Через иллюминатор просматривался берег океана с зелёной, прозрачной водой при полном штиле. Вдалеке возвышался высокий утёс. Вокруг летало множество птиц, что означало: на планете есть кислород.
Я выбрался наружу, отстегнул шлем — просоленный морской воздух, насыщенный не знакомыми мне ароматами, тут же распространился по всем клеточкам моего тела и наполнил ободряющим эликсиром. Воздух был во сто крат чище, чем на Мальдивах, и, если можно применить такое сравнение, вкуснее. Я разомлел. Огляделся. Меня окружала красота! Сочные, ярко-зелёные листья деревьев, мелкий жёлтый песок, точно золотая пыль, иссиня-изумрудная, кристально-чистая вода океана; всюду летающие необычайной раскраски птицы — всё это, увиденное мною, свидетельствовало об одном: это поистине райское место. Дугой изогнутая береговая линия неохватной ширины бухты плавно уходила в сиреневую даль на десятки миль, и, по мере удаления, берег постепенно возвышался, образуя обрывы с крутыми склонами, а у самого горизонта вырастал в высокий утёс из меловых пород, нависающий исполином над океаном.
— Ну, как ты там, Сэм? — голос Мэла вернул меня на… Ха! Чуть не сказал «на Землю». Хотя, так оно и есть: планета была похожа на нашу.
Приглядевшись, на вершине утёса я различил движение группы… инопланетян, направляющихся ко мне, а из лесного массива, позади меня, показались ещё несколько гуманоидов в одинаковых разноцветных туниках. Моему изумлению не было предела, когда они приблизились. Это были — люди! Такие же, как мы — люди, мужчины и женщины. Лишь незначительно они отличались от нас, землян, а именно, лицом. Но чем конкретно, я вначале не мог понять. Как туземцы, впервые увидевшие иноземца, они боязливо, с неподдельным любопытством, осторожно приближались ко мне, и я живо представил себя Миклухо-Маклаем, сошедшим на берег Новой Гвинеи. Сначала было испугался, опасаясь нападения, но расслабился, когда не увидел в их руках ничего опасного, — имею в виду оружия, — что могло причинить мне вред. Пока они не подошли, я спешно расстегнул скафандр и стянул его с себя: пусть видят, что я такой же, как они, и пришёл к ним с миром — не хотелось напугать их собой. Возможно, им никогда раньше не приходилось видеть пришельца, который внезапно упал с неба, как и той металлической штуковины, из которой я вылез, как из кокона доисторической бабочки.
Подойдя ближе, они не столько удивлялись мне, сколько костюму, который я снял с себя, и модулю позади меня. Мужчины с большим интересом и нескрываемым любопытством принялись рассматривать и трогать руками корпус аппарата, но внутрь заглядывать боялись. Женщины остались рядом со мной и силились поднять тяжёлый скафандр, ощупывали его, переворачивали, недоумевая, качали головой.
— Ну что там, Сэм? Ты как?.. — снова захрипела рация.
Туземцы (я поначалу их так называл) переглянулись, в изумлении уставились на меня: решили, по-видимому, что голос Мэла — мой собственный голос.
— Норма, Мэл. На связи. Позже… — ответил я. Теперь туземцев несколько успокоил тот факт, что у меня есть ещё один голос, без хрипов и эфирного треска от помех.
Итак, передо мной были люди. Самые обыкновенные люди, такие же, как мы, земляне. Смуглые, красивые; те же волосы, носы, уши, такое же строение тел, тот же голос и, что для меня явилось совершенной неожиданностью, они обладали такой же речью — владели английским. Только их язык был малость неразборчивый. Но большая часть букв, ей-богу, была из английского алфавита. Не без труда, но я понимал, о чём они говорили.
Вблизи я сумел лучше разглядеть их лица, и понял, чем они отличаются от наших — выражением. Лица милых туземцев были одинаково добрыми и безмятежными. Понимаете? Их глаза, в которых не было не то что злости или опаски, но и намёка на неудовольствие, излучали добродушие. Казалось, они не умеют хмуриться: ни у кого из них я не заметил ни одной морщинки на лице. «Инопланетяне» излучали беззлобие и человеколюбие, и, должно быть, для них это являлось естественным состоянием, что тронуло меня до глубины души: я давно не видел таких искренних лиц и такого благодушия.
— Здравствуйте! — поприветствовал я людей.
Они отвлеклись от изучения аппарата и одежды и посмотрели на меня, заулыбались — видимо, их рассмешил мой корявый (для них) английский. Затем подошли ко мне вплотную. Один из мужчин протянул мне руку для пожатия. Следом остальные поочерёдно начали подходить, и мы обменялись тёплыми рукопожатиями. А потом люди стали расходиться кто куда, потеряв ко мне и модулю всякий интерес: одни вернулись в лес, другие пошли в сторону утёса, на вершине которого толпились люди.
Я размялся, потянулся, пару раз присел, а когда полностью привык к притяжению, присел на ступени модуля.
Через время ко мне вернулись двое мужчин и три женщины: принесли завёрнутые в пальмовые листы кусочки мясной мякоти с варёными зёрнами и кувшин с напитком.
Пока я ел, мы общались. Из нашего разговора мне удалось выяснить, что живёт их здесь много, а ещё больше — на далёких отсюда землях. Такого, как я, они видели впервые. Судя по самодельной глиняной посуде, по их одеянию, орудиям труда и жилищам, я сделал вывод, что они не такие уж и примитивные люди. Просто ещё не цивилизованные.
Следующие четыре дня я изучал новый мир, каждый день удаляясь в глубь континента и поднимаясь на вершины близлежащих невысоких нагорий, откуда хорошо просматривались окрестности. Вскоре ко мне пришло понимание, что эти люди — это сообщество — находится на своей ранней фазе цивилизационного развития. Одним словом, они — это мы, земляне, жившие задолго до постройки египетских пирамид и образования Римской империи.
Живут они здесь по своим законам, и никто им «сверху» не указывает, как надо жить и что делать — правителей, в нашем понимании: президентов, королей — над ними не существует. Они владеют технологией возделывания сельскохозяйственных культур, умеют строить лодки, изготовлять кирпичи и выкладывать из них жилища. И всё у них есть; и всё у них хорошо и прекрасно; и всё у этих людей ладится; и не знают они, счастливые, ни про горе, ни про печаль, не присуща им ни жестокость, ни алчность. Как-то мерно протекает их жизнь, которая для нас, цивилизованных, может показаться скучной; но все они одинаково довольны: живут спокойно, без всплесков ликования и ажитации, просто, скромно и тихо, а главное, мирно; и ко всему, что их окружает, относятся ласково и бережно, будто боятся спугнуть своё счастье шумом (или внеземным вторжением).
Все дни моего путешествия по континенту мне никто не мешал, наоборот, все с удовольствием мне помогали, чем могли. О еде я уж не говорю. И отовсюду — как от людей, так и от зверей и зверушек, которые живут здесь повсеместно, мирно соседствуя с людьми, — исходило Добро. Даже воздух планеты был пропитан Любовью.
Один раз в день я выходил на связь с Мэлом, и каждый раз ему врал.
— Дружище, ещё пару дней…
— Никак и вправду пляжный бар нашёл? — смеялся поначалу коллега.
— Если бы нашёл, — отвечал ему, — то и тебя позвал бы.
— Какие там условия? — Об этом он каждый день спрашивал: его постоянно теребили из Центра.
— Я в скафандре. Можешь представить, каково здесь?
— А чего тогда тянешь? Возвращайся, да валим обратно, — раздражался напарник, когда я третий день продолжал гулять по поверхности «зловещей», с моих слов, планеты.
— Забрёл далеко. Изучаю на наличие минералов, собираю пробы. Сегодня или завтра вернусь, — обещал я, а сам в это время находился в хижине, специально построенной для меня на тенистом берегу океана. — Здесь мало кислорода, трудно дышать.
Мэл переживал за мою безопасность, и всегда торопил.
Вскоре у меня появились друзья. А на пятый день — подруга.
Оаоу — такое у неё имя. О-а-о-у. Мне хватило секунды, чтобы попасть в плен её очарования. Мы с ней часто гуляли по берегу, разговаривали. Таких добрых глаз, как у неё, у земных женщин давно уже нет. Были когда-то, миллиард лет назад, но теперь уже нет. Индустрия, постоянный труд ради денег, испорченная экология, болезни, ко всему этому парниковый эффект и жестокость, — всё это сделало наших женщин грубыми. Да как и всех людей в целом.
Здесь ещё не знают про войны. И оружия у них нет. И далеко им ещё до архимедов и коперников, до цезарей и президентов, до парового двигателя и компьютера.
Оаоу приходила ко мне всегда под вечер, и мы подолгу разговаривали, сидя на крыльце моего жилища, откуда хорошо просматривался меловый утёс, возвышающийся над океаном, на вершине которого каждый день веселились молодые люди. Отважные парни поочерёдно прыгали с трёхсотфутовой высоты, прикрепив на спине что-то типа мини-крыльев, и парили.
— Оаоу, зачем они это делают? — спросил я однажды. — Они же рискуют разбиться.
— Как птицы! — она смеялась надо мной, думая, что я глупый, что не понимаю этой игры. — Они пробуют летать. Как птицы. Понимаешь? Внизу же вода, они не умрут, если упадут.
— Ветер снесёт их и ударит о скалы или камни внизу, — объяснял я причину своей тревоги.
— Они выбирают тихий день, без ветра. Это смелые люди. Но не все умеют летать, как птицы. — Оаоу мечтающим взглядом следила за очередным смельчаком, парящим над океаном. Он летел, расправив в стороны бутафорские орлиные крылья; в какой-то момент его приподняло потоком горячего воздуха и перевернуло: «лётчик» опрокинулся на спину, сложил крылья и спикировал, погрузившись в пучину, как в перину.
— Мы уважаем смелых, — с грустью произнесла Оаоу, — и не плачем по ним. Мы гордимся ими. Но иногда они погибают.
— А зачем им это? — поинтересовался я, и понял, что задал глупый вопрос: сам же в детстве мечтал стать лётчиком, и в десять лет прыгал с обрыва со старым грузовым парашютом, который мы с друзьями нашли недалеко от военного полигона.
Оаоу посмотрела на меня и снова рассмеялась.
[justify][font=Times New
