рычал в небо, проклиная все, василевс. Двенадцать атак, двенадцать - а русы стояли. Поредевшие, подбитые, усталые - но стояли. Впереди своего войска застыл чубатый князь. Его грудь ходила колесом, он оперся на воткнутый в землю меч, конь, верный, мотал запыханной мордой. Русы стояли бы дальше, но резерв конницы, которой богаты ромеи, засланный гением Варды Склира за спину русам, заставил тех уйти в крепость. Мгла прервала бой - людям и коням в радость. Князь русов пил вино и пел песни в обнимку с Икмором и Сфенеклом.
- За Русь! - Взмывали кубки и чаши кверху. - За братьев! За честь и отвагу!
Цимисхий, посеревший и злой от бессонницы, через три дня снова повел армию в бой. Снова было пекло, хрипы и свалка. Снова князь русов орал:
- Стоя-я-ть!
Катафракты кружили, пытаясь зайти русам за спину. Вождь Сфенекл, побратим Святослава, сгинул в их каше, отрубив голову ромейской коннице - и та, разломанная, развернулась и ускакала, опасаясь завязнуть в ближней мясорубке, откуда уже не вырваться, где не помогут кони и брони. Цимисхий усталым взмахом отправил на бойню бессмертных - цвет своей армии. И бессмертные, наводившие ужас одним своим именем, не смогли ничего, как не старались. Да - русы падали, умирали, окруженные с трех сторон, но бессмертные так дорого платили за это, перемолотые мечами и копьями русов, что Цимисхий поспешно приказал их вернуть обратно. И - Боже! - вместо сияющих гордой силой бессмертных назад вернулась какая-то жалкая свора бесславных, отводящих глаза калек с сутулыми спинами. Остальная половина там, под ногами русов, застыв скрюченными корягами, заставила василевса задуматься - так ли бессмертны бессмертные? Русы, видать, думали по-другому. И ромеи отступили, оставив поле за русами. Отступили, признав русов непобедимыми. Отступили - а русы, в сгустившейся упавшей темноте, все стояли. И рев русов, победный, горластый, больно стеганул спины оставляющих поле ромеев. Их император и василевс пил вино, смотря в одну точку - телохранители у шатра боялись попасться ему на глаза.
- Эх! - Рыкнул Цимисхий. Нет, русов не сковырнуть, не разбить, не заставить сдаться. Все силы империи брошены сюда, под стены вонючего Доростола, будь он проклят - и что? Русы как стояли, так и стоят. Катафракты сбили копыта, пехота вот-вот перестанет верить в себя, в него, императора, за спиной враги не дай Бог поднимут очередной бунт - а он, Цимисхий, здесь, в забытом краю, в глухомани империи, делит мир с неуступчивым русом. Нет, руса надо сжать в тиски осады, заморить голодом, в кольце блокады - и только так, иначе армии больше не будет. А тогда и его, василевса, тотчас же не станет - об этом позаботятся враги Цимисхия. Они спят и видят, как его златокудрая голова слетит с плеч под ликующий рев толпы. Цимисхий задумался. Руса не победить, значит, нужно его уморить. Этот бой длится уже вторые сутки, воины все измотаны. Лишь на ночь он дал передышку армии и с утра снова погнал ее в бой, думая, что даже выносливости русов есть предел. Оказалось - нет. И лишь конница, засланная в спину войску русов, заставила тех отойти за стены, опасаясь попасть в окружение. Как, как они могли так долго биться - с сомнением покачал головой Цимисхий. Он давал своим воинам передышку, отводя уставших назад, меняя их на свежих и отпаивая живительным вином. А русы? Как они, не меняясь, дрались полтора дня?
- Демоны, - прошептал Цимисхий и приказал рыть ров вокруг Доростола и гнать осадные машины. Триста судов с греческим огнем уже ждут на Дунае, отрезав русов с воды. Мышеловка захлопнулась.
- Тебе не уйти, варвар, - усмехнулся Цимисхий, глядя на засевших в крепости русов. Потом вспомнил о Византии, лживой, подлой своей Византии - и нахмурился.
- Княже, - отдышался Икмор, скидывая доспехи прямо на землю, - ты, видать, решил уморить нас в сече.
Остальные воины, обступив князя кругом, кивнули, пошатываясь. Щиты, мечи с копьями глухо упали в землю.
- Да, браты, битва была тяжелая, - сверкнул Святослав глазами. - Много наших легло, но еще больше - ромеев.
Принесли Сфенекла. Воины положили его перед князем и сами упали в траву. Гудели ноги и руки, глотки как будто спеклись, грудь вот-вот разорвет кольчуги. Дубовые руки, не слушаясь, расплескивали принесенную воду.
- Сфенекл, побратим и друже, - Святослав склонился над ним, упершись лбом в холодный лоб Сфенекла. - Обещаю - в следующей битве я зарублю десять ромеев в твою честь. Лети, друже, к Перуну, и подожди нас там.
Князь встал, огромная лапа Икмора легла на кудрявую, в грязи и слипшейся крови, голову Сфенекла.
- И я обещаю, друже, ромеев двадцать прислать тебе туда, - он кивнул на небо, - в подарок. Передай там всем нашим предкам - крепко бьемся мы тут, и чести своей не теряем.
И показалось усталым воям, что спокойный и смирный Сфенекл будто чуть улыбнулся. Или это солнце, блеснув из-за стен, послало им знак от Перуна?
- Отдыхать! - Гавкнул князь, и воины, заплетаясь ногами, пошли спать в прохладную тень. Не все, правда, пошли - половина уже храпела тут же; их мечи, остывая, заснули рядом с хозяевами.
- Что, княже, думаешь? Будет Цимисхий драться дальше, или уйдет? - Свенельд отправил своих варягов собрать оружие павших.
- Деваться ему некуда, старый, - покачал головой Святослав. - Мы у него - кость в горле.
- И нам некуда, - смахнул пот со лба воевода.
- То-то и оно, - кивнул князь. - Не бросишь же все, что повоевали. А наступать - сил маловато.
- Ему еще хуже, - Свенельд посмотрел на ромейский лагерь. - В любой день новый бунт может вспыхнуть.
- Э-х-х, злата бы да серебра передать сарацинам или как там их кличут, - досадливо сморщил лоб Святослав. - Чтоб ударили в спину империи.
- Не надейся, княже, на степных воинов. Все эти с юга драться не умеют, нутром слабоваты. Та-а-ак, пограбить, пожечь, стрелами покидать, повизжать - это да. А стукнуться лбами и биться до конца - кишка у них тонка, сразу удирают.
- Иди спать, старый, - Святослав обнял воеводу. Осунулся, варяг, глаза красные.
- Сполню, княже, - через силу улыбнулся Свенельд и заковылял прочь. Меч, устало свисавший с его руки, чертил на земле тонкую полосу.
Юная фракийка, спойманная Икмором, терпеливо ждала, пока великан сверху не натыкается и успокоится, когда это чудовище вдруг замерло и захрапело, заткнув ее пробкой. Она попыталась выбраться из-под него - бесполезно. Как будто гора рухнула и придавила. Боже - сколько он весит? Пока проспится, она будет сплющена, словно коровья лепешка. Фракийка беззвучно плакала, стараясь слезть с Икморова кола.
Не решился больше Цимисхий кинуть в новый бой армию. А кто бы решился? Глупо это - посылать на дьяволов-русов войско, глупо. Туда уходят тысячи, а возвращаются сотни. Словно ухают в какую-то бездонную пропасть. Русы тоже тощают, но кому от этого легче? Русы как чума и холера - забирают столько, что скоро Цимисхий сойдет с ума. Никто так не воюет, как этот варварский князь. Любой другой давно бы просил о мире, или скрытно ушел - и он, Цимисхий, после двух таких битв дал бы русам эту возможность. Дал бы, приказав блокаде прикинуться спящей. И еще б золота дал, много, только чтоб русы забыли сюда дорогу. Не забудут - он вспомнил упрямое лицо Святослава. Остается только ждать, а это труднее всего. Ждать, пока гордый царь русов сам не запросит мира, от голода. Цимисхий вгляделся в вечернюю мглу.
- Что ты за человек, рус? И человек ли вообще?
Да-а-а, император, усидеть на троне гораздо сложнее, чем захватить его. А со стороны казалось - легко. Вспомнился почему-то старый Никифор - и Цимисхий, выхватив у телохранителя копье, сильно швырнул его в сторону Доростола.
- Хороший бросок, император, - начальник стражи, свирепый викинг Свен, восхищенно прицокнул. - Что делаем с русами?
- Ждем - пусть подыхают от голода, - Цимисхий кинул на Доростол ненавидящий взгляд. - А тебе что? - Он увидел гонца.
- Феофано, мой император, просит смягчить ей режим. В память о вашей дружбе. И разрешить прогулки.
- Феофано - на хлеб и воду, - зло бросил Цимисхий. - И если еще какой-нибудь глупый гонец прискачет с просьбой от этой шлюхи, вместо того, чтоб заниматься делами, я прикажу зарубить его. Ты все понял?
Гонец, побледнев, кивнул.
- И передай там - я тут по колено в крови, спасаю империю, и буду думать о всяких бабах? Вон!
Его тяжелый кулак обрушился на гонца и свалил его с ног. Император быстрой походкой зашагал в свой шатер, викинг Свен, хохоча, одной рукой поднял сомлевшего гонца и пробасил:
- Уноси-ка ноги отсюда, городская крыса. А то император может вернуться.
Гонец под смешки викингов побежал к коню. Гори в аду, шлюха, со своими прогулками - сейчас его только что чуть не убили. И за что? Прогулки дуры - не нагулялась, что ль, раньше?
Месяц сидели русы в крепости, два. На вал Цимисхия они ночью ответили рвом - и не подвезти осадные машины. Цимисхий, теряя воинов под стрелами, засыпал-таки этот вал - так вырвавшиеся с темноты русы в миг перерезали всю обслугу и сожгли половину осадных орудий, пока спящее войско ромеев неслось к центру вспыхнувшей драки. Цимисхий был взбешен - и усатые викинги зарубили командира дозора. Караулы - по приказу императора - стали утроены. За сон на посту - смерть, и не от быстрой секиры викингов, нет. Смерть мучительная и долгая, а на колу ли, в огне - сие неизвестно. Что там на уме у василевса - дозоры боролись со сном и харкали проклятиями в Доростол.
Голодно русам в стенах и стыло. Съели все, и даже коней, боевых товарищей, со скупыми мужскими слезами отчаяния. Голодно - и нашлось несколько сотен безумцев, что согласились рискнуть ради общего блага. И ночь выдалась на загляденье - дождь, стегающий в лица, тучи, черные, свинцовые, ветер, рвущий Дунайские волны. В дождь сладко спится обозным. После сытного ужина, свесив отяжеленные брюха, похрюкивали они во сне. И видели сады Византийские, видели жен и любовниц. Бьются там, далеко, под стенами - а им что, обозным? Чего опасться, тем паче с реки, где триста судов империи стерегли русов, что диких зверей? Совсем чуть до рассвета осталось - и сон был особенно крепок. Тишину прорезали стоны. Кому там еще не спится - обозные приподнялись, размыкая тяжелые веки, и тут же были бесшумно зарезаны. Глухо чвякнули боевые ножи, по рукоять нырнувшие в тела. Кто-то крикнул - и замолк. Для русов это была забава - вырезать сотню-другую спящих обозных.
- Цыц! - Рявкнули дружинники друг другу. - Уходим.
Ладьи, просевшие, нагруженные, резво шли и захлебывались волнами. Ратники Великого князя, голодные, счастливые, мокрые, гребли изо всех сил и хохотали над проспавшими все ромеями. Начальник обоза, грек Марк, вылез из-под телеги, посмотрел на мертвых товарищей, взглянул на луну, вспоминая молодую жену и сына. Он тяжело вздохнул, нашел рядом с телегой меч и крепко привязал его с двух сторон рукояткой к земле.
- Прости меня, Эвридика, - он шепнул, перекрестившись, и грудью упал на спасительный меч. Взрыв сгустка немыслимой боли сменился покоем и темнотой.
Цимисхий, когда ему доложили об этом, был в ярости. В той резкой слепящей ярости, которая сжала раскаленным обручем голову. Которая бурлила, кипела плавленным железом, просясь наружу. Кто виноват, кого казнить? Он три раза вскакивал, и безумный приказ чуть не срывался с губ - все-е-е-х! Всех - от дозорных до командиров судов, этих бездельников, раскисших в
