Иван и Марина Бегство в Калугу

Как их удержишь? Несколько дней назад две тысячи казаков решили уйти к вашему королю. Я просил тебя, пан Ружинский, остановить их и вернуть в лагерь. А пан их всех порубил. И теперь казаки меня спрашивают: если я их атаман, то почему голова князя Ружинского ещё у него на плечах?
     — Ты, пан полковник, мне угрожаешь?
     — Я думаю, что не надо ссориться, — повысил голос Заруцкий, а потом спокойнее, — а решить, как быть дальше. В Тушине оставаться нет смысла. Надо идти к вашему королю. Если он подтвердит всё то, что пожаловал нам царик, то остаться с ним.
     — А если не подтвердит?
     — Если он тебя, князь, лишит гетманства, а меня боярства, тогда и подумаем, как дальше жить будем.
     Ружинский задумался.
     - Я с тобой согласен, пан полковник, - наконец сказал он, - уводим хоругви под Смоленск к королю Сигизмунду. Как думает пан Скаржинский?
     - Что скажет панство, наше товарищество. А я сам думаю, что надо уходить.
    
 
***
 
     Кавалькада Марины Мнишек ехала не спеша, с осторожностью. В Дмитров прибыли на третий день, 26 февраля.
     Староста усвятский, королевский полковник пан Ян Пётр Сапега принял царицу ласково, но без восторга. Оно и понятно: Сапегу преследуют воинские неудачи. Гонит его молодой воевода царя Василия, боярин Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Сапега вынужден был уйти из-под стен Троице-Сергиева монастыря, и вот Скопин подошёл к Дмитрову. В деревне Жестылёво построил острожек и оттуда нападает на польские войска. И по научению дьявола поставил свою пехоту на лыжи. Зима выдалась снежной и морозной, и передвигаться на лыжах сподручнее, чем верхом. От Жестылёва до Дмитрова две польские мили или десять русских вёрст, для пехоты на лыжах это не расстояние. Вот они и нападают на тех пахоликов, которые ездят за продовольствием и фуражом. А вчера погибли двое товарищей из роты Сапеги: пан Яницкий и пан Жичевский. Под ними кони захромали из-за глубокого снега, а тут из леса выскочила русская пехота на лыжах и поколола панов копьями вместе с их пахоликами и слугами. Пока рота услышала крики, пока разворачивалась, пока доскакала, русских и след простыл.
     — Под твою защиту, пан полковник, — с ходу сообщила Мнишек, — уповаю на рыцарство твоё и твоих товарищей. На пана Ружинского в основном лагере у меня надежды нет.
     — Рад вам оказать любую услугу, царица, — с поклоном произнёс Сапега, — но у нас тревожно — «москва» наседает.
     — Хорошо, пан, когда враги явные. Князь Ружинский хотел отправить меня к королю. А я уже не его подданная, я — русская царица.
     Сапега поклонился, но войсковой круг решил собрать, на котором шляхта постановила сообщить королю Сигизмунду, где находится беглая русская царица.
     На следующий день Скопин-Шуйский приказал возвести острог в версте от Дмитрова, и со стен города полякам было видно, как его сооружают.
    В полдень 28 февраля Сапега отправил несколько своих отрядов к острожку. Разгорелось встречное сражение, которое, впрочем, кончилось ничем, если не считать, что сапежинцы захватили языка-немца, а скопинцы вплотную подошли к городу.
     Утром Сапега приказал товариществу, чтобы приготовились к бою за снежными валами перед городом, и чтобы каждая рота занимала ту позицию, которая ей определена. Товариществу это не понравилось, и оно закричало:
     — Это русские хороши в обороне, а мы, поляки, не привыкли обороняться, мы в атаке хороши. В поле выйдем и схватимся с ними во имя Господне!
     — В своём ли вы уме? — вскричал Сапега. — Перед нами восемь тысяч русских и ещё девятьсот наёмников-немцев. А у нас меньше четырёх сотен конных гусар. С кем вы выйдете в поле?
      — Уповаем на милость Божью и свою отвагу!
      — Этого мало, чтобы одержать победу.
      Скопинцы прервали этот спор, напав на укреплённый лагерь донских казаков, находившийся чуть в стороне от вала. Если он падёт, то русские и немцы прорвут вал, затолкают поляков в ворота и ворвутся в город.
     Пан Сапега наблюдал с городской стены за боем донских казаков и скопинцами. Русская и немецкая пехота готовилась к решительному наступу, за пехотой гарцевали всадники. Поляки за валом лениво отстреливались. Подошла Мнишек.
    — Плохо дело, царица. Если казаки не удержатся, русские и немцы нападут на вал. Их больше, вал можем не удержать. Уезжала бы ты от греха, пани Марина.
    Мнишек молча развернулась и стала быстро спускаться со стены. И вскоре Сапега с изумлением увидел её на валу среди польской пехоты.
    Заметили её и противники: Михаил Скопин-Шуйский и Якуб Понтус, воевода у немецких наёмников. Их лошади стояли рядом, и они в подзорные трубы наблюдали за начинающимся боем.
     — Смотрите, князь, там на валу в красном. Это же женщина.
     Скопин направил подзорную трубу на то место, на которое показывал Понтус.
     — Это жена расстриги Гришки Отрепьева. Я был у них на свадьбе. Как она здесь оказалась? Ну, да оно к лучшему.
     — Почему, князь?
     — У вас в Швеции волки есть?
     — Конечно, — швед был несколько удивлён вопросом.
     — Так вот, когда вожак погибает, на его место встаёт волчица, и стая становится безумной и неуправляемой, пока во главе её не станет новый вожак.
     Скопин стал давать распоряжения.
     Марина на валу размахивала саблей.
     — Что вы тут лежите, рыцари? Неужели вы не хотите помочь своим?
     — «Москва» очень густо стреляет.
     — Трусы, — с презрением бросила Марина, — я — женщина, стою над вами и не боюсь. Вы же хотели драться в поле. Вперёд, поляки! Покажите изменникам польскую лихость.
     Польская пехота с рёвом бросилась на русско-немецкую. Марину еле удержали на валу слуги Сапеги. Скопинцы медленно отступали. Поляки и не заметили, как оказались в клещах. Сапега, видя это, спешно затрубил отход. Польская пехота побежала к городу, их преследовала немецкая кавалерия. И тут из ворот вышли почти четыреста польских крылатых гусар. С криком «Иисусе!» пошли в атаку на наёмников. Немцы испугались, развернули коней, сбили русскую кавалерию, и те тоже повернули вспять. Наступление скопинцев остановилось. Поляки закрылись в городе. Валы были потеряны, половина польского войска уничтожена, но донские казаки были спасены, лагерь их, правда, был разграблен и сожжён.
     Положение поляков в Дмитрове было удручающе, Сапега послал гонцов в Тушино с просьбой о помощи.
     В дом, где остановилась Мнишек, явилась делегация донских казаков. Одеты пёстро, излишне дорого: бараньи шапки, шубы, крытые атласом, широкие пояса, сабли, пистолеты. Марина стояла перед казаками в простом польском платье, гордая и красивая.
    Атаман казаков, Федот Бабанин, смело глядя на царицу, сказал:
    — Спаси Господь тебя, твоя милость. Если бы не ты, мы совсем пропали бы.
    — Я, как русская царица, обязана заботиться о своих подданных.
    — Ваша царская милость ошибается, мы, донские казаки, вольные люди и никому дань не платим. Мы служим по найму за порох и хлеб или кому сами захотим за добычу.
    — Я знаю, атаман, неправильно выразилась, я ещё не так хорошо владею русским языком. Хочу вам предложить службу, вольные люди, у меня. Если, конечно, вы, согласитесь.
    — Согласимся, ваша царская милость. Не любо нам служить Сапеге, он хоть и православный, а не наш. Донцы привыкли служить русским государям.
    — Вот и славно, казаки. По европейскому обычаю, должны к моей руке приложиться… Но казаки никому не кланяются.
    — Это так, царица, — улыбнулся Бабанин.
 
    ***
    В Тушинском лагере порядок так и не навели — некому. Князь Роман Ружинский только развёл руками перед послами Сапеги.
    — Найдёте охотников — конечно, отпущу.
    — Нам бы порох, пули, ядра.
    — Всё будет. Найдите, кто повезёт это Сапеге.
    Согласился пан ротмистр Миколай Мархоцкий. Ружинский дал пару саней, пули, порох, а Заруцкий — двадцать донских казаков для сопровождения. Охотников ехать к Сапеге среди поляков нашлось двадцать человек, и не все со слугами. Им говорили:
    — Да вас горстка. Панство до Дмитрова не дойдёт.
    — Всё равно пойдём, — отвечало панство. — Будь, что будет. Пойдём, даже если умереть придётся.
    Отряд Мархоцкого вышел в сумерках. Идти им предстояло двенадцать польских миль или шестьдесят русских вёрст. Мархоцкий рассчитывал к утру быть в Дмитрове.
     Страшный русский лес, почти такой же, как в Польше или Литве, только страшней, ёлок больше. Темень — хоть глаз коли. На еловых лапах снег. Тишина. Снег глубокий, мороз, лошадиные морды в инее. Ехали цепочкой след в след. В середине тяжелогружённые сани с порохом и пулями, лошади раздувают бока, тащат.
    Атаман казаков предостерегающе поднял руку, отряд образовал круг вокруг саней, приготовили к бою ружья. Из темноты леса выехали три десятка странно одетых всадников: в русских тулупах и широкополых шляпах с перьями. В такой мороз! Спросили что-то на незнакомом языке.
    — Это французы, — определил Марек Модреньский, — наёмники на русской службе. Шведы собрали все отребья в Европе.
    — Россия — богатая страна, — заметил Мархоцкий, — многие не прочь здесь поживиться.
     Французы выжидали, нападать не решались, поляков, всё-таки, больше. Обошлось без боя, французы ретировались.
     Польский отряд двинулся дальше, и тут обнаружилось, что лошади, тащившие сани, выбились из сил. Донцы спешились, припрягли к саням своих коней. Это