последовательности.
В сжатом виде ему представился весь ход многосуточных учений с пуском боевых ракет.
Работа была изматывающая чрезвычайным физическим и нервным напряжением. Каждое ее мгновение и все силы без остатка отдавались достижению конечного результата. Всем было не до сна, ни до еды, ни до отдыха – все «пахали» на износ, реагируя на по-ступающие от руководства учениями новые и новые вводные.
Тогда было всё. Продолжительные марши в густой пыли, от которой все задыхались в своих машинах, и небольшие стремительные перемещения, была подготовка и пуск ракет, как учебно-боевых, так и самых настоящих, боевых. Были перезагрузки ракет, была работа днем и ночью, невыносимая усталость и утомительно-тревожное ожидание новых задач во время недолгих передышек.
Все силы из людей уже были выжаты и, тем не менее, каждый знал, что приди сейчас очередная задача, и опять найдутся и силы, и воля, чтобы довести общее дело до победно-го конца!
Андрею Алексеевичу вспомнилось как при выполнении одной из задач ефрейтор Охтин, сбрасывая по команде «К бою» с пусковой установки маскировочную сеть, ощутил необычную неподатливость – дернул, что было силы, раз, другой! Не получается! Запуталась!
Терялись драгоценные секунды, запаса которых у родного стартового отделения могло к концу работы и не остаться. Значит – снижение оценки или даже невыполнение задачи.
Охтин опять напрягся и, окончательно уяснив, что сеть безнадежно запуталась на маховичке одного из приводов, извлек из ножен всегда мешавшийся штык-нож и рывком распорол мешающие верёвки. Дело сделано, но рука с ножом сорвалась в сторону и по-вредила шею. Хлынула кровь!
Андрей Алексеевич, пару секунд нервно наблюдавший снизу за Охтиным, задерживающим работу стартового отделения, мгновенно оценил ситуацию и оказался наверху, рядом с ним:
– Прижми к ране, – протянул он солдату свой носовой платок. – И дуй-ка ты на пере-вязку! Справимся!
– Товарищ старший лейтенант! Никуда я не уйду! Я в норме! Поцарапался чуток!
– Ну, как знаешь! Не терпи, если худо станет!
Уже после выполнения задачи выяснили, что рана действительно оказалась поверхностной, скользящей, но кровищи-то вытекло! Всю пусковую установку перепачкал и во-круг всех напугал…
«А ведь молодец Охтин, сам-то не испугался, не прикрылся подвернувшейся причиной, чтобы сачкануть! Молодец! Кто-то, зная, что рана оказалась не опасной, сказал бы «пустяки!», а мне кажется, с уважением к солдату рассудил Андрей Алексеевич, это и есть подвиг! Пусть небольшой, пусть не столь уж общественно значимый. Вот только человек, способный на самопожертвование, совершит, не задумываясь, и любой иной, самый большой и самый важный подвиг!»
Когда после условного пуска ракеты и оставления позиции возникла свободная минутка, Андрей Алексеевич построил своих орлов:
– Сообщаю вам, мои славные боевые друзья! – в этих правдивых по своей сути словах угадывалась не обидная ирония начальника стартового отделения. – Пока все задачи мы выполняли отлично, и дивизион наш, и бригада в целом не опозорились! Но впереди задач еще немерено, потому рано нам почивать на лаврах. Сами знаете, на одной задаче оплошаем, и будут наше «401-е» потом всегда срамить! Но сейчас я всеми вами доволен. Молодцы! Сумели показать, чему научились. Не зря и кровь проливали! – он лукаво устремил взгляд на ефрейтора Охтина; все засмеялись. – По этому происшествию у меня такое мнение: наш Охтин, безусловно, молодец! Вовремя сообразил, сам задержку устранил, дело сделал, отделение и стартовую батарею не задержал. Молодец! Да и потом, когда травму получил, не запаниковал! После учений будет поощрен по заслугам. Как и все вы! Вопросы ко мне… Понятно! Тогда пока отдыхаем. Ефрейтор Баймухаметов – проверьте баллистическую температуру! Разойдись!
Вместе с последней фамилией вспомнился случай, связанный именно с ним, с этим низкорослым ефрейтором. Сокол казахских степей, он, как и его товарищи, был мастером своего дела. После того, как Андрей Алексеевич его, молодого солдатика, обучил, бед от-делению он не приносил, делал всё обстоятельно, безошибочно и быстро. А вчера сам себя превзошел… Впрочем, подумал Андрей Алексеевич, так и должно быть!
Получилось следующим образом! Когда пусковая установка с марша, экономя каждую секунду, влетела в отрытый недавно саперами для нее огромный окоп-укрытие, без промедления началась перегрузка очередной ракеты «на себя». Тут и выяснилось, что пространства справа не хватает, чтобы распахнуть дверцы отсека дизель-электрического агрегата, без запуска которого пусковая установка работать не сможет. Причина оказалась банальной – не позволяла глыба несрезанного грунта, почти вплотную прижавшаяся к пусковой установке. В этом месте кому-то следовало заранее прокопать дополнительное углубление.
Ефрейтор оценил обстановку мгновенно! Через небольшую щель он как-то втиснулся в отсек дизель-электрического агрегата, запустил его, а далее, чтобы все-таки открыть дверцы, как положено по инструкции, стал ногтями и ладонями отрывать и отбрасывать слежавшийся веками грунт. Никто и не заметил столь ожесточенной и самоотверженной борьбы, поскольку задержки в подаче электропитания не произошло, но после выполнения задачи, прежде чем в составе батареи рвануть с технической позиции на стартовую, Андрей Алексеевич привычно обежал свою пусковую. Тогда он и обнаружил результаты странных «раскопок». «Неужели руками?» – изумился он.
– Покажи ладони! – приказал Баймухаметову Андрей Алексеевич, заглянув с подножки в его рубку. – Всё ясно! – подвел он итоги, одобрительно улыбаясь ефрейтору. – Ты у нас не только орел, но и крот, как оказалось! Молодец! И что сам догадался, молодец, и что сам справился! Ох, уж эти сапёры, ширину-то укрытия не выдержали! Вояки!
«Вот вам очередной подвиг моих орлов! – подумалось тогда Андрею Алексеевичу. – Надо бы его в воспитательных целях отделению поумнее преподнести».
Андрей Алексеевич вспомнил тот эпизод и, довольный, улыбнулся: «Ох и молодцами же были многие наши солдатики, вчерашние зеленые мальчишки! На поверку многие из них героями оказывались, хотя в обычной обстановке это как-то не замечалось! Иной раз дурачились без меры, и не слушались с первого раза, придумывали всякую ерунду, потому часто даже раздражали… Да мало ли бывало! Но стоило им доверить настоящее мужское дело, сразу преображались, подлинными героями становились! Я же, теперь стыдно за себя, часто не отдавал им должного! Следовало куда чаще их хвалить и поощрять. Они того явно заслуживали! А мне казалось, будто так и положено, и никакой это не подвиг!»
4.
Залежавшись в постели с закрытыми глазами, Андрей Алексеевич до мелких деталей вспомнил далекое прошлое, вспомнил те давние тактические учения с присущей им борьбой измученных, но не сдающихся людей за секунды, не втискивающиеся во временные нормативы, и за угловые секунды, определяющие точность наведения ракет.
Живительный бальзам собственной доблести и гордости от причастности к большому и важному для страны делу и сейчас обжигающе циркулировал по его артериям и венам. Он опять прочувствовал не только те непомерные трудности, но и еще что-то, наполнив-шее его душу удивительным мягким теплом.
«Это же и есть счастье» – решил Андрей Алексеевич и уже с тоской о нем, о навсегда утраченном, добавил вслух, – «Было счастье, да всё вышло… Денег у меня теперь, куры не клюют, но настоящего счастья не осталось… Есть свобода перемещения, есть свобода приобретения, есть купленный покой, расслабленность и кажущаяся беззаботность, но нет прежнего удовлетворения жизнью, нет гордости за собственные достижения и дела.
Есть дутое уважение окружающих, но в действительности они уважают не меня, а мои деньги. Предстань я пред ними нищим, так в мою сторону и не поглядят… Эти проклятые деньги, давшие мне свободу, ее же и отняли! Повязали меня по рукам и ногам!
Какая, к черту, свобода, если я – всего-то крохотное звено длинной коммерческой цепи – не могу ее разорвать по собственному желанию? Хм! Даже думать страшно, чего бы мне стоил подобный демарш! Но деньги действительно не принесли счастья! Более того, они забрали даже то счастье, которое я, как выяснилось, уже когда-то имел, но полагал, будто оно пока недостаточное, промежуточное, неполное и надо стремиться к настоящему, которое я, уж теперь-то понимаю, искал не там и не в том».
В последний день учений все догадывались, что затянувшимся испытаниям подходит конец – не могут же они, жестко регламентированные недоступным для ракетчиков планом и ограниченными финансовыми ресурсами страны, продолжаться бесконечно, выматывая людей до беспамятства!
Оно и верно! Знал бы кто в стране в далекие советские годы, какие деньжищи требовались на то, чтобы все наши ракеты поддерживались в должном состоянии и в готовности к применению. Не на учениях, а против самого настоящего, безжалостного и коварно-го врага! Сколько дорогостоящей техники в ракетных частях! Сколько генералов, полковников с их немалыми зарплатами, и еще больше всех остальных военнослужащих! В сумме, если прикинуть, получаются совершенно немыслимые суммы, отрываемые после великой войны от народа, который хоть и одержал тогда победу, но так и не получил возможность разогнуться от гнетущей нищеты.
Вот и комбат за торопливым обедом произнес будто бы сам себе: «Теперь, видимо, всё! Больше задач не будет! Наигралась контрольная группа с нами в войну. Теперь они сидят, материалы для разбора учений готовят! Стало быть, дело мы своё сделали и, судя по всему, совсем неплохо! Пора и о доме родном подумать, да о жене и детях вспомнить».
Сейчас Андрею Алексеевичу живо представилось, как от слов комбата в душе ожили приятные темы, далекие от пыльной пустынной степи, от напряженных учений, от опостылевшего зеленого цвета техники и личного состава, изрядно надоевшего постоянной ответственностью за него, за каждого человека, в этих непростых и даже опасных условиях. Вон, к примеру, ефрейтор Четвериков, этот до крайности бестолковый и ленивый москвич, вдруг проявил незаурядные способности в ловле здешних змей! Ловит их и заталкивает в трехлитровые банки, выпрошенные на кухне. Потом из их кожи собирается делать ремешки для часов! Балбес! А эти гады неожиданно расползлись по рубке Петрова. И не только на полу! Да все попрятались в местах, из которых их не достанешь. А Четвериков уже и сам не помнит, сколько их было, и искать в рубке боится, ведь где-то притаились!
Ну и что мне делать прикажете? Петров ни за что не соглашается в свою рубку забираться даже для боевой работы. Боится, что укусят.
Приказал я, на свой страх и риск, туда самого Четверикова затолкать (ребята с удовольствием это исполнили и двери снаружи заблокировали, чтобы не удрал!), пока змей своих не переловит, в банку не упакует и мне не представит! Да кто же гарантирует, что ни одной змеи в рубке потом не останется? А то еще Четверикова змеи самого покусают! Вот тогда мои начальнички и меня покусают!
5.
Андрей Алексеевич вдруг осознал, что большое и трудное дело им всё-таки сделано, и теперь не будет препятствий для отправки документов на
