Необычайное происшествие в Ватутинках

Фадей, у тебя  флажки? – слышится хриплый бас из курилки
- Здесь,  - худощавый брюнет с большим лбом оборачивается и показывает  древки с красными тряпицами.
- А у кого  наши противогазы? – маленький солдат прищуривается, отчего становится похож на  монгольского баскака. Стоит, согревает дыханием свои ладони. Из его рта вылетал пар.
- У Кошкина. - басовито буркнул солдат, названный Фадеем. Брюнет в обтрепанной шинели не любил свое прозвище, предпочитая имя Антон.
Но  его редко баловали.
Странная парочка  - Благой  и Фадеенков. Призвались они из одного дома.  Знаете, во всех городах есть такие блочные домины размером с улицу. Но больше их ничего  не связывает. Разве что  Эдуарду  его непутевый «однодомник» напоминает о дворовых порядках, которые он надеялся навязать Роте, когда нас, вселенских духов, призвали сюда целой толпой. Надеялся сделать землячество. Отменить Неустав.  Но у него ничего не вышло.  "В Роте разные люди, - объяснили ему, - и справедливости хотят все. Почему мы  должны второй год ишачить? Ты же  бился  за себя, а не за весь призыв." И обескураженный Эдик отступил.
Об  него старики обломали зубы. Однако, к дембелю стало ясно, что счастья это не принесло. А еще изумляло, что систему приняли    его  земляки,  и не только слабаки, но даже испытанные спортсмены. Они вписались в Неустав и сейчас наслаждались жизнью как баре, а его худощавый, заморенный на первом году однодомник Фадей, на втором вообще почувствовал  себя принцем крови. И тоже норовил изменить Неустав,  только в другую сторону. Пытался с офицерами спорить, командира части на три буквы посылать, молодых изобретательно дрюкал. Эдик к нему внимательно присматривался.
Фадеенков властно вытянул руку в линялом рукаве. Я поспешно покинув строй, аккуратно повесил на его палец ремень с противогазным подсумком, второй противогаз протянул Эдику.  Тот  сказал "Благодарю".  Быстро    занял место в строю. Земляки медленно вышли из курилки и встали неподалеку от строя. Закурили.
Вечные залетчики  самоназначились флажковыми -  накануне заныкали  древки с красными лоскутами и самоназначились.  Потому что это привилегированная должность, пусть и разовая.  Пока смена чапает через шоссе, они перегораживают потоки машин, помахивая перед их мордами красными тряпками и    идут прогулочным шагом.  Отдельно от смены. Метров за пятьдесят впереди, словно в увольнительной  Им  не нужно слушать счет: «р-раз, р-раз, раз-два-три»! они избавлены от задачи изучать чей-то затылок. Их  глаза любуются  пейзажем,  а душа поет, словно впереди дискач или свидание!  А главное – остальные  чешут в строю и  завидуют черной завистью. Счастье…
Возле строя скучает  сорокалетний молодящийся капитан,  в тонком защитном плаще,  фуражке и летних черных туфлях. Это начальник смены.  Зовут его Сергей Волк,  его  физиономия  толстогуба и добродушна.  Он собирался добраться до центра ускоренным шагом,  отчего и оделся не по погоде.  Несмотря на свои сорок лет и хищную фамилию «звезд» на погоны он так и не нахватал. Он усиленно прячет свой «некапитанский» возраст: «звездуны» у нас усатые, а Волчара  бреется гладко, до блеска, чтобы кожа казалась юной.  Но помогает бритье неважнецки: из-под фуражки двумя предательскими ручьями стекают серебряные бачки, а чисто выскобленная  кожа к вечеру убеляется, словно у матерого однофамильца. Волк добрый, и на нем ездят все: солдаты строятся как  попало, уставные «звездуны» его не понимают,  лишь на центре его  ценят  как крутого спеца. Он из тех, кого  в армии называют «вечный  капитан», на ком  и держится служба.
Обычно покладистый,  сегодня Волк следит за  перестроениями без восторга. Солдаты снуют по плацу,  словно  пальцы шулера, тасующие крапленую колоду. С таким построением ему несдобровать.
- Все собрались, кремлевские курсанты? – спросил он у сержанта, курящего на плацу.
- Так точно, – хихикнул Серега Гордяков и выкинул на асфальт дымящий бычок.
- А теперь как положено постройтесь. Гонденко дежурный.
- Так ведь    Буслаев же  заступал? – насторожился сержант.
- Майор Буслаев на тревоге,  – толстогубый капитан озабоченно потер ладони.- Гонденко уже в дежурке. Сейчас по нашу душу явится .
По смене пробежал ропот: Гонденко -  в штабе?! Атас!
Дежурный либо сидит за пультом и читает газету, либо бегает по части  и ко всем цепляется. В зависимости от характера.  Чем займется Кондом  сомневаться не приходилось.
Флажковые перекинули через плечи подсумки и заковыляли к воротам. Для Фадея,  на новый год застуканного пьяным,  Гонденко  выхлопотал «губу». В нашей части ее не было,  и его персонально вывозили в зловещие «алешинские казармы». Там привезенных штрафников приковывают наручниками к стенам. А классного телефониста Эдика, пойманного в самоволке, Кондом личным приказом снял с дежурства и велел не выпускать из нарядов. Но Родину защищать –  это вам не Устав чтить. По тревоге всех спецов снимали с нарядов!
И вообще,  Родину здесь берег Неустав. Только не путайте Неустав с «дедовщиной». Мало общего.
- Слышали или в уши долбимся? – глухо прошамкал Гордяков. – Кондом по части заступил, кому  стоим?
- Гордяков, - укоризненно произнес Волк и потер перчаткой губы.
- А что я сказал? – ухмыльнулся  сержант и тряхнул русым чубом.
Строй изобразил вялое перестроение: скидыш Джума поплелся  в хвост, Приходя вместе с Глухаревым – вперед, только круглый Одил Касамов с хитрющими глазами спрятался за мной, в пятом ряду, радостно вертя по сторонам  фюрерскими усиками. На веселого узбека никогда не сердились, и Одил порой специально нарывался на замечания, вызывая всеобщие улыбки.
Коробка кое-как слепилась и стояла, перетаптываясь, ожидая команды слинять.
Однако, вдруг вспомнили про подсумки. Там вместо масок  покоились  книжки и конверты. Мигом в роту со связками хб-шных хотулей побежали посланцы. Панов толкнул рядом Славку Плутонцева – у него вместо противогаза в подсумке на боку топорщилась целая библиотека.
Славка собрал в руки гроздь «сумчатого» винограда,  и косолапо просеменил в казарму.
Смена оправлялась, подтягивала ремни,  суетливо распределялась по росту, поправляла противогазы, бойцы переругивались,  беспокойно поглядывая на курятник штаба за одинокими елями на краю плаца,  вздыхая,  рассовывали бумажки по карманам. Вернулся тяжело дышащий Славец, протянул Панову подсумок с круглой жестянкой и маской. Потом все посмотрели на Волка.
Нужно было срочно сваливать. Сваливать и не ждать! Но Волк не решался: если он проигнорирует дежурного,  на общем разводе части ему объявят взыскание. Ибо Кондом  никто иной как задерганный бездельем уставной фанатик. Офицер-ископаемое, с  комплексом несовершенного подвига.  Он цепляется не только к солдатам, но и офицерам. Ему нельзя даже обычно козырнуть: если честь отдает солдат, он обязан отчеканить строевой шаг, а если «звездун» - от офицера требуется не просто бросить руку к  козырьку, а поднести ее словно блюдо с икрой, и расшаркаться, как перед министром обороны. И не дай бог  противоречить, - подполковник  сразу доводит себя до эпилептического припадка, и тогда его надтреснутый ор накрывает весь гарнизон, а слюна из перекошенного рта долетает до Калужского шоссе. А еще с такими флажковыми… они для Гонденко хуже  красной тряпки,  увидит  - задержка обеспечена. И плевать, что боевые посты оголены, и  если перекинут сети,  у смены останется всего десять минут. А пешком до центра  не меньше сорока… Кстати, а где Фадеенков и Благой?  Уже  убежали? Хорошо.
Капитан потоптался на месте, потер руки.
Утреннюю смену не проверяли. Ровно в восемь сытый, перепоясанный, в колышущихся шинелях, с болтающимися подсумками отряд бодро  вышлепывал за ворота  и следовал через гарнизон в подмосковный  лес, на Центр,    где переодевался в хабешные зеленые подменки и пластиковые тапки, а потом садился к аппаратуре по боевым постам. Но вообще дежурный по части ИМЕЕТ ПРАВО проконтролировать, знает ли солдат боевой расчет,  не замышляет ли диверсии, и,  главное, что у него с формой одежды. Подворотнички и стрелки на брюках – вот что главное в связи!
Капитан Волк невесело хмыкнул.

Наряд по КПП включил рубильник, ворота с золотыми звездами визгливо заквохтали и разъехались, приглашая  к  видеосалонам и булочным.  Волк, секунду поколебавшись,  наклонился к Гордякову.  Тот с энтузиазмом раскрыл красную папку и споро затарабанил:
- Смена, слушай боевой расчет: пост зас - Благой, Швыра, Щеголев.
- Здесь, здесь, -  горохом посыпались неуставные ответы…
Началась перекличка.
- Плутонцев!
- Я! – крикнул рядом Славка.
- Кошкин!
- Я!
«Интересные дела, - думал я, слушая голоса в строю, -  вот служу уже год. Примерно исполняю. И что выходит? А выходит полная ж..па. Велели не прогибаться – не прогнулся и огреб. Думал, меня во взводе поддержат, даже похвалят - а наши старые смотрят волками. На смену могли кого угодно записать – а записали меня, потому что вчерашним эпизодом я всем о себе напомнил. А у наших пацанов теперь настоящая лафа. Деды и птицы свалили. Когда  мы свалим, они будут дрыхнуть, как старые,  а в обед наедятся  в столовой, а потом засядут часа на три  в «чепке». Он  сегодня открывается.  (вчера Санек Семиминутов шлялся в патруле и встретил нашу буфетчицу. Та сказала, что ожидает завоз). И парни оттянутся в  кафе с кексами и какао…
Конечно, может пожаловать  генерал, и устроить тренаж … Ну, и? Подолбят полчаса плац, первый раз, что ли? Зато одни без дедов весь день! А ведь генерал может и не приехать…
А еще и в ночную смену они могут заступить! Потому что все старые на усилении!  Е-мое! Одни мы с Плутоном влипли! Вот же гадство.

Громом  грохнули двери.
На крыльце штаба выросла долговязая худая фигура. Не смотря на холод, она тоже была без шинели.  На мышином рукаве френча кровоточила повязка. Тулья с кокардой на фуражке подпирала низкое небо. Ремни перекрещивались на ладно подогнанном френче, словно перевязь на рыцарских латах. Человек обернулся к воротам  и сипло залаял. Испуганные ворота тут же задвинулись назад.
Рай закрылся.
Строй подобрался, застегнул под горлом крючки. Фигура качнулась и двинулась к ним.
…Гонденко выверял каждый шаг. Надраенные яловые голенища сапог,  словно две зеркальных трубы,  сверкали  и пускали «зайчиков». Шел он медленно, словно прихваченный ржой железный дровосек. Еще из штаба  он со злорадством наблюдал торопливую перекличку. Отметил суетливые кивки в сторону окон, и характерные открывания рта. Что ж,  он был в курсе своего похабного прозвища. И даже гордился им, потому что оно избавляло от компромисса.  Да, он - Кондом и пощады никому не даст..  На рубленном лице,  с узким сплюснутым носом, крылья которого надувались, словно капюшон кобры, царила гримаса презрения. Он  знал, что солдата не заставить таять от счастья, звонко рявкать, откликаясь на команды и радовать глаз кремлевским шагом. Он соглашался, что форма одежды не имеет отношения к связи. Он понимал, что на гражданке его вспомнят,  как воплощенный абсурд.  Но ничего поделать с собой не мог, да и не хотел. Ему доставляло садистское удовольствие загонять человека в футляр, в котором жил он и сам.
Капитан