Впрочем, встречались и свидетели перемещения ракетчиков. Из нор часто выглядывали трусливые, но любопытные суслики. Иногда вдоль дороги суетливо скакали тушканчики, удивительно похожие на крохотных чертиков, да с редких столбов на мир царственно взирали огромные и будто бы ленивые орлы.
Так или иначе, но теперь эта широченная пустота – то ли степь, то ли пустыня – оказалась приютом и для ракетчиков, приехавших сюда для проверки их готовности воевать!
3
Та унылая для постороннего наблюдателя картина мигом пронеслась перед Андреем Алексеевичем. Память сработала избирательно, отбросив воспоминания, которые не были дороги сердцу, и потому, если бы кто-то вмешался в этот процесс, нашел бы его весьма непоследовательным, скорее, даже рванным, с плохо связанными между собой фрагментами. Но для Андрея Алексеевича это не имело значения – он словно наяву видел и тонко чувствовал захватывающие эпизоды той большой боевой работы. И по отдельности, и все одновременно, и в их естественном временном развитии.
Ему в сжатом виде представился весь ход многосуточных учений с пуском боевых ракет.
Работа изматывала чрезвычайным физическим и нервным напряжением. Каждое ее мгновение, все силы без остатка отдавались достижению конечного результата. Всем было не до сна, ни до еды, ни до отдыха – все «пахали» на износ, реагируя на поступающие от руководства учениями новые и новые вводные.
Тогда на долю ракетчиков выпало почти всё. Продолжительные марши в густой пыли, от которой все задыхались в своих машинах, и небольшие стремительные перемещения, была подготовка и пуск ракет, как учебно-боевых, так и самых настоящих, боевых. Были перезагрузки ракет, была работа днем и ночью, невыносимая усталость и утомительно-тревожное ожидание новых задач во время недолгих передышек.
Все силы из людей уже были выжаты и, тем не менее, каждый знал, что поступи сейчас от командования очередная задача, и опять найдутся и силы, и воля, чтобы довести общее дело до победного конца!
Андрею Алексеевичу вспомнилось как в процессе одной задачи ефрейтор Охтин, сбрасывая по команде «К бою» с пусковой установки маскировочную сеть, ощутил необычную неподатливость – дернул, что было силы, раз, другой! Не получается! Запуталась!
Терялись драгоценные секунды, запаса которых у родного стартового отделения могло к концу работы и не остаться. Значит – снижение оценки или даже невыполнение задачи.
Охтин опять напрягся и, окончательно уяснив, что сеть безнадежно запуталась на маховичке одного из приводов, извлек из ножен всегда мешавшийся штык-нож и рывком распорол мешающие верёвки. Дело сделано, но рука с ножом сорвалась в сторону и повредила шею. Хлынула кровь!
Андрей Алексеевич, пару секунд нервно наблюдавший снизу за Охтиным, задерживающим работу стартового отделения, мгновенно оценил ситуацию и оказался наверху, рядом с ним:
– Прижми к ране, – протянул он солдату свой носовой платок. – И дуй-ка ты на перевязку! Мы справимся!
– Товарищ старший лейтенант! Никуда я не уйду! Я в норме! Поцарапался чуток!
– Ну, как знаешь! Не терпи только, если худо станет!
Уже после выполнения задачи выяснили, что рана действительно оказалась поверхностной, скользящей, но кровищи-то вытекло! Всю пусковую установку перепачкал и всех перепугал…
«А ведь молодец Охтин, сам-то не испугался, не прикрылся случайно подвернувшейся причиной, чтобы сачкануть! Молодец! Кто-то, зная, что рана оказалась не опасной, сказал бы «пустяки!», а мне кажется, с уважением к солдату рассудил Андрей Алексеевич, это и есть подвиг! Пусть небольшой, пусть не столь уж значимый. Вот только человек, способный на самопожертвование, совершит, не задумываясь, и любой иной, самый большой и самый важный подвиг!»
Когда после условного пуска ракеты и оставления позиции возникла свободная минутка, Андрей Алексеевич построил своих орлов:
– Орлы! Сообщаю вам! – в этих правдивых по своей сути словах угадывалась необидная ирония начальника стартового отделения. – Пока все задачи мы выполняли отлично, и дивизион наш, и бригада в целом не опозорились! Но впереди задач еще немерено, потому рано нам почивать на лаврах. Сами знаете, если хоть разок оплошаем, то будут наше «401-е» во веки веков срамить! Но сейчас я всеми вами доволен. Молодцы! Сумели показать, чему научились. Не зря и кровь проливали! – он лукаво устремил взгляд на ефрейтора Охтина; все засмеялись. – По данному происшествию у меня такое мнение: наш Охтин просто молодец! Вовремя сообразил, самостоятельно задержку устранил, дело сделал, отделение и стартовую батарею не подвёл. Потому и молодец! Да и потом, когда травму получил, не запаниковал! После учений будет поощрен по заслугам. Как и все вы! Вопросы ко мне… Понятно! Тогда пока отдыхаем. Ефрейтор Баймухаметов – проверьте баллистическую температуру! Разойдись!
Вместе с последней фамилией вспомнился случай, связанный именно с ним, с этим низкорослым ефрейтором. Сокол казахских степей, он, как и его товарищи, скоро после призыва стал мастером своего дела, бед отделению не приносил, делал всё обстоятельно, безошибочно и быстро. А вчера сам себя превзошел… Впрочем, подумал Андрей Алексеевич, так и должно быть!
Получилось следующим образом! Когда пусковая установка с марша, экономя каждую секунду, влетела в отрытый недавно саперами для нее огромный окоп-укрытие, стартовое отделение без промедления стало перегружать очередную ракету «на себя». Тут-то и выяснилось, что пространства справа не хватает, чтобы распахнуть дверцы отсека дизель-электрического агрегата, без запуска которого пусковая установка работать не сможет. Причина оказалась банальной – не позволяла глыба недостаточно срезанного грунта, почти вплотную прижавшаяся к пусковой установке. В этом месте кому-то из сапёров следовало заранее прокопать дополнительное углубление. Не сделали!
Ефрейтор оценил обстановку мгновенно! Через небольшую щель он как-то втиснулся в отсек дизель-электрического агрегата, запустил его, а далее, чтобы все-таки открыть дверцы, как положено по инструкции, стал ногтями и ладонями отрывать и отбрасывать слежавшийся веками грунт. Никто и не заметил столь ожесточенной и самоотверженной борьбы, поскольку задержки в подаче электропитания не произошло, но после выполнения задачи, прежде чем отделению в составе батареи рвануть с технической позиции на стартовую, Андрей Алексеевич привычно оббежал и проверил свою пусковую. Тогда он и обнаружил результаты странных «раскопок». «Неужели руками?» – изумился он.
– Покажи ладони! – приказал Баймухаметову Андрей Алексеевич, заглянув с подножки в его рубку. – Всё ясно! – подвел он итоги, одобрительно улыбаясь ефрейтору. – Ты у нас орел с задатками крота? Молодец! И что сам догадался, молодец, и что сам справился! Ох, уж эти сапёры, ширину-то укрытия не выдержали! Вояки!
«Вот вам очередной подвиг моих орлов! – подумалось тогда Андрею Алексеевичу. – Надо бы его в воспитательных целях своему отделению поумнее преподнести».
Андрей Алексеевич вспомнил тот эпизод и, довольный, улыбнулся: «Ох и молодцами же были многие наши солдатики, вчерашние зеленые мальчишки! На поверку многие из них героями оказывались, хотя в обычной обстановке это как-то не замечалось! Иной раз дурачились без меры, и не слушались с первого раза, придумывали всякую ерунду, потому часто даже раздражали… Да мало ли бывало! Но стоило им доверить настоящее мужское дело, сразу преображались, подлинными героями становились! Я же, теперь стыдно за себя, часто не отдавал им должного! Следовало куда чаще их хвалить и поощрять. Они того явно заслуживали! А мне-то казалось, будто так и положено, и никакой это не подвиг! Теперь стыдно стало!»
4
Залежавшись в постели с закрытыми глазами, Андрей Алексеевич до мелких деталей вспомнил далекое прошлое, вспомнил те давние тактические учения с присущей им борьбой измученных, но несдающихся людей за секунды, с трудом втискивающиеся во временные нормативы, и за угловые секунды, определяющие точность наведения ракет.
Живительный бальзам собственной доблести и гордости от причастности к большому и важному для страны делу и сейчас обжигающе циркулировал по его артериям и венам.
Он опять прочувствовал не только те непомерные трудности, но и еще что-то, наполнившее его душу удивительно мягким теплом.
«Это же и есть счастье» – решил Андрей Алексеевич и уже с тоской о нем, о навсегда утраченном, добавил вслух, – «Было счастье, да всё вышло… Денег у меня теперь, куры не клюют, да что-то счастья не замечаю… Есть свобода перемещения, есть свобода приобретения, есть купленный покой, расслабленность и кажущаяся беззаботность, но нет прежнего удовлетворения жизнью, нет гордости за собственные достижения и дела.
Ещё есть дутое уважение окружающих, но в действительности они уважают не меня, а мои деньги. Предстань я пред ними нищим, так в мою сторону и не поглядят… Эти проклятые деньги, давшие мне свободу, ее же и отняли! Повязали они меня по рукам и ногам!
Какая, к черту, свобода, если я – всего-то крохотное звено длинной коммерческой цепи – не могу по собственному желанию ее разорвать! Хм! Даже думать страшно, во что бы мне обошёлся подобный демарш! Но деньги действительно не принесли мне счастья! Более того, они забрали даже былое счастье, которое я, как выяснилось, уже когда-то имел, но полагал, будто оно недостаточное, промежуточное, неполное и надо стремиться к настоящему, которое я, только теперь-то и понял, искал не там и не в том».
В последний день учений все уже догадывались, что затянувшимся испытаниям подходит конец – не могут же они, жестко регламентированные недоступным для инспектируемых ракетчиков планом и ограниченными финансовыми ресурсами страны, продолжаться бесконечно, выматывая людей до беспамятства! Не могут!
[justify]Оно и верно! Знали бы штатские в далекие советские годы, какие деньжищи требовались на то, чтобы все наши ракеты поддерживались в должном состоянии и в готовности к применению. Не на учениях, а против самого настоящего, безжалостного и коварного врага! Сколько же дорогостоящей техники в ракетных частях! Сколько генералов, полковников с их немалыми зарплатами, а еще больше всех остальных военнослужащих! В сумме, если прикинуть, получаются совершенно фантастические суммы, отрываемые после великой войны от народа, который хоть и одержал тогда победу, но так и не получил возможность