голове созрел. Скоро будет и у меня голова с бородой…
А Иисусу отступать было уже некуда, так всю ночь в бреду и промаялся, бедолага, всё шептал дежурившему возле него Матфею: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»…
Матфей-то всё это на свой личный счёт принял, потому и запомнил эти слова…
Сам же Иисус, оправившись от болезни, перестал быть прежним и неискушенным. Апостолам он так и сказал: «Сатана искушал меня в пустыне, предлагал мне и власть, и богатства мира, а взамен требовал от бога отречься»…
Рыбаки крепко задумались, каждый спрашивал себя, а не стоило ли согласиться? Какая разница, от кого власть и богатства, от бога или Сатаны, если власть – всегда власть, а богатства – всегда богатства!..
Иисус слышал их мысли, но не имел больше морального права возразить, он хотел бы отдать им всего себя без остатка, но не мог, отныне ни тело, ни дух ему не подчинялись. Оставалось только имя, да и то, настоящее ли? – Иисус Назорей, самонаречённый Мессия…
Слаб человек, но падение в бездну его не может быть бесконечным, да и что такое падение человека по сравнению с падением ангела? Всего лишь литературный кризис по сравнению с апокалипсисом!
После того, как все страсти улеглись, я много раз спрашивал себя: если слаб человек, то как он заставил меня, существо высшего порядка, облечься в скверну свою и не остановиться пред тем, как вдруг «слово моё стало плотию»… как?! как?! как?!..
Но как по-другому я мог добраться до его любви?! Тело мне было необходимо, как временный кожаный сосуд, в который однажды вольётся радость Христова и будет запечатана на веки вечные, даровав мне фантазию Творца и мощь Создателя…
***
Они подобрали меня на обратном пути в Капернаум… вид я имел жалкий и безобразный, естественно, Иисус не мог пройти мимо…
«Зачем нам этот урод?» – возмущались апостолы. Когда же они предположили во мне иудея, то и вовсе чуть не избили, но учитель их не позволил этого сделать…
«Бывал ли ты в Иерусалиме?» – спросил он меня, вспоминая, как падал вниз с крыши Иродового храма. Я сказал, что родился в пригороде иудейской столицы и очень хорошо знаю все окрестности.
Иисус давно мечтал отправиться в Иерусалим, он верил, что, однажды попав в дом истинного отца своего, уже никогда больше оттуда не выйдет….
«Умеешь ли ты хорошо считать?» – спросил Назорей.
«Смотря что, – уклончиво ответил я, – ведь считать деньги не то же самое, что считать облака в небе».
Иисус улыбнулся, и благодаря телу Иуды, названного Искариотой, я впервые почувствовал эту силу, и подумал, как хорошо было бы, если бы он ещё и прикоснулся ко мне. Я устремил на него свой тайный взор, полный страстного желания близости, но, когда глаза наши встретились, Иисус вновь не смог ответить мне взаимностью и искренне не понимал причин этой неспособности. Весь дух его как будто состоял из этой силы, но любая попытка распространения её вовне неумолимо пресекалась чьей-то неведомой рукой. Уж не Создатель ли не позволяет ему? – подумал я, но тут же отогнал эту мысль как греховную…
«Нам среди братьев нужен тот, кто у себя хранил бы подаяние и выдавал их каждому из нас нуждающемуся, но при этом стремился к тому, чтобы казна наша не иссякала до следующего подаяния»…
И тут же, после этих слов Иисуса, со всех сторон я почувствовал прилив другой силы, ещё более мощной и возбуждавшей меня едва ли не до дрожи. Я боялся повернуться, чтобы ни в коем случае не спугнуть её, эту великую силу ненависти, с которой на меня смотрели рыбаки…, их губы побелели от зависти, и только Матфей сочувствовал мне искренне…
Позже он предупредил меня: «Если бы учитель в самом деле полюбил тебя, он никогда бы не назначил на эту должность, и не обрёк бы на вечные муки…»
О блаженный Матфей! Он знал, о чём говорил, вот только не знал кому!..
Голодать и унижаться, прося милостыню, нам пришлось вплоть до самого Капернаума, и я всю дорогу проклинал того поганого змея, который надоумил неискушённую Еву вкусить запретного плода в райском саду. Меня спасало только то, что Иуда Искариота мог откровенно подворовывать, тогда как рыбаки буквально дрались за еду. И только двуличного Матфея, как самого падшего, я тайно подкармливал по ночам, когда все уже засыпали.
Вернувшись в Капернаум, уже Матфей ответил мне «добром за добро», ибо наша сытая жизнь стала покоиться на его прошлых связях с такими же, как некогда он, мздоимцами. Мы ели в домах их, за что были неоднократно презираемы книжниками и фарисеями. И надо отдать им должное, ибо презрение праведников в конце концов сослужило нам хорошую службу. Назорея стали прославлять все те, кто чувствовал себя изгоем этого мира, ибо он не только не презирал их, но и часто приходил к ним на защиту.
Кто-то говорил, что у Назорея дурная слава, но ведь, слава, как и деньги, не пахнет ни мочой, ни пожарищем. Спросите у Герострата, он вам подтвердит. А скольких имена злодеев и настоящих душегубов хранит человеческая память?.. Ни добром, но болью помнится земля…
Когда нас перестали пускать в синагогу, Иисус перенёс свои проповеди на городскую площадь. «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, – кричал он, – милости я хочу, но не жертвы, ибо я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию!»
Поначалу Иисус действительно верил, что способен силой своей любви излечить какого-нибудь бродягу или калечного или остановить кровотечение. Всем лежачим он приказывал встать, слепым – прозреть, хромым – бежать, из всех бесноватых изгонял демонов. Как могли, мы ему в этом способствовали, хотя это было чистое мошенничество, но единожды солгав… тяжело потом остановиться.
Спустя какое-то время Иисус перестал мучиться вопросом: помогла ли кому-нибудь его «всесильная» любовь или нет? Как любой опытный целитель, он действовал по известному медицинскому принципу «не навреди», а вреда от его слюны или настоятельных убеждений очередному расслабленному подняться с постели не было. У кого сил хватало, тот поднимался и даже вылечивался на какое-то время, хорошо если до нашего ухода, а кто был не в силах, у того, значит, грехов слишком много, не заслужил пока божьего прощения…
На самом деле ведь больному много не надо, и, по сути, он ничем не рискует, ну и что с того, что какой-нибудь шарлатан плюнет несколько раз в его бельма. Даже если грешник не прозреет, он никогда не разуверится в чуде, ибо тот, кто наказывает, только тот и любит…
В Назорее была эта любовь, он весь светился этой любовью, когда говорил или улыбался, ему нельзя было не поверить, и, самое непостижимое, все как будто удовлетворялись этой любовью и не требовали сверх меры, все, кроме Иуды…
Потом только меня осенило почему…
Я не был больным, как они, и не был безумным. Тело моё было абсолютно здорово, пусть и безобразно. Любой смертный, будь он в моём обличии, страдал бы и мучился из-за своей внешности, а я – нет, я презирал своё тело, и тело отвечало мне взаимностью…
Это было особенно заметно, когда мы посещали блудниц, да, всё наше святое братство питалось не хлебом единым…
Живое тело – очень забавный механизм, постоянно нуждающийся в съедобной матери, из которой он вырабатывает энергию. Однако, едва насытившись, плоть тут же ищет способ от этой энергии избавиться, и потому беспорядочно начинает суетиться, пока в конце концов не заснёт где-нибудь в объятиях себе подобного тела, если до этого не будет уничтожено внешними обстоятельствами, к которым можно отнести болезнь, войну, несчастный случай.
Совокупление тел люди также принимают за любовь, но любовь низменную, ибо такой любовью обладают и животные, а люди почему-то очень не любят, когда их сравнивают с животными, особенно с домашними. Хотя при всём при этом связывают юношей и девушек между собой узами брака, точно так же, как связывают домашний скот, не предоставляя им права выбора сильного и красивого, который в природе имеют дикие звери. Ещё Двуногие и Прямоходящие очень гордятся, что у них вместо когтей есть острый меч или мотыга, но самое главное своё отличие от животных они находят в вере…
Что такое вера? Это способность человеческого мозга – не смотреть правде в глаза… говорят, что это помогает выживанию в самых невыносимых условиях…
Спорить не стану, ибо я видел племена людей, ещё гоняющихся за мамонтом, и тогда они, косматые и волосатые, ни чем от зверей не отличались. Настоящая трансформация с человеком произошла позже, и была она связана отнюдь, не с появлением в его руках искусственных орудий труда. Человек выделился из мира животных в тот самый момент, когда назначил каждому творению Создателя собственную цену, включая себя, и пусть отсохнут уста Иуды, Создателя…
Блажен лишь тот, кто видел Еву до того, как она съела то злосчастное яблоко, и будь трижды проклят тот, который ввёл её в заблуждение!..
Мы все бывали у Марии, и даже «женатый» Пётр не упускал возможности, благо Магдала располагалась недалеко от Капернаума. Что-то в этой блуднице было от Евы. Возможно то, что она излишне доверяла словам, и поэтому просила нас что-нибудь рассказать ей, например, о новом пророке, о Назорее…
Вот апостолы и чесали языками, за ласки выдумывая небылицы об исцелённых Им в субботу больных да о спасённых Им от побиения камнями изменницах. Мария жадно слушала и что-то там себе воображала. Я всегда заходил к ней последний и потом расплачивался за всех. У неё были длинные вьющиеся волосы и глаза, полные возбуждающей ненависти, когда она видела Искариоту…
Сначала я думал, что это из-за уродливой внешности Иуды, но позже Матфей объяснил мне, что на самом деле Мария давно влюбилась в Назорея и каждый раз, пока братья возлежали на ней, представляла, будто это сам Иисус проникает в неё. И только я, вынимая деньги из перемётной сумы, как будто возвращал её из блаженного рая в жестокую реальную жизнь презренной блудницы.
Теперь всё это кружение человеческих душ вокруг любви мне и самому не давало покоя: не тот ли первый осознал себя человеком, кто однажды догадался продать тело своё в рабство? Только так он мог бы предположить наличие в себе другой нематериальной субстанции, иными словами, искры божьей…
Я немедленно рассказал обо всём Иисусу…
Ну, что тут скрывать, да, это всегда я выдавал учителю маленькие апостольские тайны…
Он приказал тотчас отвести его к Марии в Магдалу, естественно, я это сделал… естественно, я подглядывал за покрывалом…
Слюни текли по клыкам моим в предвкушении таинства передачи божественной любви, капли пота застилали глаза, а Иисус, не сняв одежд, просил и просил, умолял простить учеников его, а Мария в это самое время вся горела стыдом…
И я видел, как вдвоём они воздвигают огромную каменную стену между собой, и облизывался…, любой запечатанный сосуд однажды будет излит… и Иуда Искариота напьётся… обязательно напьётся…
Впервые Мария сама заплатила клиенту: она приказала служанке принести миро… самое дорогое… и умасливала им голову Иисуса всю ночь… а он пообещал несчастной Марии свою любовь… в будущем Царствии Небесном…
Вернувшись из Магдалы, Назорей запретил апостолам своим более ходить туда…
В тот благословенный день рыбаки
