НЕ УХОДИ. Новая редакция.

иностранного лекарства все не было, шло время-ситуация очень меня беспокоило. Химию надо было начать через две недели после операции, но никак не через 2.5 месяца! Как будто нарочно каждую неделю поступала обнадеживающая информация о поступлении в больницу немецкого таксотера –мы соглашались ждать и верили, что новое импортное лекарство спасет Машу от метастазов. Так мы совершили первую ошибку, пожертвовав временем из-за страха нарваться на подделку или некачественное лекарство. Врачи убеждали нас, что протокол-это всегда хорошо, но оказалось не всегда, по разным причинам. К сожалению, эта ошибка не будет последней. Я не сразу понял, что за конечный результат лечения никто из врачей не отвечает, каждый из них достаточно хорошо делает свое дело (оперирует, назначает лекарства, диагностирует), но сшить это в единый процесс в нужном месте и в нужное время не может никто. Для того чтобы это понять, надо было разобраться в особенностях протекания болезни и получить опыт…, отрицательный опыт. 
     Маша принимала травяной настой  с адаптогенами по рецепту известного фитотерапевта, объявившего войну раку на литературном фронте. Когда стали возникать осложнения с работой внутренних органов из-за трав, фитотерапевт вникать не захотел, настаивал терпеть и продолжать пить. Пришлось от трав отказаться.
     В конце концов, началась химиотерапия, труднопереносимая и опасная для организма процедура уничтожения раковых клеток.  Маша заранее готовилась –купила парики и часто напоминала мне, что скоро у нее выпадут волосы, а она превратиться в бабу-ягу. Ей жалко было себя за такое унижение и еще больше было жаль меня. Машу тяготила мысль, что она потеряет свою женскую красоту и притягательность окончательно и не сможет отдавать мне то, что так щедро дарит русская женщина своему мужчине. Но я вдруг начал понимать, что моя любовь к ней становится сильнее и… добрее. К обычному сексуальному интересу к красивой женщине и уважению к ее женскому уму присоединилось сострадание и какое-то видение души. И еще ответственность. Когда-то Маша выбрала меня своим мужем и доверила мне свою жизнь, а я ей свою. Я старался построить для нее эту жизнь комфортной и защищенной, а теперь пришла беда, и кто же кроме меня сможет ей помочь побороть эту страшную болезнь и страх, который убивает человека быстрее рака.  Никто, даже собственные дети, не поймут того состояния, которое мы испытывали в тот момент. Самое сильное страдание, всегда связано со временем. Наше  счастье оставалось в прошлом, в настоящем было моральное и физическое страдание, в будущем - гнетущая неопределенность и связанное с ней еще большее страдание. Была ли надежда выжить? Сначала была надежда у Маши, а у меня тоже была… на чудо. Я непрерывно читал про ее болезнь и понимал гораздо больше чем она. И что такое пятилетняя выживаемость мне  теперь хорошо понятно- достаточно  поинтересоваться десятилетней.
     Посыпались волосы, началась тошнота и рвота. Маша не хотела, чтобы я видел ее без парика, но ей было дома жарко, и я уговаривал ее снять парик. И однажды она сняла… Я понял, насколько все-таки я слаб и не зрел внутри как человек, но выдержать мне пришлось. И даже сказал дурацкое слово –прикольно. За что стал сам себе противен. Однако я быстро привык к ее изменившемуся  телу и спустя какое-то время  перестал замечать эти потери. Я понял почему- душа Маши светилась изнутри тела, лучилась через ее огромные глаза-красота не распалась и любовь не пропала. Значит, не пропадем и мы.
     Однажды, еще до химиотерапии, у нас случилась близость на даче, впервые после операции. Потом Маша очень серьезно сказала:
 -Спасибо.
Раньше она говорила мне слова любви, говорила, что ей хорошо со мной, но «спасибо» я от нее я никогда не слышал и не ждал. Потому что «спасибо» в любви- это,  когда дарит кто-то один.
-За что, спасибо?-вырвалось у меня.
-За твою любовь, за удовольствие, за то, что  я снова женщина.
Я все понял. Маша по-прежнему хотела любви, хотела чувствовать себя желанной, но неуверенность была. Ах, Маша, Маша… Как же я люблю и жалею тебя. Тогда я еще не знал, что вскоре должен буду отказаться от жалости, чтобы помочь ей выдержать.
      По дороге на дачу  Маша часто просила поставить ей диск с рассказом Юрия Нагибина «Рассказ синего лягушонка», посвященным его жене Алисе. Я противился этой просьбе, считал ту историю очень печальной - вредной для нее. Позднее понял, что в первую очередь  боялся за себя, боялся поддаться грустным мыслям о человеческой судьбе, о том, что все равно когда-нибудь придется расстаться. Мне малодушно хотелось умереть первым. Я боялся, что когда-нибудь, возвращаясь вечером с работы домой, не увижу света в окнах. И больше не увижу Машу никогда, не поговорю с ней, не поцелую ее. Я боялся этого «никогда»….
    Давно, еще  до болезни Маши я начал писать сразу три книги: про даймона, про самодиагностику и биоритмы. И теперь забросил это никчемное занятие, как мне казалось, насовсем. Что толку ловить своих демонов в темной комнате, описывая это в книгах, когда я не знаю, как помочь Маше и, похоже, этого не знает никто. Не является ли Машина болезнь наказанием мне за изданную книгу по биоритмам? «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»*. Ведь может книга попасть недалекому человеку, который применит мою систему кому-то во вред? Конечно, может, как атомный заряд может оказаться у террориста.   Раньше я думал только об интеллектуальном риске в своей писательской деятельности, теперь почувствовал иные риски… «Художник не ищет истины, он создает ее»**. Опутанный сомнением, я  прекратил работу с причиной, диагностику по причинному телу, перестал следить за литературой. Неожиданно Маша спросила как-то:
- Как ты думаешь, кому дана эта болезнь, тебе или мне?
Было о чем подумать, но этого вопроса Маши я не забуду никогда.***.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
*Ф.Тютчев*; **А.М. Горький; ***.См.Комментарии
 
         Бег на месте.
 
     Маша пережила химиотерапию и начала принимать тамоксифен. Я старался придерживаться своего решения о самом лучшем лечении и настоял, чтобы покупать лекарство в Финляндии. Пережив первый натиск болезни, мы с Машей понимали: надо что-то в своей жизни срочно менять. Но  при этом хотелось сохранить свой мир, в котором до недавнего времени было так хорошо и удобно. Первое, что пришло в голову-отправиться в путешествия за границу, и мы заказали загранпаспорта. Я  давно мечтал увидеть старые  города – колыбель европейской культуры и вообще реально прикоснуться к западной цивилизации.
     С некоторых пор моя работа начала меня сильно тяготить. Система технологической подготовки производства усилиями Белькина и его петушков была разрушена «перенаправлением финансовых потоков». Самому Белькину казалось, что он все про завод уже понял, а потому вел себя как зарвавшийся барин перед крепостными. Поняв также, что меня на свою сторону не перетянет, и близко мы не сойдемся, он начал  критиковать на оперативках, выдвигая неожиданные и смешные обвинения. По новым технологическим проектам вызывал меня с Кондаковым в свой кабинет и требовал защиты проекта перед ним, подробных объяснений, скорее всего, надеялся, что сможет в чем-то разобраться. В целом эти защиты были унизительны, а его реплики несправедливы. Постепенно он отжал себе сотрудничество с Метросветом, перекрыл мне левые заработки, но и этого ему было мало. Почему-то Белькину хотелось признания себя «специалистом» в заводском коллективе. Оставаться только эффективным менеджером ему было мало. В конце каждого квартала он проводил совещания по подведению итогов и заставлял руководителей высказываться о том, каких выдающихся успехов мы добились с новым директором.
     -А теперь, ты,-говорил директор и показывал пальцем на начальника отдела, цеха или службы. И люди послушно врали о хорошем моральном климате, о порядке на производстве, о решении кадровых вопросов. Проблемы тщательно обходили, никаких решений не требовали. Знали: на любой производственный вопрос у Белькина будет обвинительное заключение против автора вопроса. Пришла моя очередь дать характеристику достижений, и я решил довести ее до абсурда. Врал, не стесняясь про успехи и небывалое движение вперед, рассчитывая на смех в зале. Однако просчитался. Люди слушали молча, опустив головы, а Белькин даже подвоха не заметил, удовлетворенно кивнув головой после моего выступления. Белькин успешно делал карьеру «эффективного» менеджера, пользуясь поддержкой своего влиятельного родственника в совете директоров. Он вступил в единую партию, поступил в институт, где готовили менеджеров по президентской программе, баллотировался в депутаты, но туда почему-то не выбрали. Вероятно из-за использования тарабарского языка в выступлениях перед избирателями. Вернувшись со стажировки в Америке, Белькин собрал нас в своем кабинете, выставил разноцветные бутылки, подаренные ему просителями, и долго разглагольствовал о текущих задачах, новых подходах к управлению (американских). Затем, забурев немного от коньяка, перешел на требования к внешнему виду, дресс-коду  и… русских женщин.
     –Русская женщина любит начищенные ботинки и длинный галстук! Прошу впредь всем это учитывать,- разошелся директор.
Мудрости как всегда у меня не хватило, да и обиделся за  русских женщин. За то, что каждая из них через Белькина теперь имеет американскую наклейку. Я сказал негромко:
-Чушь собачья.
Казалось, что никто и не услышал, но  директор услышал и по-своему отомстил. Без предварительного со мной разговора на оперативке он огласил время, проведенное в интернете специалистами завода. Но начал с меня – четыре часа! Из этого следовало, что я почти не работаю, а сижу в интернете. На самом деле я несколько раз скачивал программы  и обновления для работы с технической документацией, тем более что денег на приобретение лицензионных программ Белькин не выделял. Оправдываться я не стал. Тихо написал заявление об увольнении, и директор сразу его подписал, предварительно оповестив совет директоров о причине моего увольнения. Коллектив запуган, Кондаков собирался уходить сам, а для акционеров наше производство до некоторых пор так и осталось только машиной для зарабатывания денег. Машиной, состоящей из людей. О том, что машина может не выдержать Белькина и пойти в разнос, хуже того- сломаться, никто не думает. Сломается, так починим-в России всего много, не оскудеет.
     У меня появилось время, чему мы с Машей были отчасти рады и решили путешествовать. После окончания химиотерапии  Маша почувствовала подъем. У ней стали расти необыкновенно густые волосы, ее прическа через некоторое время вполне могла сойти за стрижку. И все говорили, что ей идет, что она помолодела, стала интересней (куда ж еще?). А в общем-то так и