Андрей Алексеевич усмехнулся, глядя на жену, отошедшую с немым вопросом к зеркальной стене в купленном в Риме пеньюаре: «Ну, и как я в нем?»
– Постой! Разве я кому-то мешаю быть бараном? Разве препятствую проявлению ритуальных забав в любимом стаде? Ведь нет же! На здоровье! Но благодаря такой независимости я получаю моральное право иметь своё мнение о каждом баране! Я в их жизнь не вмешиваюсь, но судить о ней со стороны очень даже могу! И на основе длительных наблюдений я делаю ответственное заявление: «Окружающие меня людишки, воспринимаемые мною как бараны, в действительности бараны и есть! И я в этом ничуть не ошибаюсь!» – Андрей Алексеевич удовлетворенно рассмеялся. – И, может быть, ты перестанешь делать вид, будто не понимаешь сути нашего разговора? И слово «баран» в данном случае совсем не оскорбительно, поскольку это слово подразумевает ни тупость, ни великое упрямство, в общем-то, красивого и сильного животного, а всего-то его привычку жить в стаде, жить как все. И не высовываться со своим мнением!
– Бедненький ты наш! Вокруг тебя одни бараны! Поговорить уже не с кем! Ах-ах-ах! Бе-бе-бе!
– Как вам будет угодно! Я за этот термин не держусь. Если угодно, называйте себя просто членами! – съехидничал Андрей Алексеевич.
– Андрю-ю-ю-ша! – укоризненно протянула Татьяна. – Ты совсем распустился!
– Отчего же? Смело считайте себя членами своего сообщества или содружества, коллектива или народа, наконец! Проблема ведь не в термине, а в сути, которая за ним сокрыта. О терминах можно и договориться! Потому о них, как правило, долго и не спорят.
– Андрюшечка! Как же я с тобой согласна! Ты такой умный, только почему-то строем давно не ходишь! И как ты с такими настроениями в армии до подполковника дослужился? Ума не приложу!
– Ты, Мань, на грубость нарываешься, обидеть норовишь! То, что у меня в войсках было, то мною честно заслужено и всегда будет характеризовать мою жизнь и моё лицо! Еще настоящее моё лицо! Ещё не прикрытое звериным оскалом подлючего капитализма, опутавшего меня сегодня с ног до головы и даже выше!
– Договорился! – подвела итоги супруга. – Может, хоть завтрак тебе на пользу пойдет? Иди, умывайся, а я что-нибудь придумаю. Столько времени дома не были… Холодильник совсем пустой. А то возьми, да компаньону позвони? Мало ли что там? У него ведь рань европейская, а тоже не спится… Неспроста же…
Через час, завершив давно ставшую обязательной напряженную физическую зарядку, поплескавшись под прохладным душем и слегка позавтракав, Андрей Алексеевич с пафосом объявил, что пора внеплановых отпусков закончилась и надо опять впрягаться.
– И куда прикажете, сэр, впрягаться? – засмеялась Татьяна, давно пребывавшая на законной пенсии.
– Вам – в хозяйственные дела, если не возражаете, а мне пора копытом бить! Кажется, я совсем о новосибирском заказе забыл с вашими Неаполями… – торопливо произнес Андрей Алексеевич и ушел в комнату, которую давно сделал своим кабинетом, и в которую не разрешалось заходить никому, даже любимой внучке.
Эта комната с давних пор стала не только местом его работы, систематизации и хранения многих документов, связанных с нынешней деятельностью, но и своеобразным заповедником, дававшим возможность при необходимости уединиться, чтобы сосредоточиться, кое-что обдумать в тишине, не покидая дома, иногда шумного из-за гостей, детей и внуков.
– Так! На очереди Новосибирск... Вот и он… – вслух констатировал Андрей Алексеевич, перебирая абонентов в телефонной памяти.
Скоро острота вопроса была снята. Хотя в своей оплошности он, конечно же, не признался, объяснив задержку внезапным отъездом на похороны одного чиновника, вовлеченного в дело, и пообещав, что и без него почти всё уладил. Соврал – он пока не знал даже того, что следует улаживать. Потом связался с компаньоном из Стокгольма по другому телефону.
Пока гудки извещали, что трубку не берут, перед Андреем Алексеевичем опять замелькали давние подробности резкого поворота его жизни.
В 93-м он закончил свою военную службу. Вернее, не он закончил, а ему закончили.
Но тогда еще повезло, что случилось это на территории ГСВГ. Только потому и не оказался абсолютно нищим, когда вернулся в родной Смоленск.
Настроение по приезду и потом бесконечно долго держалось прескверное. Да и как могло быть иначе? Гражданской специальности у сорокапятилетнего пенсионера нет! Пенсия такая, что даже одному, не говоря уже о семье, не хватает на пропитание! В стране черт ногу сломит! Она уподобилась кораблю, с которого сбежала разграбившая его команда, а остались лишь растерянные и беззащитные пассажиры. Но скоро и из них выделились наиболее активные. Правда, никто не взял управление кораблем на себя. Напротив! Они поспешно растащили оставшиеся ценности и попрыгали за борт, уповая на защиту восторженно радующихся необычному представлению туземцев. Потому-то всё теперь в стране, что еще не украдено, так разрушено! Те производства, которые до сих пор как-то шевелятся, всё равно обречены, поскольку не имеют оборотных средств и даже лишены возможности реализовывать свою изрядно подорожавшую продукцию.
На работу нигде не берут, а если и берут, то оплату не гарантируют! Своей квартиры не нажил; пришлось остановиться у матери, благо ее площадь это позволяла. Но такое решение с первых же дней сковало всех обручем чрезвычайного напряжения, ведь мать и жена уже после свадьбы не очень-то ладили между собой.
В семье подрастали две дочери: старшая – в выпускном классе, а младшей это предстояло через три года. Обе в Германии привыкли одеваться, как принцессы! Теперь их придется где-то устраивать, а в перспективе и замуж выдавать!
Супруга, терапевт, за время пребывания за границей вынужденно не работала и теперь получила массу головоломок с подтверждением квалификации. Друзей, готовых бескорыстно помогать, в городе не обнаружилось – кто где! Многих нет в живых!
Славное было времечко!
Андрей Алексеевич и раньше-то не очень разбирался в тонкостях существования людей вне армии, а тут на родине такое заварилось, что в этом существовании вообще мало кто стал что-либо понимать! Жизнь города напоминала непрерывную всеобщую панику, в которой все стремились спастись любой ценой, в том числе, утопив ближнего!
Но многочисленные трагедии происходили молча – нормальным людям, заслуженно себя уважавших, было стыдно признаваться во внезапно проявившейся несостоятельности, в которой они ошибочно считали себя же виновными.
Мать, давным-давно вдова, всё же многого достигла – доктор медицинских наук, но и она в ту пору забеспокоилась, узнав, что ее должность вот-вот сократят, а институт вообще самым странным и непонятным образом то ли преобразуется, то ли к кому-то присоединяется, то ли куда-то переводится. Ничего было не понять, кроме того, что почва стремительно уходит из-под ног.
Андрей Алексеевич уже четыре месяца, день за днем, искал себе работу, исходя из простого соображения, что не боги горшки обжигают. Он был готов, буквально, на всё, но все поиски лишь усиливали недавно возникшую депрессию.
Наконец, некий товарищ, едва знакомый в школьные годы, предложил вдвоем «поднять притон», вовлекая в это грязное дело Андрея Алексеевича в качестве свадебного генерала. «О тебе, об армейском подполковнике, никто плохого не подумает! У нас же офицеров любят! Потому возьмешь на себя оформление нашего, так называемого клуба любителей аэробики, а я буду кадры для него подыскивать! Ну и прочее… Прибыль пополам! Годится?»
Уже изрядно униженный неудачами Андрей Алексеевич не послал «товарища», куда считал нужным, но и радости по поводу его предложения не проявил:
– Говоришь, на подполковника плохого никто не подумает? А почему не подумает, вижу, ты пока не понимаешь!
– И почему же?
– Потому что не по адресу обращаешься!
– Ну, смотри! Свято место пусто не бывает! – парировал «товарищ».
– К какой святости ты свои грязные делишки относишь?
– Вольному воля! Еще жалеть будешь…
На том и разошлись.
Других предложений не было еще месяц. Военкоматы, ДОСААФы, оборонные предприятия, военные кафедры вузов – всё уже обходил, но работы себе не нашел, так что первым местом трудоустройства Андрея Алексеевича стал, стыдно проговориться кому-то, тир в городском парке.
«Боже мой! Хоть бы знакомые сюда не зашли!» – думал он, скучая весь день в печальном заведении. – «Из такого оружия и застрелиться невозможно!» – иронизировал он, раскладывая старенькие пневматические винтовки вдоль длинного барьера.
А вот супруга за это время сумела поступить и даже окончить курсы повышения квалификации. За деньги! Однако и она искала себе работу по специальности. Так же искала – неудачно и унизительно.
Много позже Андрей Алексеевич не раз вспоминал то тяжелое и безнадёжное время, но всякий раз убеждал себя в том, будто выстоял и поднялся сам. Да и то, лишь благодаря вовремя подвернувшемуся счастливому случаю. Однако на дне своей души он хранил то, что не расскажет никому и никогда! Дело в том, что тот случай ему организовала опять же, как в давние и счастливые времена, его заботливая и любящая мать.
События развивались так. В один из дней, возвратившись с работы раньше обычного, она, снимая пальто, весело обратилась к Андрею Алексеевичу:
– Как дела у наших безработных?
Сын без слов повел плечами, демонстрируя сразу неопределенность и безнадежность.
– Тогда, Андрей, может, моё предложение рассмотришь? Не весть какое, конечно! Можно сказать, на любителя! Но, сдаётся мне, лучше твоего тира.
Она хорошо понимала, что пришла с много обещающей новостью, но специально представила ее так, будто у сына имелся выбор и он действительно являлся хозяином положения. Даже якобы мог запросто отказаться. И всё это лишь для того, чтобы пощадить его многократно оплёванное самолюбие.
– Что же! Я, судя по всему, и есть тот самый любитель! – Андрей Алексеевич готов был на всё, потому не стал юлить. – Что мне судьба преподнесёт, то и полюбится!
[justify]– Тогда, позвольте, я начну от печки! Это важно, – обратилась Антонина Петровна к сыну и сидящей рядом с ним невестке. – Вы можете не верить, но сегодня ко мне в кабинет явилась весьма колоритная персона, некий Илья Самуилович Гольдштейн, бывший когда-то моим сотрудником. Работник из него был, честно говоря, весьма посредственный, но если требовалось что-то раздобыть, кого-то уговорить в безнадежном деле или