Окно близкого контакта пятой степени

верить, вернее, тогда вера имеет хоть какой-то смысл. Однако он находил возможным думать и понимал самого себя не как иллюзию, а как саму реальность. Для него он был реальным, реальнее всего остального, включая в это и всех людей, взятых вместе и по отдельности. Как же иначе может быть для него? Если другие относятся к этому иначе, то это их дело, а не его. Ему до этого мнения прочих нет никакого дела. У него своя жизнь, а у них своя быть подставкой или чем-угодно.
        Такая мысль о том, что он, Василий Иванович, бессмертный, утешала его и развивала, ибо позволяла всех, включая бога, простить и отпустить с миром. Он спокойно смотрел в лицо смерти, тем более, что она не имела лица и была безличной. Где она, безличная, а где он, личность? Он прекрасно понимал уловку азиатов, которые не признают личность для того, чтобы смерть не беспокоила их лично: нет личности, нет кого ей и стирать. Но он не мог пойти на такую сделку и ради личного спокойствия отказаться от себя. И потом, какое будет личное спокойствие, если он сам откажется от себя, станет сам своей смертью? Нет, вы, паразиты сознания, не добьетесь этого от меня лично. Вся эта восточная мудрость, думал Василий Иванович, есть происки паразитов сознания, которые не спят, в отличие от этих йогов и бонз, делающих вид, что проснулись. Эти философы, точнее, мудрецы Востока стали сами иллюзией. Да, и в этом качестве они пробудились, как паразиты сознания, внушая всем прочим философам и не-философам, что все есть не все, а иллюзия, или есть только дух, а они есть ничто. Но те же русские пожалели себя и согласились быть в качестве тех, в ком есть бог. Они есть, потому что в них есть тот, кто лучше них, и поэтому они есть тоже. Какая боголепная сказка и какая сладкая, со счастливым, райским концом.
        Правда, есть еще коммунисты-ленинцы. Так те не веруют. Вообще, не веруют? Нет, они веруют, а не думают, к сожалению, но не в бога, а в «светлое будущее» для себя-эксплуатируемых и в «темное будущее» для буржуев-эксплуататоров. У них классовое чутье, которое они называют «сознанием, как свойством высокоорганизованной материи отражать объективную материю в субъективных образах». Надо же! Это особенно касается тех коммунистов, которые сидят во власти и считают себя эксплуатируемыми в качестве «слуг народа». Они, миллионеры, чуют, чем пахнет эксплуатация: пахнет баблом. Коммунисты утешают народ, что у него все будет потом, в светлом будущем. Народ им в ответ говорит, что «нас тогда не будет». Их утешают: «Ваши дети и внуки будут». «Будут ли? – сомневаются пролетарии, - на такие гроши они не заводятся». Им отвечают: «Здесь не заводятся, в другом месте заведутся, ведь коммунизм будет везде».
        Василий Иванович думал, что коммунизм будет в «этой самой пятиконечной звезде», а не везде. Звезда получается, если смотреть, подглядывать сквозь «эту самую щель» в качестве зрителя-вуайериста. Тогда и появляется отпечаток щели на луче света. Так щель еще и светится. Чем? Светлым будущим. Это идея коммунизма, которую скоммуниздили. Так оно, светлое будущее, сидит в звезде, в этой коммунистической матрице. Вот такая звездная болезнь. Эта болезнь идеологическая. Она осталась от осколков «кривого зеркала» идеологии, которое разбилось от столкновения с реальностью вещей, от вещизма, от мещанства. Чем не продолжение сказки о Снежной королеве сказочников, наследников Андерсена.
        Итак, Василий Иванович думал. Нельзя сказать, что он получал только эротическое наслаждение от мыслей. Не то, что он думал о женщинах. Он любил думать, ласкать, щекотать свою идею логосом. Но она никак не давалась ему, нежели только в одно касание, дразнила его, подзадоривая уловить себя. В результате он вздыхал и сдыхал или преждевременно заканчивал акт творчества, так и не в силах поймать ее за то самое место, которое он называл «моя трансценденция». Василий Иванович все еще ждал искомого откровения, когда идея возьмет и отдаться ему вся без остатка, станет ему близка. Он был близок ей, но она была для него далека. Она была тем прекрасным далеко, которое находилось вне пределов досягаемости его мысли. Его мысль была в идее, но идея не была в мысли; она была за мыслью, замыслом. 
        Но это идея, а как же быть с другим человеком? Этот другой был важен для Василия Ивановича, ибо с ним он работал, как педагог, наставник (master). Василий Иванович работал не с коллегой, ученым, тем более с мыслителем в живом виде (где последнего взять в наше бестолковое время?), а со студентом или магистрантом, реже с аспирантом. Поэтому ему приходилось проговаривать с ними такие элементарные истины, от которых до философских штудий еще идти и идти, и то бог его знает, когда дойдешь, и дойдешь ли.
        Вот только сегодня надо же было заикнуться ему на семинаре о Гамлете, и он сразу «поплыл», почувствовал себя не в своей тарелке, вроде того, как если бы попал при пробуждении правой ногой в левую штанину брюк. Какой еще Гамлет! Его студенты, не философы, слыхом не слыхали о принце Датском. Если они не знают даже Гамлета, то каким образом он сможет философствовать с ними, не имеющими даже начального материала мировой культуры для «разминки мозгов»? И это его студенты! Что же они обсуждают между собой на занятии? То, какая разница есть между пацанами и чушпанами. И что было делать Василию Ивановичу: обсуждать со студентами уличный дуализм, что ли? Нет, ни в коем случае, иначе он просто перестал бы уважать себя. Уж лучше разбирать догмы материалистической диалектики, от которых у него буквально закипал мозг от возмущения. Интересно, какой эффект это вызовет в варварской душе оцифрованного тиктоковца, если диаматом ударить по мату из подворотни?
        И он, как всегда, брался, вспоминая себя пионером, а потом пионервожатым, за сказки и страшные истории, которые вычитал из многочисленных книг или придумал сам, и на их примере разбирал то, что есть что и ничто и какой можно извлечь смысл из этих понятий.
        Начинался новый семестр и ему приходилось объяснять скучающим студентам, еще не отошедшим от шумных и веселых каникул, что такое эта проклятая философия, которая кружит вокруг, да около проклятых вопросов человеческого бытия. Ведь они совсем не готовы для такого вопрошания. Поэтому зачастую его занятия проходили зря, не оставляя никакого осмысленного следа в их пустом сознании.
        Но это как посмотреть. Не являлось ли его обсуждение философских проблем с нерадивыми студентами своего рода медитацией в восточном стиле, опустошающей их сознание от остатков тревожных мыслей?
        Для Василия Ивановича было важно понять, как следует вести занятие, чтобы самому было интересно учиться у себя. Для этого необходимо было раздваиваться, буквально расщепляться, как минимум, на два человека: на учителя и на ученика, на автора и на героя. В ходе занятия нужно было показать на своем примере, как ученик становится учителем, начинает спрашивать с себя. В этом качестве следовало быть многожанровым артистом. Уметь входить в образ ученика и создавать драматический эффект мучительного (учение как мучение) преодоления сопротивления учебного материала испытательной мыслью и радости обретения искомого ответа на запрос жизни. Следовало быть «ловцом душ» студентов, уметь научить их тому, как связывать и развязывать узлы смысла философских понятий в качестве понятий самой жизни, живых понятий, вернее, своих мыслей, оживающих в чужих понятиях.
        Вот как объяснить «человеку с улицы», а студент есть некто, вроде него, что такое философия, чтобы он хоть что-то понял, нет, не что такое философия, - это затруднительно понять даже самому философу, - но, по меньшей мере, самого себя? Кто он и в чем заключается смысл его жизни? Ведь это не понять само собой, без открытия. Открывая дверь в мир философии, ты открываешь дверь в свой внутренний мир, где, по крайней мере, есть место и для тебя. В большом внешнем мире намного труднее найти свое место. Примет ли он тебя в себя? Для начала ты сам должен принять себя. Но как это сделать без самопознания?
        Василий Иванович начинал знакомить ребят с философией с ее имени. Что оно означает? Любовь к мудрости. Понять, что такое любовь к чему-то легко. Недаром любой человек что-то или кого-то любит, например, самого себя. Любит – значит стремится стать похожим на то, что любит, желает уподобится ему или ей. Но для этого он должен знать, что хочет. Зная, что хочет, он догадывается о том, чего сам не имеет, ибо желает то, что не имеет. В человеке, как известно философам еще с древних времен, сущность не совпадает с существованием. Человек есть не то, что он есть, и не есть, то, что он есть. Вот почему человеку нужен другой человек, чтобы восполнить себя и дополнить. Таким образом, через другого он узнает и признает себя под взглядом другого. Быть в чужих глазах, казаться – это важно человеку, тем более, если этот взгляд есть отраженный в тебе.
        Но важна не только сама любовь, но и предмет любви, то, то ты любишь. В данном случае, это мудрость. Что она такое? Мудрость – это сущность это что чего? Мудрения, того, что следует замудрить, замутить, сотворить? Или затворить, заморить? Заморить кого-чего? Глупость. Мудрость есть своего рода такое снадобье, которым прочищают сознание от всякого рода глупости. Что нужно сотворить с собой? Нужно открыть самого себя, преобразиться в свете истины знания и незнания, ибо знание узнаете на контрасте, в споре с незнанием. Любовь к мудрости есть стремление к очищению сознания, к его пробуждению, к достижению состояния боддхи.
        Но для того, чтобы заниматься философией мало быть мужчиной или женщиной, иметь выпуклость или впуклость. Для этого, как минимум, нужно стать человеком. Вот станешь человеком, тогда и приходи к учителю философии за философией. Не стал еще человеком, воздержись беспокоить его попусту. В принципе, уже ко второму курсу университета ученик приучается, если не быть человеком, то быть похожим на него. Поэтому у него появляется возможность приступить к занятию философией. Что у него из этого занятия получится, одному богу известно. Философии уж точно получиться не может. Но хотя бы студент начнет понимать, что ему полезно заниматься познанием самого себя, чтобы знать, с кем он имеет дело быть. Это уже потом, спустя много лет, ему будет понятно, что он есть такой, каким он стал благодаря самому себе, то есть, философии. Таково слово не пацана или мужика, а философа. Понимать надо. Кулаком или членом это не понять. Голову надо иметь. И не члену партии, а человеку.
        Обыкновенно у людей сознание просыпается, пробуждается ближе к пенсии, когда, как говорят старейшины, следует уже «позаботиться о душе», потеряв крепость тела.  Но там оно тут же застывает, окаменевает и потухает. До этого срока люди живут либо во сне, либо, как пьяные, опьяненные и охмуренные чем-попало.
        Но Василий Иванович был человек необыкновенный. Был ли он, вообще, человеком? Может быть, он был инопланетянином? Все может быть. Недаром он вел себя очень странно. Но не является ли вообще, человек существом не от мира сего?
        Однако считать его сумасшедшим, шизофреником, было бы чрезвычайно просто. Такой