Метаморфозы смутного времени

1.
Телефон, брошенный вчера на столе и используемый только для связи с компаньоном из Швеции, уже давно вибрировал, повизгивал, кряхтел и подвывал какой-то дурацкой мелодией, установленной любимицей внучкой.
Просыпаться болезненно не хотелось. Очень не хотелось отпускать сон, явившийся из светлой армейской молодости, насыщенной значительными событиями и столь напряженной, что теперь даже не верится.
Во сне Андрей Алексеевич Смеркин опять ощутил свою прежнюю жизнь. Жизнь, наполненную великим смыслом, долгом и постоянными трудностями, следующими не только непрерывной чередой, но и накладывающимися одна на другую, и заплетающимися немыслимыми узлами. Подобные накладки бесконечно усложняли повседневную действительность, изматывали, иной раз, до беспамятства, но и давали ощущение собственной значимости в большом и важном для страны деле; давали право уважать себя.
Телефон продолжал требовательно вибрировать, пытаясь, как бывало не раз, подо-браться к краю стола, а Андрей Алексеевич с удовлетворением подумал: «Сон сном, но ведь рухнула огромная и могучая держава, взорванная изнутри немыслимым предательством кремлевских перерожденцев. В защиту ее от внешних врагов и я внес свой вклад. И теперь в моей памяти наслоились те двадцать пять трудных лет… Слава богу, что хоть теперь моё существование наладилось. И я получил от жизни то, что всегда хотел, чего вполне, как сам давно считаю, заслуживаю. Теперь не приходится вспоминать ужасы хронической нехватки денег в советские годы, а также нищету и унижения многих последующих лет, уже после крушения страны».
Телефон не унимался. «Опять корпус расколется! – с сожалением и раздражением предположил Андрей Алексеевич, но не пошевелился. – Черт с ним! Куплю новый! И будет повод, не обижая внучку, избавиться от мелодии с воплями необузданных африканских невольников!»
Андрей Алексеевич всё же пошарил рукой по затейливой прикроватной тумбочке и надавил кнопку стильного перламутрового будильника, на это приятный женский голос с китайским акцентом негромко проинформировал:
– Восемь часов сорок семь минут!
«Приспичило ему звонить в такую рань? – простонал Андрей Алексеевич с сожалением. – Можно подумать, стряслось что-то такое, что и потерпеть нельзя?»

Он опять расслабился и снова очутился в той, знакомой до боли атмосфере своей не-легкой и непростой службы. Всё вспомнилось как-то одновременно, в удивительно спрессованном и многослойном виде. И долгие дни, минуты, месяцы и даже годы сжались в крохотные мгновения, хотя давно забытые события смотрелись очень достоверно и натуралистично.
Казалось, можно всего коснуться рукой, вмешаться в любой разговор, изменить прошлые поступки, добиться лучших результатов. Это было удивительное, совершенно невероятное погружение в далекое и бесценное прошлое, позволившее не только заново и детально разглядеть былое, но и коснуться его душой, чтобы опять почувствовать всё-всё: присущие ему радости, трудности, заботы, переживания, надежды и огорчения. Всё то, что в постоянной сутолоке никчемных событий давно засыпано непробиваемой толщей прошедших десятилетий.

В то давнее время он уже считался опытным начальником стартового отделения, хотя и имел почти начальное офицерское звание – старший лейтенант. Сроки для отправки документов на присвоение «капитана» истекли месяц назад, занимаемая должность это позволяла, да и взысканий не имелось. Тем не менее, документы задержали. Это существенно портило настроение, поскольку определенный карьеризм изначально заложен в каждого офицера, а его ум для окружающих, как говорят, весь на погонах! Потому, хочешь того или нет, но приходится стремиться к новой звездочке. Хотя бы для самоутверждения, а заодно и для увеличения на очередной червонец денежного содержания.

Виновным в необоснованной задержке долгожданного звания оказался командир бригады.
Ситуация сложилась так. Вызвал к себе комбриг молодых офицеров, которым светило очередное воинское звание, и напрямик заявил:
– Бригаду ждут большие испытания. Сами знаете, товарищи офицеры – инспекционная поездка на полигон с боевыми стрельбами. Если сработаете, как полагается, будут вам и звания, и награды, а если нет – то уж извольте! Так что, за работу! Вас ждут великие дела!»
Такие действия, конечно же, являлись самоуправством, но возражать комбригу не стали. Ведь он всё сделал в интересах общего дела. Просто решил простимулировать своих подчиненных именно таким образом. С другой стороны, думал каждый, мало ли как обстоятельства сложатся на полигоне! Не дай бог, опозориться! Тогда комбриг трижды окажется правым!
В общем, все стерпели. Да и комбриг рассчитал верно, как выяснилось потом, по-скольку прыти у всех действительно прибавилось.
В ожидании приказа к убытию на полигон быстро пролетели четыре месяца, в течение которых все офицеры буквально света белого не видели. Забыв свои семьи, они сутками пропадали на службе, чтобы поднять уровень боевой подготовки и устранить многочисленные недоделки то тут, то там. Без них-то не бывает!

2.
В одну из последних ноябрьских ночей пришел, наконец, тот самый приказ, и бригада по тревоге приступила к погрузке на железнодорожный транспорт. Секундомер, отмеряющий беспредельные по физической и моральной нагрузке испытания, начал отсчет нормативного времени. Учения начались.
В нескольких местах одновременно формировались четыре воинских эшелона. Для этого ракетной бригадой настойчиво проводился огромный комплекс мероприятий, сложных технически и организационно, напряженных по времени и значительных по масштабу.

Людям не повезло. Было очень холодно. Так холодно, что, казалось, не случалось да-же зимой. Периодически, наваливаясь могучими волнами, наотмашь хлестал ледяной дождь. Но даже он не сдерживал насквозь промокших солдат и офицеров, самоотверженно считавшихся лишь с тем, что входило в круг их обязанностей.

У ракетчиков так всегда! В тяжелые минуты коллективных испытаний большинство незаметных служак тихо совершают свои многочисленные и никем неоценённые подвиги, превозмогая себя, преодолевая непомерные трудности, перед которыми, возможно, и сами спасовали бы в иное время. Но теперь их решительные действия были особенно необходимы делу, которому они служат. Потому никто не сдавался!
Особенно мешал напористый ледяной ветер. В считанные секунды он сковывал намокшие пальцы рук, соприкасающиеся с промерзшим металлом, отмораживал носы, щеки и уши, хотя многие солдаты уже распарились от тяжелой физической работы и сбросили шапки и ватные куртки.
Без того всегда тяжелые брезентовые тенты, промокшие теперь насквозь, стали не-подъемными и негнущимися. Но никто не роптал, когда все вместе, надрываясь, затаскивали их сначала на железнодорожные платформы, потом на свои агрегаты и предварительно расстилали там, надувающиеся под ударами ветра. Невероятным образом, балансируя и цепляясь за что-то наверху, чтобы не оказаться сброшенными ветром вниз, всё же зачехляли технику.

Ночь испытаний была в разгаре. На четырехосные платформы загоняли партию за партией тяжелую технику, постоянно рискуя съехать, свалиться, провалиться, продавить хилые вагонные доски. Медленно, небольшими рывками, часто останавливаясь, заползали на платформы пусковые агрегаты. Мощные и красивые, как мифологические исполины, они ползли осторожно, сантиметр за сантиметром, оттесняя от рампы вагоны, которые в ответ испуганно, словно кони под седоком, отшатывались и приседали, усложняя и без того трудный процесс бокового заезда.
Механики-водители пусковых установок опасливо поглядывали с четырехметровой высоты на командовавших каждым их движением офицеров, просчитывающих всякое, даже микроскопическое перемещение агрегата, неминуемо и опасно зависающего перед-ними колесами над пустотой вне платформы, пока не вырулят, пока не впишутся точно вдоль борта вагона.
Всё это время механики-водители чувствовали себя беспомощными и уязвимыми. Они вынужденно доверялись своим офицерам, понимая, что именно на них в сей трудный час лежит максимальная ответственность и за погрузку, и за пусковую установку, и за жизнь самого механика-водителя, лишенного возможности самостоятельно управлять машиной. Водителям всегда очень страшно заезжать вслепую. И всегда страшно довериться кому-то, кроме собственных глаз. Потому механики-водители не беспричинно испытывали свой ужас, подавляемый лишь силой воли!
Но тогда, вспомнил Андрей Алексеевич, общими усилиями всё сделали аккуратно, без происшествий. Он и сам чересчур переволновался…

Потом еще долгих трое суток ракетную бригаду тянула «железка», предоставляя время если не для отдыха, то для некоторого расслабления нервной системы.
И наконец, эшелоны по красивой дуге обогнули Волгоград с видимой отовсюду величественной скульптурой Вучетича «Родина-мать зовёт» на Мамаевом кургане. Потом по плотине, как по обычному мосту, перекатились на другую, степную сторону Волги. Некоторое время постояли на станции города Волжский, и всё – дальше начиналась другая жизнь!

За Волжским начиналась и другая земля! Начиналась служба, мало кем, кроме ракетчиков, испытанная, но сосредоточившая теперь их заветные цели и мечты, достижение и осуществление которых всегда остаётся не только во власти людей, но и во власти коварного случая. Ракетчики, как и всегда, не могли отступить, не имели права вернуться; они осознанно двигались навстречу важнейшим для каждого и всех испытаниям, только и способным дать ответ на вопрос, отвечают ли они все вместе, как большой воинский коллектив, предъявляемым к ним требованиям будущей войны. Именно, все вместе, посколь-ку все задачи ракетных ударов решаются не героями-одиночками, а большими коллективами, организованными и обученными. Одиночкам такие задачи не по плечу!

После разгрузки эшелонов бригада разместилась полевым лагерем на солидном куске, казалось, безжизненного пространства, без холмов, без зданий, без деревьев и без случай-ных людей. Лишь удивительная с непривычки пустота на все четыре стороны, да пыль, легко поднимаемая ветром и колесами наших машин.
Впрочем, из нор часто выглядывали трусливые, но любопытные суслики. Иногда вдоль дороги суетливо скакали тушканчики, удивительно похожие на крохотных черти-ков, да с редких столбов царственно взирали на мир огромные и с виду ленивые орлы.
Так или иначе, но теперь эта широченная пустота – то ли степь, то ли пустыня – оказалась приютом и для ракетчиков, приехавших сюда для проверки их готовности воевать!

3.
Та унылая для постороннего наблюдателя картина мигом пронеслась перед Андреем Алексеевичем. Память сработала избирательно, отбросив те воспоминания, которые не были дороги сердцу, и потому, если бы кто-то вмешался в этот процесс, нашел бы его весьма непоследовательным, скорее, даже рваным, с плохо связанными между собой фрагментами. Но для Андрея Алексеевича это не имело значения – он словно наяву видел и тонко чувствовал все захватывающие эпизоды той большой боевой работы. И по от-дельности, и все одновременно, и в их естественной временной