время повторял: «Не пить мне с вами вина и не преломить более хлеба».
Когда всеми было решено уходить, я напомнил Иисусу, что в Гефсиманском саду осталась его семья. Так как властям стало известно, что беспорядки в Храме устроили галилеяне, выдававшие себя характерным наречием, они будут искать там, и если женщин не тронут, то неизбежно пострадают его младшие братья, и потому я вызвался пойти и предупредить их. Тогда Назорей ответил Иуде: «Делай скорей, что задумал».
Мы разделились, с учителем пошли Пётр, Иаков и Иоанн, у них на четверых было два меча, и они намеривались выйти из города через Северные ворота; Андрей, Матфей и Фома – через Южные; Иуда же отправился в Гефсиманский сад.
Добравшись до Елеонской горы, я стал ждать. Я уже слышал, как пели петухи, как отрёкся Пётр, как разбежались в разные стороны сыны Грома, побросав свои мечи, я слышал, как стражники вместе с людьми первосвященника Каиафы гнали добычу в мои ловко расставленные сети…
«Спаси меня, Иуда, спаси», – Иисус метался в моих объятиях, как агнец в когтях у хищника. «Не бойся, сын человеческий, Иуда не предаст тебя», – убеждал я. В темноте наши глаза были бесполезны, тела дрожали в холоде ночи, и оставался лишь один способ довериться друг другу…
Когда десятки факелов осветили гору, все бывшие там увидели, как Назорей целовал в уста Иуду Искариоту…
***
Когда я объявил Матфею, что тело моё скоро обнаружат на суку того самого масличного дерева, возле которого схватили учителя, он не отговаривал меня, он не понимал только одного, почему я не написал в рукописи, переданной ему, всей правды о Назорее. «Я знаю, что это не ты предал его, зачем же берёшь вину чужую на себя? И зачем ты придумал, чтобы судили его не за посягательство на священное имущество Храма, а как царя Иудейского?» Ему вторил Фома: «Я никогда не поверю, что учитель воскрес, пока персты мои не окунутся в раны его!» – они спрашивали, а уста мои горели, скреплённые обоюдной клятвой.
Описывая страсти Христовы, я думал прочертить ту самую линию, по которой зеркально отобразилось бы количество любви, спрятанное в Духе совершенного человека, и противоположное количество открытой ненависти, существующей в реальности. Этой линией стал крест. Распятие на кресте – есть обратный символ любовного объятия. Сколько раз в своих признаниях я предупреждал его об утопичности идей всеобщей любви, ибо её источник – всего лишь земная мать! Но он возражал мне и говорил, что нет, что его любовь – Отец небесный…
И тогда, чтобы окончательно доказать свою правоту, я закричал ему устами смотревших на страдание его: «Где же отец твой? Почему он не поможет спастись тебе?» Иисус услышал меня среди этих голосов и в горьком разочаровании перед исходом поднял очи к небу и возопил громким голосом: «Или́, Или́! лама́ савахфани́? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»
Я обещал Иисусу вечную жизнь и путь на небо, а он обещал, что если теория моя окажется верной и дух его в высшем царстве обретёт божественную силу Создателя, то он прикажет ангелам вернуть меня обратно…
В это трудно было поверить, особенно когда Иуда, выкрав тело мёртвого учителя, долго нёс его на руках в Гиену, а потом прятал его обвитого пеленами среди мусора и смердящих туш павшего скота…
Всего через 300 земных лет теория моя подтвердилась: дух смешанного происхождения, избранный мной для эксперимента, можно сказать, совершил головокружительную карьеру. Будто бы и не произошло никакого чуда, просто сын плотника с окраины ойкумены однажды стал императором. Но представляю, каково им пришлось там, на небесах, когда они вновь услышали обо мне…
Я выполнил свою часть договора. Прошло уже более 2 000 лет с рождества Христова, а уста мои горят по-прежнему, я жду возвращения домой… Его поцелуй – это залог, и во имя справедливости я обязательно верну его…
