Ведь бытие, как мы полагаем, есть процесс возникновения того, чего ранее не было. И у этого внове возникающего должен быть перводвигатель. Другими словами, у «повозки бытия», как оказалось, должен быть незаметно встроенный в нее «мотор», который – из-за своей незаметности – создает впечатление самодвижения самой «повозки». Вот где Перводвигатель Аристотеля!
И если бы ранее, положим в Античности, была раскрыта фундаментальная роль этого «мотора», то вряд ли бы появилась необходимость введения понятия бытия. Потому что понятие о стихийной самоорганизация материи пресекло бы всякие наши попытки поиска «Абсолюта» (Мейясу) толи метафизического, толи «доисторического» характера. И нам не пришлось бы ломать голову над тем, связано ли мышление с бытием или нет. Мы бы тогда начали «плясать от печки», а не наоборот: идти извилистым путем от того положения, в котором мы вдруг очутились (среди окружающей нас данности), к тому, что действительно лежит в основании возникновения, по крайней мере, знакомого нам предметного мира, а именно (как мы полагаем), к единой методологии возникновения новизны.
Но такова, видать, судьба метафизики: сначала должна была едва забрезжить Вифлеемская звезда, и лишь потом начаться трудный путь к ней: тот путь, который полон и длительных остановок, и откровенных заблуждений (в виде обозначения новых ориентиров, вовсе не относящихся к основному вектору движения), и, порою, потерей из вида основного ориентира, в качестве которого, положим, в фундаментальной онтологии Хайдеггера фигурирует истина самого Бытия.
5. Продуктивное мышление как сопровождение процесса самоорганизации материи (Ума) и как методология возникновения новизны
Итак, худо-бедно, но мы определились с тем, что мы назвали Умом как спонтанной самоорганизацией материи (на всех ли ее уровнях?) в системах, находящихся в неравновесном состоянии. Причем, на уровне нашего человеческого бытия деятельность Ума является непосредственной – можно сказать, центральной, между рефлексией-1 и рефлексией-11 – составляющей нашего продуктивного мышления. Но что же оно, последнее, собой представляет?
И прежде чем ответить на этот вопрос в более подробном изложении, чем это мы сделали ранее, отметим четыре фактора, которые в некоторой степени – каждый по своему – воспрепятствовали тому, что бы увидеть мышление в его истинном свете, то есть в свете его продуктивности.
1. Во-первых, не было достаточно полного разделения мышления обыденного и мышления продуктивного. (Что мы и сделали в Главах 1 и 2 Части 1 нашей Книги). Разделение этих понятий позволило нам обратить более пристальное внимание на тот Продукт, который получается в результате продуктивного мышления и на ту методологию, которая сопровождает его появление (возникновение). А это, в свою очередь, послужило раскрытию понятия сущего и его сущности. Более того, стало ясным, откуда и как возникает новое (искомое) сущее и каким образом оно обретает свою сущность.
2. Во-вторых, не было вполне четкого разделения познавательной функции мышления и функции созидательной. Познавательная функция осуществляет познание уже известного, того, что некогда уже было создано кем-то, но еще не постигнуто, не усвоено нами. И эта функция «обитает» на уровне рефлексии-1, то есть на уровне манипулирования известными нам сущими и взаимосвязями между ними. Созидательная же функция осуществляет творение (техника) или обнаружение (наука) новых идей-Истин. И «обитает» эта функция во всем диапазоне продуктивного мышления: от начала рефлексии-1 до конца рефлексии-11.
3. В-третьих, не была «расписана» сама поэтапность хода продуктивного мышления. В частности, не была проведена «демаркационная полоса» между концом рефлексии, собирающей сущие в комплектацию предполагаемой идеи (рефлексия-1, точка 2 на Рис. 1 и 2) и началом рефлексии, разлагающей уже возникшую идею на комплектующие ее объекты-сущие (ре-флексия-11, точка 4). А именно, полоса инкубационной фазы, акта спонтанного явления смысла идеи в наше сознания и допонятийной фазы, когда мгновенно понятый нами смысл еще не оформлен в образы, слова, знаки, а потому и не может быть доступен пониманию кого-либо другого, кроме нас.
Кстати сказать, указания на разделение обеих типов рефлексий можно найти у многих философов, начиная с Платона. Что и было зафиксировано и Хайдеггером, положим, в работе «Тезис Канта о бытии»7 и А-Ж. Фестюжьером в его книге «Созерцание и созерцательная жизнь по Платону»8. Но вряд ли у кого из мыслителей мы можем найти более или менее последовательное изложение не только того, что происходит в этой потаенной полосе, но и того, что собой представляют эти рефлексии, и особенно, ре-флексия-11, имеющая выход из События-11 в Событие-111 и «обеспечивающая» социум необходимой ему Продукцией. (См. Рис. 2). (О рефлексии-1 и о связи идеального с материальным речь особо у нас будет идти в разделе 6)
А ведь в этой потаенной полосе (диапазон 2-3-4, Рис. 1 и Рис. 2) происходит – до сих пор еще не понятое нами! – возникновение самой новизны в виде сгустка смысла идеи. Как нам представляется, именно на этом бессознательном этапе в структурах нашего мозга, на физиологическом уровне взаимодействия нейронной материи, происходит неосознаваемая нами спонтанная самоорганизация нейронов в когерентно настроенные ансамбли. Причем, нейроны самоорганизуются в те комплексные «диссипативные структуры» (Пригожин), которые мы – уже на сознательном уровне – идентифицируем как идеи, являющиеся в мгновенно осознаваемых нами актах инсайта, озарения, интуиции. И в самом деле, должно же в структурах нашего мозга что-то соответствовать:
- и внезапному явлению в наше сознание нового, ранее неизвестного нам смысла,
- и тому интеллектуальному удовольствию (эйфории), которое мы испытываем от понимания этого смысла,
- и тому – не обойденному вниманием ни Платона, ни Аристотеля – удивлению, с которым мы встречаем внове явленный смысл,
- и той уверенности в истинности и надежности последнего.
И это упущение стало одной из причин того, что не была замечена сама методология возникновения новизны, той новизны, которая находится на переднем плане всего того, чему еще только предстоит существовать и функционировать. Не будь этой «ударной волны», – в виде бытия, как возникновения новизны – не было бы и существования, не было бы данности. Но именно потому, что существование нам ближе всего – как ближе всего «своя рубашка к телу» – оно было, конечно же, ошибочно названо самым главным словом – бытием. В то время как на самом деле самым ближним и самым главным для нас должно быть возникновение всего того, что должно существовать. Ибо только возникновение (и возникающее) формирует стиль всего нашего существования; и не только нашего, но и всего того, что некогда было (и будет) призвано к своему существованию.
Так что бытие – это «ударная волна» возникновения новизны. Это та волна, которая, сметая на своем пути прежде существовавшее представление на какой-либо вопрос, вносит новый взгляд на эту действительность. При этом бытие не только изменяет наше идеальное представление об этой действительности, но оно изменяет – в соответствии с этим представлением – и саму материальную действительность. Взять хотя бы любую идею, внедренную в жизнь социума: идеи нравственности, справедливости, речи, искусства, письменности, оседлого образа жизни, книгопечатания, электричества, телескопа и т. д. и т. п. Невозможно даже представить себе, каковой была бы наша жизнь, не возникни однажды идеи этих объектов в уме их создателей.
Вот это послесократовское упущение метафизика, вплоть до Хайдеггера, не очень-то стремилась заметить. Более того, это свое упущение, ставшее заблуждением и забвением бытия (по Хайдеггеру), она продолжает культивировать по сей день. А, казалось бы, все складывалось весьма благополучно: досократиками было сказано все то необходимое, что требовало только своего раскрытия и обоснования, и больше ничего. Именно ими было сказано, что λογος – это и собирание и бытие сущего, что φυσις (Природа) есть «из-себя-самого-восхождение» (Хайдеггер), а αληθεια (истина как не-сокрытость) есть то, что выходит из сокрытости. А выйти из сокрытости может единственная «вещь» – новизна. (Кстати сказать, не-сокрытость, как нам представляется, означает вовсе не то, что нечто новое ранее где-то скрывалось, а тут вдруг вышло из тумана сокрытости. Наоборот: оно нигде не скрывалось, его просто-напросто не было в арсенале наличности нашего сознания, оно возникло внове, как фенист из пепла). Метафизика же (уже со времен Платона и Аристотеля, по Хайдеггеру) принялась за постепенное искажение этих вполне прозрачных понятий, понятий, как нельзя лучше характеризующих бытие. Результатом чего явилось забвение их изначального смысла. Так, например, логос стал смыслом и словом, фюсис стала Природой, алетейя – соответствием нашего представления о вещи самой вещи и т. д.
Здесь мы видим, что небрежение к тонкостям и оттенкам понятий, к собственным интеллектуальным ощущениям (см. Статью 1, раздел 2 «Где зародилось …») приводит к основательным заблуждениям. Стоило только метафизике увидеть в не-сокрытости (а-летейе – Истине) то, что уже явилось (а не еще являющееся), а в фюсисе увидеть уже возросшее (а не еще возрастающее), так вот, стоило допустить эту небрежность, как бытие (как возникновение) незаметно перекочевало в существование, то есть в «присутствие» (по Хайдеггеру). Отсюда же возникли проблемы с понятием истины, которое надо было «пристроить» как соответствие мысли уже существующему объекту, вместо того, чтобы оставить древнегреческую а-летейю (Истину) в покое, то есть в ее изначальном значении (по Хайдеггеру) того, что появляется (выходит, обнаруживается) из сокрытости (леты) в не-сокрытость (а-летейю).
Только что изложенное нами свидетельствует о правоте двух мыслителей: И. Пригожина и М. Хайдеггера. Пригожин установил, что даже самые малые флуктуации – в данном случае флуктуации нашей метафизической мысли в историческом (бытийственном, по Хайдеггеру) ее развитии – способны кардинально изменить ход развития философии. Поскольку в системе далекой от равновесия эти флуктуации могут привести к бифуркации, то есть к совсем неожиданному повороту хода дальнейших событий. Хайдеггер же установил другое: как это ни странно звучит, но философии свойственно не только познание ранее неизвестного, но и искажение, и даже забвение того, что некогда уже было познано. Что и было раскрыто им во многих деталях в своих работах после «поворота».
(И даже имело бы смысл предположить, что именно поэтому – хотя бы отчасти – современная философия в лице К. Мейясу (спекулятивный материализм), Г. Хармана (объектно ориентированная онтология), Б. Латура (акторно-сетевая теория), Деланда (теория асамбляжа) и других вынуждена была сменить курс в направлении толи поиска нового (не метафизического) «Абсолюта», толи разработки новых «плоских онтологий», более приближенных к социологии знания).
4. И в-четвертых, видению
