опустить, но продолжать рассказывать! Такого еще не было. Просто, когда у меня лапы бессильно опустились никто, даже Шекил не стал возмущаться.
С тех пор ни один вечерний костер не обходился без моего рассказа. А источник был практически неиссякаем. Но это нисколько не добавило уважения ко мне. Я оставался лишь развлечением на вечер и лекарем на случай болезней. Иерархия уважения завоевывалась силой и влиянием. Места каждого были определены. А я не требовал ничего взамен того, что давал. Как же я мог занять чье-то место?
Однажды я случайно заметил, что один молодой и неприятный мне из-за излишней борзости самец, примерно семнадцати лет, играет подаренным Шиде кристаллом горного хрусталя. Я с безразличной мордой подошел к нему.
- Зидан, ты знаешь, что это у тебя?
- Водяной камень, - снисходительно оскалился он.
- Тебе Шида дала?
- Что надо? - он насторожено уставился на меня.
- Зидан, это не водяной камень! - сказал я таинственно, - Это камень снов.
- Что? - он был очень удивлен.
- Я могу показать тебе, как им можно делать очень приятный сон.
Никто в племени не мог противостоять соблазну подобных развлечений.
- Покажи!
- Пойдем!
Мы отошли в дальний конец общего зала, где голоса едва слышались и все погружалось в полумрак.
- Ложись удобнее, - я показал на выступающую нишу.
Зидан, недоверчиво хрюкая, развалился на гладком камне. Я был уверен в исходе потому как слишком много раз проделывал подобное в ипостаси ассистента доктора Эриксона, так что выдернул длинный волос из его гривы и привязал кристалл.
- Смотри на него внимательно! Только на него!
Я принялся раскачивать маятник перед его мордой. Костер издали отбрасывал блики на кристалл, и тот завораживающе искрился.
- Скоро ты заснешь, и тебе будет сниться очень приятный сон, - уверенно пообещал я.
Зидан не выдержал и пары минут, как его глаза стали слипаться. В это время я негромко заряжал его.
- Зидан! - ровно и твердо говорил я, - Ты уже спишь. Ты слышишь только меня и делаешь только то, что скажу я.
Вскоре он был полностью мой.
- Ты проснешься только когда я разрешу тебе. Когда ты проснешься, ты сразу подойдешь к Шиде и отдашь этот камень. И больше никогда не возьмешь его.
Я поднял его лапу. Она осталась в воздухе как подвешенная. Тогда я изобразил из его воскообразного тела немыслимо странную позу и позвал всех.
Народ подходил и насторожено изумлялся.
- Что с ним? - ткнул пальцем отец.
- Видишь красивый камень на нем? - спросил я, подергивая за нитку кристалл, лежащий на лохматой вздыбленной груди. - Это был мой камень, но я подарил его Шиде.
Все уставились на Шиду, испуганно вытаращившую глаза. Я почувствовал, что, кажется, опять перестарался, но было поздно.
- Поэтому только Шида может играть с ним! - продолжал я, - А другой застынет в такой страшной позе! Вот, смотрите!
Я начал демонстративно выгибать лапы Зидана.
- Он умер? - спросил Гизак.
- Да, он умер, но я могу разбудить его.
Гизак с сомнением посмотрел на меня: не слишком ли нагло я принялся врать?
- Так не бывает, - изрек Шакил, - или умер или не умер!
Гизак схватил Зидана и сильно встряхнул. Но в результате только лязгнули зубы и соответственно изменилась поза. Все испугано примолкли.
- Он не почувствует тебя, даже если ты оторвешь ему яйца, - убедительно пояснил я.
- Разбуди! - сказал Гизак.
Я глубоко вздохнул.
- Хорошо... Зидан! Проснись!
Тело Зидана обмякло, лапы опали. Он открыл глаза, с удивлением оглядел толпу, сжал кристалл в лапе и поднялся. Потом набычил надбровные валики, нашел взглядом Шиду, прячушуюся за матерью и молча сунул ей кристалл. Та сначала попятилась, но затем схватила его и убежала.
Зидан с удивлением смотрел на собравшихся вокруг него.
- Чего? - выкрикнул он затравлено и увидел меня.
- Зачем позвал всех? - прошипел Зилан, озираясь.
- Чтобы все видели, как спят от камня снов.
Зидан молча впился в меня злобным взглядом, но ничего не посмел сделать и ушел.
После нескольких обсуждений у костра тема иссякла и про нее забыли, как про одно из недоразумений. Множество необъяснимых вещей постоянно происходило вокруг, нисколько не более понятных и мой фокус с гипнозом не казался чем-то более удивительным. Но случай с камнем связали со мной как еще одну странность, которую нужно опасаться. У меня набралось уже немало таких странностей, и эта теперь пересилила шарм от моих расскзов у костра. Меня больше не просили рассказать еще что-нибудь. И камень теперь был у Шиды, что делало ее такой же опасной как я.
На ночь я устраивался в самой глубине ниши, среди наших запасов. Мать обычно ложилась чуть ближе к выходу, и еще дальше ложился отец, когда не оставался среди дежурных у костра.
Все стены пещеры покрывали белые узоры кальцита, сложнейшие переплетения натеков, мелкие проходы, колонны и отверстия. Через один из таких проходов, когда костер горел достаточно сильно, примерно в метре от нас, была видна ниша Зидана. Там спали еще двое отделившихся от родителей самостоятельных самцов: Ундук и чуть более молодой Карид.
Проснулся я от дикой боли в ступне, вскочил в полумраке и, протянув лапу, пальцами почувствовал кровь. В тот же момент нахлынуло ощущение, что такое уже было со мной и повеяло присутствием моего наставника, как тогда на реке, когда меня выловил отец. Я с удивлением понял, что именно в эту ночь почему-то спал не как всегда головой к удобной выемке прохода в соседнюю нишу, где протекал чистый воздух из недр пещеры, а ногами к ней.
Я растолкал отца и тот, перевалившись через испуганную мать, спросил, что мне нужно.
- Кто-то меня пытался убить! - прошипел я, - Нужен огонь, у меня течет кровь!
Отец быстро вылез из ниши и бросил в костер веток. Я вылез за ним, испачкав мать кровью.
- Покажи!
- Вот! - я показал ступню, глубоко пробитую каменным наконечником, - Меня ударили через проход к Зидану. Кто-то думал, что попадет в голову, но я спал наоборот!
Кровь шла не очень сильно и я, подковыляв к выходу, начал прикладывать снег к ране.
Отец приволок одной лапой упирающегося Зидана. Тот ощерился как затравленный волк и совсем не выглядел только что проснувшимся. В другой лапе у отца была охотничья палка с окровавленным наконечником.
- Зачем? - еле сдерживаясь, спросил он, нервно подергивая палкой.
- Он показал меня всем!
- Тебя усыпил камень! - сказал отец.
- Да!
- Зачем его отобрал?
- Она сама дала!
- Никто не даст такой камень!
- Я не хотел идти с ней опять, и она дала! - визгливо крикнул Зидан.
Я вытаращил глаза от такого откровения.
- Ты хотел убить. Теперь я должен отправить тебя в Мир За Горами! - отец задышал чаше.
Зидан съежился и задергался изо всей силы. Отец свалил его на землю и замахнулся палкой.
- Стой! - заорал я.
Отец на мгновение замер, но скривился и опять замахнулся.
Я метнул в отца окровавленный снежок, и тот разлетелся у него на голове.
- Гизак!!! Это я виноват!
Отец медленно опустил палку и уставился на меня.
- Я думал, что он отобрал! - сказал я и зачерпнул новую порцию снега, - Отпусти его!
Зидан вскочил и убежал. Отец молча постоял около меня и тоже ушел.
Я знал, что никто в пещере не спит, и все слышали, что происходит. Но ни один не посмел встать и подойти.
Ступня начала неметь от холода, и кровь остановилась. Рана выглядела очень неприятно, и я не знал, что с ней делать. Боль отдавала во всю ногу, становясь невыносимой. Я допрыгал до своей ниши, нашел еловую смолу и смазал рану. Когда жгучая боль немного отпустила, я лег, но от боли не мог заснуть до утра. Мать так и не сказала ни слова. Я чувствовал себя ужасно одиноким. Под утро, кажется, я заснул.
Когда стало светло, посмотрел на рану. Ночью шла кровь. Я убрал пятку из маленькой лужицы. Голова кружилась и хотелось пить.
Сначала я съел меда, полежал еще немного, натянул на себя свою шкуру и начал осторожно выползать. В пещере было непривычно тихо. Отец отвечал кому-то короткими негромкими репликами.
Прыгать на одной ноге стало трудно потому, что все отдавалось болью в ступне. Я взял отцовскую охотничью палку и, опираясь на нее, вышел на снег. Когда я добрел до речки, ступня охладилась, и боль слегка затихла.
Хотя воды стало значительно меньше, чем летом, но течение оставалось достаточно быстрым, а зима недостаточно холодной, чтобы заморозить реку льдом.
Я напился и начал подниматься, когда почувствовал что-то сзади. Из-за дальних кустов на меня смотрело насколько пар волчьих глаз.
Как только я их заметил, они начали подбираться, следя за каждым моим движением. Я взмахнул палкой и крикнул. Они пошли быстрее. Я завопил и, подняв палку, приготовился.
Один из волков внезапно жалобно взвизгнул и подпрыгнул в воздух, другие насторожено оглянулись. Рядом в снег впились несколько камней, и волки бросились в кусты.
Я отошел от реки, встал и облегчился. Потом вернулся в пещеру и сел у костра.
Отец протянул мне горячий печеный корень. Я взял, посмотрел на отца с благодарностью и молча принялся есть.
Я замечал, что из-за камня все стали избегать Шиду. После нескольких неудачных попыток заигрывания с самцами она замкнулась и почти постоянно сидела в своей нише рядом с матерью. Меня она ненавидела так сильно, что я это чувствовал всей своей шкурой. Но камень не возвращала. Вероятно, просто из страха.
Атмосфера в пещере становилась невыносимой. Вечерних разговоров у костра не получалось. Когда я сам пытался что-нибудь рассказать, меня воспринимали с напряжением. В таких случаях лучше всего уйти куда-нибудь подальше от сородичей или купить их расположение новой несомненной пользой.
Я давно хотел пойти обследовать глубинные лабиринты нашей пещеры. Из нашего зала туда вели два хода. Никто не осмеливался забираться далеко. Но моя ступня исключала возможность такого путешествия. И я придумал себе другое занятие.
Наскоблил острым камнем темной зеленоватой глины со склона недалеко от выхода, густо замесил с водой и слепил несколько небольших чашек для пробы. Мне повезло: глина оказалась подходящей. Первые две попытки обжечь чашки в костре не удались, но вскоре я научился это делать. Это окрылило меня, и я соорудил из камней небольшую печь для обжига.
У меня не было крутящейся подставки, и выделка форм занимала много времени, но мне некуда было спешить. Вскоре у меня начала получаться неплохая глиняная посуда. Никто не мешал мне.
На той же печке я попробовал вскипятить воду в чашке, и мне это удалось.
В самой большой глубокой чашке я вскипятил воду, бросил туда сухих фруктов и, дав немного остыть, положил мед. Я начал разливать ароматный напиток по нескольким имевшимся чашкам и все, кто пробовал, снова становились моими друзьями. В душе, по крайней мере, они были благодарны потому, что никогда в жизни ничего подобного не пробовали. Даже уныние и апатия исчезли.
Когда же я сварил отличный суп из сушеного мяса и кореньев, то настроение у всех поднялось почти до летнего уровня. В этот суп я добавил собранный осенью лук и с этого момента народ оценил его.
Теперь многие увлеклись изготовлением посуды еще и потому, что соседи, попробовав еды нового приготовления, выменивали нашу посуду за большое количество припасов. Жизнь опять становилась сносной.
Мне было грустно думать о том, что отношение ко мне строилось только в зависимости от пользы, которую я мог принести, а в остальном росла пропасть
