Вполне определённое время на стартовой позиции бушевала подлинная стихия! Именно ею Андрею Алексеевичу всегда представлялась напряженная, быстрая и точная деятельность симбиоза людей и техники, являющегося прекрасным венцом их взаимодействия.
Только сделав свою работу, то есть, отправив в цель ракету с немыслимой для обывателей мощностью ядерного заряда, ракетчики в полной мере оправдают своё предназначение. И если в ходе боя им суждено погибнуть, можно не сомневаться, что всё возможное они уже сделали. Иначе говоря, внесли немалый вклад в чудовищное противостояние людей ради усиления власти кучки ненасытных властелинов сего мира, неспособных договориться обычным человеческим языком!
Вот только самим ракетчикам, отдававшим себя без остатка на стартовой позиции, не до подобной философии. Они всерьез сжигали себя и были готовы на подвиг, поскольку он всегда олицетворяет некую конкретную и очень важную цель, именно такую, какая теперь была у них! Ту цель, которая не всем по плечу, не всем по душе, не всем по уменью!
Впрочем, подвиги совершаются лишь теми, всегда и везде, кто думает о себе меньше, нежели о других, кто своей предыдущей жизнью подготовил себя к высокому пожертвованию ради долга, ради незапятнанности собственной совести, ради сохранения чести и достоинства – и своей и своего боевого коллектива!
11
Теперь же, по-прежнему не поднимаясь с постели, Андрей Алексеевич вспомнил подтверждающий эту простую мысль случай.
Однажды на стартовую позицию, где шла та неистовая борьба за ускользающие секунды, заползла полутораметровая гадюка. И была она, наверное, по-своему раздосадована полным безразличием людей к ее размерам, красивой раскраске и грациозному перемещению по позиции. Ведь с непонятным ей упоением и самоотверженностью занимались лишь своими делами, бегали от одного прибора к другому, перекрикивались, записывали показания на жесткие бланки, не обращая внимания на опасность данного ей природой смертельного оружия.
Из-за невиданного доселе неуважения гадюка так обозлилась на людей, что стала метаться от одного номера расчета к другому, не зная, кем же заняться всерьёз. Наконец, чтобы достойно отомстить, она наметила себе самую беззащитную жертву. Какой-то наводчик, опустившись коленом на землю, одним глазом заглядывал в окуляр массивного гудящего прибора, а другой глаз зажмурил. Вот и хорошо! Именно в колено гадюка и намеривалась его ужалить. «Уж он-то меня не заметит! Уж он-то не отпихнет меня жестким солдатским сапогом!»
Но человек в последний момент обнаружил змею, изготовившуюся для нанесения удара, и, о боже, голой рукой пренебрежительно отбросил ее далеко в сторону! Ему было совершенно не до неё!
Раздосадованная столь непочтительным отношением к себе и собственным бессилием гадюка уползла прочь, переживая больше всего о том, чтобы никто из сородичей не увидел ее унижения.
И кто отважится мне возразить, будто такое поведение девятнадцатилетнего мальчишки, хоть уже и полноправного рядового советской армии Плякявичуса, литовца по национальности, не есть настоящий подвиг? Конечно же – подвиг, который он совершил, к тому же, походя. И ведь так поступил бы любой его товарищ!
Обидно, но в обычной жизни многие подвиги остаются незамеченными и по достоинству неоцененными. Так и у ракетчиков. Буквально в каждом из них, побывавшем в роли преданного раба своей единственной и бесконечно обожаемой ракеты, всегда будут жить самые светлые воспоминания о тесном с ней общении!
И такие воспоминания дорогого стоят, давая обычным с виду ребятам основания для вполне обоснованного самоуважения! – с тоской подумал Андрей Алексеевич. – Сегодняшняя же моя жизнь, обеспечивающая мне приличный достаток и безмятежность существования, не способна внушить то, прежнее самоуважение, и не может принести настоящего удовлетворения моей ролью в огромной совокупности всех дел и забот общества, к которому я отношусь.
Но и менять мою жизнь, как алогично это не звучит после всех сожалений о моем героическом прошлом, я не только не стремлюсь, но, кажется мне, даже не в состоянии это сделать. Прирос всем телом к стяжательской жизни, слился с ней и растворился в ней. И, как будто, все ее трудности мне теперь известны, и все риски оправданы – что же еще требуется для внутреннего покоя и уважения? Ан, нет! Чего-то не хватает! А то, что уже имеется, не кажется достаточным и существенным!
Скорее всего, в жизни моей не хватает прежнего наполнения души! Может душа эта и находится на нужном месте, но под завязку заполнена лишь идеями расширения бизнеса, будь он не ладен. А это мелковато, если подходить с мерками моей молодости, если платить по большому счету!
И всё же! На каком, собственно говоря, основании я должен отказываться от того, что к настоящему времени заработал своим трудом, интеллектом и способностями? Скажите мне еще, будто моя жизнь станет более достойной с моральной точки зрения, если я вернусь в состояние нищеты! Смешно даже подумать! И почему я настолько себя не уважаю, что допускаю мысль, будто имею моральные изъяны? Ведь никаких законов и даже неписанных правил я не нарушаю. Да и дело моё, за которое мне платят, в общем-то, не самое бесполезное! Во многих городах страны служат больным привезенные не без моей помощи томографы, аппараты искусственного кровообращения и дыхания, контрольно-реанимационная и иная аппаратура! Разве это не существенный вклад в общественное дело?
– Ну, да! С каких это пор спекуляция оказалась общественно полезным делом? – проснулся внутренний голос.
«Тебя еще мне не хватало! Только ты и считаешь моё дело спекуляцией, а в действительности оно есть часть благородной программы подъема нашего здравоохранения, с его, куда ни глянь, пещерным оборудованием! Благодаря моим усилиям, положение начинает выправляться. Всюду появляется новая медицинская техника. И что в этом плохого? И почему я не могу гордиться результатами своих усилий?» – мысленно отбивался Андрей Алексеевич.
– Да потому, что все печали твои не совсем не об отечественной медицине и не о больных соотечественниках, а о барышах, полученных спекуляцией от перепродажи устаревшей импортной медтехники, уже ненужной за бугром! Разве не так? Вот если бы ты свои силы и, как сам сказал, интеллект, направил на то, чтобы подобная аппаратура выпускалась на отечественных предприятиях, и уже она бы насыщала наши медучреждения, тогда можно было бы и о твоём вкладе поговорить! А пока ты вкладываешь только в свой карман!
«Нет, дорогой! Так мы с тобой договоримся до такого, что жить станет тошно! Отстань со своими претензиями и терзаниями моей души!»
Внутренний голос на время действительно оставил Андрея Алексеевича наедине с его снами: «Пусть потешится! Может, что-то и на пользу пойдет!»
12
Где-то в глубине мозга сон Андрея Алексеевича еще продолжал струиться тонким ручейком неуправляемой мысли.
В нем расчеты пусковой установки, наведения и МИП в диком напряжении сил и нервов, действуя в сокращенном составе, завершали последние операции по подготовке к пуску последней для бригады ракеты. Периодически слышались странные доклады и команды: «Есть совмещение!», «Развернуть ракету на минус восемь!», «Есть развернуть на минус восемь!», «Ракета вертикальна!», «Прогреть АБ!», «Есть наведение!», «Есть контроль!», «Провести вертикальные!», «Есть системы готовы!» и так далее, смысл которых понятен лишь посвященным.
И в тот момент, когда начальник стартового отделения, прижав ларингофон большим пальцем к кадыку расстегнутого шлемофона, с облегчением доложил командиру батареи «Есть готовность один!», вся неистовая гонка мгновенно прекратилась.
Всё на стартовой позиции замерло. Люди распрямились, повеселели, перестали суетиться, переживать. Лишь продолжали равномерно выть высокооборотные генераторы и басовито рычали мощные дизели.
Однако бездействие расчетов не казалось бесконечным покоем – все ждали чего-то важного, для чего опять придется попотеть. Поглядывая на начальника стартового отделения, все по его настроению знали, что сработали нормально. И по времени, и по точности. А когда контрольная группа полигона сообщит об отсутствии аварийных ошибок, то картина прояснится полностью.
Наконец, доклад о готовности ракеты прошел по всей цепочке управления и вернулся обратно в виде исполнительной команды «Пуск!»
И сразу ожидание прекратилось громогласной командой начальника стартового отделения: «Отделение! Пуск! Убрать приборы наведения, раскрепить ракету, все в укрытие…»
И опять всё завертелось в столь бешеном ритме, будто рядом кто-то невзначай уселся на пчелиный рой. Но через пару минут неистовой чехарды снова почти всё затихло, а на стартовой позиции остался лишь Андрей Алексеевич. По определенной схеме он оббежал свою пусковую, МИП, проверив напоследок всё, что требовалось, убедившись в отсутствии недоделок и ошибок. Только поняв, что всё исполнено, как нужно, бросился в сторону свежевырытого окопчика, в котором его с развернутым выносным пультом дожидался старший оператор.
На пусковом столе в напряженном ожидании стояла готовая к старту двухступенчатая красавица. Пусковая установка и МИП поддерживали ее готовность остервенелым воем своих генераторов. «Картина, достойная кисти лучшего художника!» – пафосно подумалось Андрею Алексеевичу.
Еще не добежав до выносного пульта, и натягивая на ходу противогаз, он скомандовал: «Связь на меня! Пуск!».
Горский подтвердил команду «Пуск» и с видимым удовольствием вдавил две кнопки в выносной пульт, одновременно запустив ручной секундомер.
Через двадцать две секунды их красавица, величественно подсвеченная заходящим за горизонт солнцем, должна была с диким и трудно переносимым даже в застегнутом шлемофоне ревом, вздыбить вокруг себя мощное облако пыли и, отделившись от него, с ускорением врезаться в небесную высь.
Но ничего не произошло!
Ракета не взлетела.
Она даже не шелохнулась, не рыкнула реактивной мощью, не охватила стартовую позицию ядовитым облаком отработавшей газовой струи.
Это было бы ужасно, если бы не оказалось вполне ожидаемым!
Ракета изначально была учебно-боевой, то есть нелетающей. Она во всём функционировала, как и ее родные, но настоящие боевые сёстры, однако была обречена на сугубо земную судьбу. Летать она не могла.
[justify]Тем не менее, стартовым отделением всё было сделано на совесть и в полном объеме. Андрей Алексеевич сразу доложил комбату о якобы успешном пуске и, услышав привычное «Принял!», в сердцах