Читаем то, что в школе проходили

Вы когда-нибудь ныряли с водолазной маской? А если ныряли, то пробовали смотреть сквозь толщу воды на поверхность? Ведь верно же, что ощущение совсем иное, нежели когда смотришь вглубь с поверхности?..
Так бывает всегда. На любую проблему возможны три точки зрения: изнутри, снаружи (или сверху) и со стороны.
И выбор этой самой точки зрения зависит от целей и задач, которые ставит перед собой исследователь-наблюдатель. Обычно, в стремлении всё обобщать, мы хотим видеть проблему «сверху», что, вроде бы, даёт возможность оказаться «над схваткой». И эта точка зрения представляется нам наиболее объективной. К сожалению, это не всегда так. Иногда наиболее продуктивным бывает «взгляд изнутри», «со дна». И тот, кто выбирает этот путь – если пройдёт по нему до конца и не сфальшивит,- обязательно добьётся самого высокого и нестандартного результата, сможет затронуть истинную глубину изучаемой проблемы.
Извольте, пример.
Октябрьская революция (или переворот, если угодно) 1917 года.
К этому факту сегодня можно относиться по-разному, но отрицать то, что это одно из крупнейших политических событий в русской истории 20 века, вряд ли кто-то решится.
Но и это утверждение уже стало сегодня общим местом.
Стремясь постичь феномен какого-либо социального явления (пусть той же революции 1917 года), мы абстрагируемся настолько, что перестаём видеть в нём живую душу – судьбы живших тогда людей, которые, несмотря на все политические потрясения и катаклизмы эпохи, стремились просто «быть» и быть счастливыми, делая своё дело, растя детей и оберегая свой дом.
Мне думается, что именно «взгляд изнутри» - тот путь анализа, когда возможно показать, как История влияет на конкретную Судьбу. Вспомните, сколь продуктивен был этот принцип при создании эпопеи «Война и мир». История приближалась и очеловечивалась в нашем сознании именно потому, что ставшее уже неким символом Бородинское поле оказывается местом гибели князя Андрея, а почти канонизированный Наполеон «оживает» в пылающей Москве…
Этот же путь  художественного анализа эпохи избирает и Сергей Есенин в поэме «Анна Снегина».
Эпическое многообразие жизни в поэме (1 мировая война, Временное правительство, Октябрь, большевики, Ленин) дано либо в восприятии лирического героя (который, кстати, именно для ещё более яркого оживления ситуации предельно конкретен: Сергей, светловолосый, поэт, дезертир с фронта, упомянут цикл его стихов «Москва кабацкая», скандальная известность поэта – все эти факты личной биографии Есенина хорошо всем знакомы), либо через рассказы возницы, мельника, мельничихи. Язык этих героев ярко персонифицирован и узнаваем, каждый наделён характерным синтаксическим строем речи, лексическими особенностями:
1)Лирический герой:  Дорога довольно хорошая,/ Приятная хладная звень./ Луна золотою порошею/ Осыпала даль деревень…
или:
Сиреневая погода/ Сиренью обрызгала тишь…
Разве в этой лирике цвета и окказионализмов вы не слышите всегда узнаваемого Есенина?
2)Возница: Но люди – всё грешные души./ У многих глаза – что клыки…
или:
С тех пор и у нас неуряды./ Скатилась со счастья вожжа…
Это же речь деревенского мужика, с её готовыми речевыми клише, которыми так обилен крестьянский язык средней полосы России.
3)Мельник: Голубчик! Да ты ли?/ Сергуха!/ Озяб, чай? Поди, продрог?..
или:
Сергуха! За милую душу!/ Постой. Я тебе расскажу!..
Слышите суетливую речь старика-крестьянина?

Вообще вся поэма словно соткана из ярких и сочных диалогов и монологов людей, реальность которых мы чувствуем буквально осязаемо:
Пропала Расея, пропала…
Погибла кормилица Русь…
***
Послушай-ка ты, беззаботник,
Про нашу крестьянскую жисть…
***
А!
Здравствуйте, мой дорогой!
Давненько я вас не видала.
Теперь из ребяческих лет
Я важная дама стала,
А вы – знаменитый поэт.

Перед нами галерея человеческих образов, на каждый из которых, прямо или косвенно, повлияли события истории…

… Уже сегодня украинский переворот 2014 года становится историей, а значит – некой схемой. Совсем недавно мне пришлось беседовать с 50-летним инженером из Тамбова, который, даже не пытаясь быть циником, совершенно спокойно говорил о том, что «это всё» нашей страны не касается, и «пусть хохлы сами расхлёбывают заваренную ими кашу». И тут я как-то пронзительно понял, что это мнение довольно большого слоя людей, которых украинская весна 2014 года не коснулась лично. А у моих друзей 27-летний сын погиб под Дебальцево, потому что был женат на украинке и уже несколько лет как перебрался жить в эту страну. Погиб, когда склонился над убитым ребёнком. Тут, вторым взрывом накрыло и его. Жена смогла опознать его лишь по остаткам сгоревшей на нём одежды…
Для меня, потому, это не «игры патриотов», не просто исторический катаклизм… Я помню его «изнутри», потому что знал Ваню ещё ребёнком…

События своей жизни Сергей Есенин тоже «помнит живьём»: расслоение деревни для него не социологическая абстракция, а живая цепь трагедий; решение вопроса о земле, убийство сельского старшины, отчаяние женщины, лишившейся на войне мужа.
Именно в этом и заключается квинтэссенция поэмы: органическое взаимопроникновение эпического и лирического начал произведения. Вот тот дивный симбиоз, что в справочниках по литературоведению назван «масштабным лиро-эпическим полотном».


Если (когда-нибудь, вдруг!) вы захотите перечитать поэму «Анна Снегина», то постарайтесь быть пристально внимательными и к её языку, и к удивительно тонким нюансам содержания.
Вся структура поэмы подобна маятнику, который всё время движется, как бы физически изменяясь, и, в то же самое время, каждый миг «поэмного жития» посвящён единой задаче: отсчёту времени Жизни, отсчёту времени Истории.

Сюжет поэмы предельно безыскусен. Но ощущением сложности наполняет событийную сторону произведения именно восприятие жизни лирическим героем, которого отделяет от поэта Сергея Есенина всего один шаг. А поэта Есенина – от следующей поэмы – самого драматичного его произведения «Чёрный человек» - и от смерти – ещё шаг. Ибо «Анна Снегина» написана в январе 1925 года, менее чем за год до драмы в «Англетере».

Экспозиция поэмы, которой является монолог возницы, буквально с первой строки снимает любую попытку официоза блестящим употреблением вводных разговорных слов:
Село, значит, наше – Радово,
Дворов, почитай, два ста…
Взгляните же, как гордится возница зажиточностью своего Радова:
… Дворы у нас крыты железом… -
Роскошь, которую в нищей России могли позволить себе очень немногие.
И далее:
… У каждого крашены ставни…
После этих слов невольно вспоминаются «ностальгические взвизги» о том, как же хорошо жила наша держава до 1917 года. Богато жили!
Ну, если мерилом богатства считать «крашеные ставни» и « по праздникам мясо и квас», то – да. Были и такие… и даже целые деревни!
Мало что изменила революция в бытовом укладе народа. Узаконенные негласно взятки были и ранее:
               … старшина
Всегда прибавлял к оброку
По мере муки и пшена.
И воровство друг у друга тоже было. Невольно вспоминается строчка одного из монологов Михаила Жванецкого, написанного им в 90-ые годы: «Мы сегодня очень похожи на двух голых  нищих, стремящихся обобрать «до нитки» друг друга».
А у Есенина читаем:
Украдкой они /криушане/ рубили
Из нашего леса дрова.
И избытком гуманности мы тоже никогда не страдали. «Мордобой» и «смертоубийство» всегда были лейтмотивными средствами разрешения всех конфликтов в России.
Если уж знаменитый современник  А.С. Пушкина отставной полковник граф Толстой-Американец прибегал в публичных местах к таким недвусмысленным выражениям: «Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой сполна, я не пойду искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства» (фраза эта дошла до нас в записи современников), то что же удивляться тому, что читаем мы у Есенина:
Они в топоры, мы тож.
От звона и скрежета стали
По телу катилась дрожь.
А не напоминает ли вам нынешний украинский парламент эта цитата из поэмы:
На нашей быдластой сходке
Мы делу условили ширь?..
И решение проблемы исключительно славянское:
Судили. Забили в колодки
И десять услали в Сибирь.
Помните, у Некрасова в «Кому на Руси жить хорошо» Савелия, единственного из девятерых, закопавших живьём немца Фогеля, отправили на каторгу только потому, что именно он проронил заветное слово «наддай!»
Но вот повествование словно укрупняется. Взгляд лирического героя на жизнь становится более масштабен:
Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез…
И, в то же время, звучит это удивительно личностно: мне…душу…изъела.
Но вот герой уже на мельнице. Он в кругу людей, искренне ему радующихся. После «чинной беседы»:
Иду я на свой сеновал…



Приходилось кому-нибудь из вас ночевать на сеновале? Ах, как это роскошно – после городского дивана – тулуп и сеновал. Как это очень по-русски.
Засыпаешь и угасающим сознанием перебираешь события из той, давно минувшей своей жизни, когда в последний раз был здесь.
Пронзительно высокой нотой завершается 1 часть поэмы:
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.
Есенин дорог нам не только как блистательный мастер стиха, но и как удивительно искренний человек, обладающий тонкой эмоциональной памятью. Он помнит, пронзительно верно помнит, что в 16 лет любому будущему мужчине необходимо, чтобы его любили. Именно в этом примерно возрасте у мужчины и формируется его дальнейшее отношение к миру, принимающему его или отвергающему. Недолюбленные в 16 становятся потом грубыми мужланами, не способными любить в дальнейшем, не могущими дать самому близкому человеку самое главное ощущение – ощущение «любимости» мужчиной.
И сколь великолепно пробуждение на следующее утро, с которого начинается 2 часть поэмы.
Это не омерзительный визг будильника, когда за окном темно и от этого визга жить не хочется. Это даже не сразу произнесённое имя. Не сразу, чтобы не напугать. Звучит матерински ласково:
«Ну что же! Вставай, Сергуша!»- говорит старуха- мельничиха. А дальше – королевская фраза! Лучше даже, чем «Кофе в постель!»:
Старуха за милую душу
Оладьев тебе напекла.
Да как же это важно, чтобы кто-то утром специально встал раньше нас и к пробуждению – да оладьи, румяные, словно маленькие солнышки.
У другого русского поэта, Сергея Острового, почти та же мысль, но уже- чрезмерно пафосно:
В жизни по-разному можно жить,
В горе можно и в радости.
Вовремя есть, вовремя пить.
Вовремя делать гадости.
А можно и так:
Утром встать и, помышляя о чуде,
Рукой обнажённою Солнце достать
И подарить его людям.

Эти элементарные кусочки, из которых и состоит простое человеческое счастье, автором подобраны и выстроены так умело, что настоящим апофеозом гуманизма и человечности, гимном бытия звучит следующая строфа:
Я думаю:
Как прекрасна
Земля
И на ней человек.
Если бы повествование оборвалось на этой светлой ноте, то было бы неправдой, нежизнью, а потому не менее естественно и появление следующей антитезы:
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек!
А далее угол зрения автора опять сужается до бытового диалога, теперь уже со