замечать, что местные философы сплошь мужеложцы и педофилы, ведя с ним разговоры о божественном, интересуются больше спокойными и изящными движениями его тела, нежели ходом допотопных, а в нашем случае, и послепотопных мыслей.
Приди Назорей сам в сирийский город лет десять назад учеником, кротким агнцем, ищущим любви как соска молочного вымени, я уверен, он обязательно нашёл бы её в водовороте распущенных нравов. Но он пришёл как учитель и считал недостойным себя знать правды земной после того, как ему, как он считал, открылась правда небесная.
Однажды Иисус увидел, как стадо свиней растерзали и съели маленького ягнёнка, случайно отбившегося от собственного стада. Он рассказал свой сон апостолам, чтоб те объяснили его. Тогда тугоумные Андрей и Пётр стали чесать бороды, вспыльчивые Иаков и Иоанн предлагали сбросить это стадо свиней с кручи, раз уж бесы вселились в него, Фома в бесов не верил, а Матфей признался, что однажды, ещё будучи мытарем, ел эту самую свинину назло фарисеям и не раз. Последним, как обычно, спрашивали меня. Я честно ответил, что без денег нам в Десятиградии долго не продержаться, что наш бог здесь не единственный, а лишь один из многих и при этом, надо признаться, не выдерживающий честной конкуренции…
***
Не сговариваясь, мы возвращались в Капернаум через Магдалу. У самых дверей дома Марии он остановил нас и, дождавшись, пока вокруг соберётся достаточно зевак, заговорил: «Вы слышали, что сказано древним: «Не прелюбодействуй». А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».
Тяжко вздыхая, но подчиняясь учителю, все апостолы проследовали мимо дома Марии, все, кроме Иуды… Я вошёл в комнаты к ней и сказал, что Иисус приказал ей на праздник Пасхи, следовать с нами в Иерусалим. Впервые смотрела на меня Мария с любовью, не желая больше слышать истины в сердце своём…
Сам Иисус узнал, что идёт в Храм, от матери своей, ибо в Капернаум никого из нас не пустили, даже Петра, сильно заскучавшего по «любимой» тёще, и мы вынуждено отправились в несуществующий Назарет. Больше идти было некуда…
Приняли нас неласково. Старший сын Иосифа после Иисуса Иаков сказал с укором брату, что у нас всего лишь пять хлебов и две рыбы, и как насытить такую тьму народу, оказавшуюся в их доме, он не знает, если только не окажется среди нас пророка Елисея, известного своими чудесами по насыщению малым многих.
Пророка Елисея не оказалось, зато случилось другое чудо: у Марии откуда-то оказались деньги. Она отдала их Иакову и велела накормить гостей, но с одним условием: на праздник Пасхи Иисус совершит с ней паломничество в Иерусалим и там очиститься от греховных мыслей своих, принеся в жертву белых голубей.
Назорей поклялся в том матери, а когда мы поели и выпили вина, вдруг сказал: «Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». И я единственный из слышащих его поперхнулся тогда хлебом и вином…
Ночью, пока все спали, я слышал, как Мария стыдила сына, и он плакал, и целовал ей руки, и просил прощения…
Из Галилеи в паломничество на Иерусалим отправилось множество народу, и мы шли среди их числа…
В одной из гостиниц мы встретили Марию из Магдалы и более уже не расставались с ней, так как она была богата и добра в отличие от всех нас вместе взятых. Однажды мать Мария спросила меня, кто эта добрая женщина, которая кормит нас и предпочитает сына её всем другим занятиям. Я ответил, что эта добрая женщина – блудница. Мать Иисуса взглянула в глаза мои, чтобы убедиться, не говорю ли я из зависти к учителю своему и не лукавлю ли? Посмотрев, она снова спросила, не тот ли я ангел, который приходил к ней перед рождением её первенца. Я ответил ей, что нет, что я – иной ангел, который приходит не перед рождением, но перед смертью. И Мария всё поняла, и отошла от меня со скорбью…
Были среди паломников, идущих с нами, и те, кто, как и мы, являлись клиентами Марии из Магдалы и знали, кто она.
В одной самарийской деревне, через которую шёл путь из Галилеи в Иудею, случилась драка, естественно, по вине сынов Грома. Повздорив с хозяином гостиницы из-за непомерной цены за постой, они едва не спалили всю деревню. После чего большинство паломников ополчились на нас, говоря, что назаряне, вместо того, чтобы готовиться к священному празднику, каждую ночь пьют вино и творят блуд, и потребовали чуть ли не побиения камнями Марии-блудницы. Тогда Иисус схватил блудницу за руку и вывел перед всеми, и сказал всем: пусть муж, который, пока он идёт с нами, ни разу не был с этой женщиной, выйдет и бросит в неё камень. И не нашлось таковых, хотя были среди паломников и мужи праведные и совсем старцы, но никому не хотелось испытать на себе гнев сынов Грома…
«Что же касается учеников моих непостящихся, – продолжил Иисус, – могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених?»
На следующий день Мария из Магдалы подарила матери Марии новое голубое покрывало, сама же была в красном, и потом они много плакали вместе, одна – будущая царица небесная, а другая – земная грешница…
Чем дальше шли и чем больше становилось вокруг народу, тем раздражительней становился Иисус. Мёртвые давно не воскресали по требованию его, и он чувствовал, как сила его слова иссякала, и он видел, какими боязливыми были его рыбаки при приближении иудейских стражников, вооружённых мечами и пиками. Чем ближе был Храм, тем мельче становился пророк…
В одном доме в Вифании, где мы ночевали перед вступлением в Иерусалим, он сам нашёл меня в одиночестве.
«Помнишь, Иуда, ты спрашивал меня, почему я не гоню тебя прочь?» – приблизил он ко мне своё лицо. Ища поцелуя, я обнял обеими руками его тугие ягодицы и попытался притянуть к себе… и вновь он обманул меня, быстро зашептав на ухо: «Я знаю, кто ты, Иуда, и зачем ты соблазняешь меня».
«Так не сопротивляйся, – сказал я, – смирись и дай мне то, что я прошу». «Я отдам, а ты предашь меня!» – Иисус отстранился и захотел уйти. Он играл со мной, как греческая нимфа играет с паном, зная, что рано или поздно всё равно окажется в его объятиях. Я остался недвижим, ибо тело моё – не живая плоть, рабская блудница природы, а всего лишь оболочка, мираж в пустыне. Назорею пришлось вернуться, в оправдание своё он принёс в руках умывальницу и поставил у ног моих. «Ты не боишься, – спросил я, – что кто-нибудь из братьев увидит нас?» Иисус ответил не сразу, только после того, как с надлежащим рабу смирением омыл мне ноги: «Ты сам знаешь, что не дано им видеть того, что открыто нам. Они слепы и темны, и случись со мной что недоброе, они тут же отрекутся от меня. Хочешь, я расскажу тебе причину, по которой они всегда ссорятся между собой? Они спрашивают, когда я стану царём иудейским, кто из них, будет сидеть по правую руку от меня? Если бы ты только знал, Иуда, как я тягощусь всем этим».
«Так бросим их и убежим вдвоём на край света, где никто не воспрепятствует нашему духовному союзу любви и бессмертия!» – Иуда резко опрокинул предмет страсти своей на циновку и навис над ним во всём своём безобразии…
«А ты и вправду сделаешь меня царём иудейским?» – он заговаривал мне зубы, заплетал язык, чтобы ни в коем случае не позволить себя поцеловать. Он знал, что после этого пути назад уже не будет, что дальше только со мной до самой бездны…
«Разве ты этого хочешь?!» – я знал, что торгуюсь с последней на земле девственницей, и мне нельзя продешевить.
«Не торопись, Иуда, – он предупредил мои настойчивые уста ладонью, – я не понимаю, как ты похитишь меня у Смерти, которой я завещан неизвестным отцом моим и матерью?» «Не понимаешь, потому что не умеешь разделить себя пополам! Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух! – очень легко впасть в раздражение, когда душа, обречённая на вечные страдания так близко…, близко, да не укусишь. – Ты должен, как мечом, разрубить эту связь, и одну половину принести в жертву ради торжества другой! Невозможно остаться целым, когда хочешь что-то отдать! Невозможно передать любовь всем, ты должен выбрать кого-то одного!»
«Ты слишком нетерпелив, Иуда!» – и в этот раз уже Назорей опрокинул меня, и его длинные промасленные Марией из Магдалы волосы скрыли от него всё безобразие моего лика. Я никак не мог избавиться от их бесцеремонного аромата и последующего за ним возбуждения в собственных чреслах. Я закрыл глаза и больше ничего не видел, кроме своей мечты: долгожданного триумфального возвращения на небо… и в этом видении Назорей вёл меня за руку в чертоги Свои…
Когда я очнулся, Иисус показал мне свою ладонь и с доброй ласковой улыбкой сказал, что отныне Иуда весь в его в руках, что Иуда хотел соблазнить Иисуса, а получилось, Иисус соблазнил Иуду…
Потом в двёрном проёме я видел, как он скормил «меня» чёрной курице… Недавнего раздражения во мне не осталось, не смотря на все эти наивные деревенские суеверия, доставшиеся доморощенному пророку от его бедной матери… Как же он был прекрасен в последние дни…
***
На праздник в Иерусалиме было не протолкнуться, гостиницы переполнены, и нам ничего не оставалось, как довольствоваться палатками, устроенными по распоряжению городских властей в Гефсиманском саду. Древний город кишел безумными паломниками, как протухшее мясо червями…
Совсем не так воображал Назорей свое появление в столице Иудеи. Согласно пророчеству он видел себя как минимум верхом на ослице, под копыта которой возликовавший «осанну» народ бросал бы оливковые ветви…
Никогда Иисус не чувствовал себя таким беспомощным в этом мире, как в городе небесного отца своего. Он приказал нам вместе с ним отправиться в Храм, надеясь там найти спасения для Духа своего, но там, в этом «вертепе для разбойников», мы обнаружили лишь кровавые реки, рёв домашнего скота, а также жадных торговцев, взвинтивших цены на белых голубей до тех высот, куда стремился едкий дым от жертвенных кострищ.
На этот раз учитель вместе с нами участвовал в традиционной драке, устроенной сынами Грома. С криками «Это дом Отца моего!» он толкал храмовых менял, опрокидывал их лотки с монетами, а самое главное, сломал все клетки с голубями.
Чудом было то, что нам удалось убежать до появления храмовой стражи и спрятаться в доме одного «доброго» человека. Чтоб он нас впустил, мне пришлось отдать ему все имеющиеся в казне деньги, благо нам удалось унести немало, воспользовавшись всеобщим беспорядком и хаосом. Как это всегда и бывало: пока рыбаки гнали волну, мы собирали то, что оказывалось на дне.
В этом доме мы вечеряли в последний раз все вместе. Рыбаки предлагали немедленно покинуть город и возвращаться в Галилею. У учителя было плохое предчувствие, и я видел, как он отчаянно сражается со страхом быть схваченным и предстать перед судом. Сколько раз он сам судил между братьями, а теперь сидел бледный, изредка смотрел на меня и всё
