ремонтировали, и хоронит владельца.
А вдалеке стоит невзрачный домик, сразу видно, что скоро развалится и в нем живет наркоман. Никуда не ходит, сидит себе, внутри все есть. Все что душе угодно, смотрит, слушает, в углу гидропоника, для души. Нормальный человек смотрит снаружи и не может понять, как так жить? Болеет бедняга, не может сам починить или лень ему, не хочет. Отключу ему свет и воду. А у того гидропоника, ей никак без света и воды, надо что-то делать. Он лезет к соседу на участок, топчет грядки, включает. Сосед опять отключает и собаку для охраны к рубильникам привязывает, чтоб кусала наркомана за задницу, когда опять полезет. Тот все равно лезет, когда она спит, бегом проскакивает рядом, чтоб не успела укусить, или ее прикармливает, а кто-то плюет на соседа, заводит огород, собирает в лесу грибы или ставит свой дизель-генератор.
Наркоман предлагает за свет и воду полоть сорняки, или чистить конюшню, в которой стоит ламбарджини. Но соседу не выгодно, хотя свет и вода не его собственность, а только рубильник у него на территории. Конюшню ему и так почистят, если собака все же поймает, загонит на дерево или прижмет к забору. Все равно не дает, потому что обидно видеть пример перед глазами, когда человек не напрягается, как он, но почему-то говорит, что ему отлично, а тот старается изо всех сил и все равно не отлично, а максимум хорошо. Если хорошо постоянно, то привыкает и поэтому считает, что это и есть отлично, но надо это отлично-нормально постоянно поддерживать, а особняк все равно разваливается...
И один другого не разумеет. Один всю жизнь добивается и ничего другого слышать не хочет, потому что ему так в детстве сказали. Значит, если у кого-то по-другому, то не правильно и даже быть так не должно. Другой смотрит на соседа и видит, что он полный баран, потому что школу закончил, а в волшебство все равно верит, шаманит чего-то, молится, чтобы стало хорошо, но все равно хорошо ему не становится, а закончит как все под руинами. А ему самому прекрасно, даже зная, что под руинами будет раньше соседа. Когда подохнешь, то уже не важно, сколько, а важно это только пока еще жив. А чтобы стало неважно, пока жив, нужно, чтобы стало самому очень хорошо, тогда и живому уже не важно. Вот сосед и старается, чтобы ему стало хорошо настолько, что уже не важно, сколько же еще, но так хорошо ему не становится, как ни старается. Потому что нельзя черпать воду решетом. Поэтому и особняк должен быть как можно крепче, простоять подольше. Ведь что-то у него пока не получается, не успевает. Перед обвалом все равно не хорошо, поэтому приходится напоследок поверить еще в одну сказку. При этом самому все равно в нее не верить, понимая, что лично ему от этого не легче, но хоть как-то утешаться. Иначе нестыковочка получается с внушениями. Ведь он не считает, что это внушения, а считает, что это и есть он сам. А против себя никто не пойдет, при отказе от такого серьезного эмоционального внушения будет жесткая ломка – оскорбленные высокие чувства, мучительное разочарование, корчи совести, боль от низменной, предательской измены, страх смерти, бесцельность существования, непереносимость утраты. Именно это придется пережить, если попытаться усомниться в том, что воспитано с детства и якобы является фактом от природы, как дважды два, но почему-то, в зависимости от общества, фактом абсолютно разным. Даже сухо и без эмоций не может над этим задуматься, а на самом деле просто не хочет. Проще продолжать утверждать, что его соседу плохо, что он страдает и мучается. Или если понимает, что тому наоборот хорошо, то продолжать обвинять, ненавидеть, считать ниже, слабее, грешнее, эгоистичнее. Если прав другой, то значит он сам не прав, а значит вся жизнь впустую, хотя и так это знал, а просто не признавал. И чтобы дальше не признавать этого, тем более другому жить не даст, потому что счастье других это боль, когда самому плохо.
И людям никогда не будет отлично, поэтому из черной, скаредной зависти, они лезут в чужие жизни своими жопорукими ногами, чтобы уподобить тех, кому все по кайфу, себе самим, чтобы ломало так же как их ломает, от того, что не видят очевидного, а слушают сказки.
«Манифест наркомана» – это глас вопиющего в пустыне. Но это не призыв к чему-то, потому что, а нахуя это вообще надо? Наркотики это религия, но покруче дзэнек о хлопке одной ладони.
«Манифест наркомана» - это мы не равны. Кто ты? Делающий то же что и все, лжец, считающий, что он сам так решил? Задай себе вопрос – что ты знаешь такого, что не прочитал, не увидел, не сказал бы тебе кто-то другой? Как ты, живущий чужими идеями, можешь быть равен мне?
«Манифест наркомана» - это право на себя. Рожденный, там же, где и все, обученный так же как все, но спросивший «почему именно так?».
«Манифест наркомана» - это я так решил. Кто вправе указывать кому-то на растение и говорить, что нельзя? Только тот, кто его создал или является владельцем, но это не человек.
«Манифест наркомана» - это никто не свободен. Каждый вправе решать сам, что будет происходить в границах его собственного тела. Если это не так, то пусть каждый признает, что установлен диктат над правом человека на себя.
«Манифест наркомана» - это единственный путь. Нет ни одной религии или веры, которая не была бы гонимой. Растоптав мастера и извратив учение, его преподносят на блюдечке. Так было и будет, но это единственный признак для ума, вопрошающего «а где же рай?»
«Манифест наркомана» - это есть, че? Если ты что-то понял, то ты уже мертв. А тогда остается лишь это.
Часть одиннадцатая. Интро.
Позвольте представиться, как это делают в обществах для таких как я, где я не бывал, потому что меня же оттуда гонят. Используя имя, которое не подойдет, не совпадет со определением того, чем я являюсь, но оно имеет отрицательный оттенок, которого нет у более подходящих. Представившись, я разъясню в чем смысл жизни и зачем я существую.
Меня зовут Иуда и я - наркоман.
Первое, что делает меня не Искариотом– я не раскаюсь. Я буду раскаиваться истово, рыдая и умоляя, но все это будет потом, а после этого, прощенный или нет, скоро или никогда, но оказавшись здесь и сейчас, я вновь стану испражняться на святыни других. Когда-нибудь настанет момент и мне самому уже не будет жаль, не будет стыдно, но я буду продолжать искренне каяться, жалеть и умолять, а потом уже и для того чтобы самому просто быстрее справить нужду. И ничего нельзя сделать, кроме одного - не допустить, чтобы этот момент настал.
Второе, что делает меня не Искариотом – мне прекрасно. Я испытываю наслаждение, животное удовольствие, даже от болезни и горя. Даже мой дикий страх является источником силы для устремлений, на волне которого я похотливо извергаю семя.
Третье что делает меня не Искариотом – я не верну тридцать сребреников, не выброшу их, а попрошу еще тридцатью тридцать.
Четвертое, что делает меня не Искариотом – ахиллесова пятка и кащеева смерть в игле.
Мне все равно, пока не задеты они. Хули меня, изгоняй, посылай, топчи ногой, я буду хладнокровной пьявицей, продолжать оргастически извиваться, в твоих скользких плевках. Лишай, закрывай, хорони, но я буду сидеть один в темноте, и слушать, поющий под звуки баяна хор ангелов, считая их количество на кончике иглы. Но только уязвимое место имеет значение. Ударив туда, меня нельзя поранить или ослабить, потому что этот удар означает смерть. Я просто исчезну, став уже известным Иудой Искариотом. Его образ, я и взял как свою невинную младенческую новорожденную душу. Вмазав туда, новые штрихи, вкинув подробности догоняя до прихода лукавости, с которой, воплощаю его сейчас уже со стажем.
Иуда-старший?... Кто это? Я – не он. Он праведник. Он основал величайшую религию, указал путь в царствие небесное, своим, предсказанным ему заранее, поступком сотворив спасителя. Он мученик, он фанатично преданный последователь, отдавший жизнь за свою веру, делая это быстрее, когда он просил поторопиться. Поэтому я не могу говорить от его имени. В другое время, чуть попозже.
Я не он, потому что изрыгаю помои на все царствия всех небес, на все веры и спасителей. Я человек из плоти и крови, предаюсь ее утехам, поэтому попадаю телом в царство удовольствия, одновременно уносясь душой в царство небесное, делая непогрешимость абсолюта лживой. Получая недоступное обычным людям, становясь выше их, становясь богом. При этом являясь богом я испытываю их, соблазняю их, ввожу их в заблуждение, в неведение, заставляю уподобиться себе и испражняться на святыни, нарушать нерушимое гласящее не возжелай, не сотвори кумира, делая грешниками. Но я лукавее лукавого, поскольку заставляю менять писания, коверкать их, и скрывать это, находить новые, чтобы закрыть пробелы, возносить последователей, простых людей, приписывать им святость. Обманывая себя, нарушая «не лги», не суди, не убий, прощай семьдесят по семь, возлюби. Преступать это вновь и вновь, оправдывая при этом только свои человеческие желания и интересы, согрешая опять. Делая язычниками, предателями, Иудами. Чтобы не видеть этого, устраивающих бойню с вырезанием первенцев из чрев матерей, для насаживания на штыки, и марша посреди других, считающих их самих, «неверными» шудрами.
Являясь богом, я становлюсь еще и лукавым, становясь вообще всем. Вселенной. Брахманом, Словом, Началом, Абсолютом. Абсолют не может быть ограничен рождением когда-нибудь, он совершенен, никогда не рожденный, никогда не исчезнет. Поэтому я становлюсь абсолютом не навсегда, а на время.
Но я бессмертен, мне можно все и вся, которые дополняют мое состояние. Теперь я все, но мне ничего больше не нужно, поэтому я не вседозволен. Не ломлюсь алчно вожделея, распихивая других, стяжая, крадя. У меня все есть, мне это не нужно. Я Иуда-бог. Поэтому я легко оскорбляю все и вся, я ненаказуем. Попытавшись меня уничтожить, люди превращаются в грешников, не признавая чего, становясь язычниками. Но уничтожить меня невозможно. Я просто исчезаю, когда до меня добираются, и наказывается Иуда Искариот, который и так идет испустить последний пых. После последней затяжки, заколоть себя ударом в сердце, придавленный насмерть колесом, подлечив бутор, но все равно торчащий от первой зобки, замутившего еще для стажа, поэтому со взорванным, дырявым парашютом, свистя, дующим в трубку, паром приходящего в точку паровоза, допинав до крошки всю канитель дороги марафонского пускания баяна в раствор из попадания фитюлек в болтушку, до упора насыпанного снега в хорош, просыпанного на приходе, обломавшись догнаться, но, по любому верно, падая на плавающие внизу косяки кораблей, наполненных пакетами травы в стаканах, по пятнадцать коробков в каждом, скручиваясь, чтоб не вмазаться пятками, выдолбив кусок стены, приколовшись над глючным камнем, из-за никакого, по плану хаты, места в форме квадрата, в которое можно втрескаться и убиться насмерть до посинения, вырубленного по башке, мертвого позитива, накуренного гоном, обсаженного смеха.
Исчезнув, как абсолют я не умираю, потому что бессмертен. Меня нет, но я и не умер. Дайте тому, кто сидит с грустным видом или трясется. Жалеет себя, жалеет о содеянном, возможно, не хочет жить. Тогда… А вот и я!
Показал свою головку! Буду совать нос в чужие дела,
Читать - с монитора, неформатно - сложно.