разгоняемого вспышками Варенькиного ора, дребезжанием детской погремушки да стуком падающих игрушек. Контраст с кислым амбре обмоченных пеленок – как ни проветривай! – был разительным, даже если «свежий воздух» во дворе от засилья личных авто - понятие относительное. Как и время. Оказывается, пролетел месяц. Граффити на торце нашего дома поменяло кумиров. Линялые краски черно-белого портрета, похожего больше на похмельного обитателя подвала, чем на лидера группы «Кино», - уцелела лишь корявая строчка «Цой жив!», - вытеснили яркие черты главного героя из фильма «Брат» и косая строчка» «Сила в правде!». Доморощенные художники выросли физически и творчески.
В другой раз обязательно раздобыл бы видеокассету с хитом сезона, фильмом «Брат». Тем паче, в жилах Бодров-младшего текла бурятская кровь, в том же соотношении что и у меня – на осьмушку. Но сейчас было не до кино – в кавычках и без. За окном другое кино... Круче всякого триллера.
Последнее время мой мир сузился до четырех стен, не считая редких вылазок в магазинчик, врезанный в угол нашей семиэтажки. Уже отлетел надоедливый тополиный пух, а Лори все так же лежала и молчала. Ее дочка лежала и не молчала.
Я с трудом припарковал видавшую виды «тойоту» на площадке у отеля. Сунул солнцезащитные очки в бардачок. Едва захлопнул дверцу, меня ослепили блики десятков лобовых стекол и хромированных бамперов. Иномарок в краевом центре стало больше, причем, престижных марок, попадались и джипы.
Оказывается, стойка администратора теперь именуется ресепшеном – как в столице. Знай наших. Хотя уверен, что унитазы в номерах по-прежнему «наши».
- Вы к Чимит-ламе? – уточнила на ресепшене красивая белолицая бурятка средних лет в униформе (нечто новое) и с бэйджиком на синей жилетке поверх белой сорочки, в желтом платке, повязанном наподобие пионерского галстука.
– Пятый этаж, до конца по коридору, номер 420. Вы один?
Я был один. Так как Лори, по выражению ее дальнего родственника, нетранспортабельна, намеревался договориться о выезде лекаря на дом – он оказывал и такие услуги.
Меня вызвалась сопроводить пожилая словоохотливая женщина-уборщица в черном халате. Ей было по пути. Вместе с пылесосом на длинной ручке мы впихнулись в лифт.
- А наш дохтур-то дуже бравый! – похвасталась в лифте технический работник и поправила платок. – Сама-то я ить не местная. Дык как он мой ишиас-то клятый извел, це песня! А массаж – це ж балет вприсядку! И еще пару болячек извел попутно. Послушал пульс, взял за ручку и да извел! И внуку моему головку стрёхнутую выправил, когда тот с качелей упал. И ведь ни копейки не взял, вот-те-крест! А я ить чуть не в карман денежки ему сувала! Вообще со старых не берет, во какой…
В наших краях за оказание подобных услуг принято давать, кто сколько сможет. Но негласная такса существовала.
Доктор, эмчи-лама, как полагается, был обрит наголо, но седина на запавших висках и на затылке, светилась. Скудную растительность увенчивала жидкая бороденка а-ля Хо Ши Мин. Он зажег свечи. Мне нравился этот запах благовоний – терпкий, умиротворяющий.
Эмчи-лама не согласился на срочный выезд, хотя я намекнул, что внакладе тот не останется. Сверившись с календарем, сказал, что в этом месяце не сможет. Пока возжигались благовония, я подошел к небольшой фотографии, сделанной «мыльницей». Ее загораживала бронзовая скульптурка. На фото распорядитель оккультных практик, худенький, молодой, еще без бородки, с птичьей шейкой, торчащей из парчового орхимжо, стоял в полупоклоне рядом с Далай-ламой.
Я стал настойчивей.
Доктор тибетской медицины трижды извинился, пояснил свой отказ тем, что его ждет больной человек.
- А мы что ль здоровые? При смерти она! – выкрикнул я.
Насчет смерти это я, прямо скажем, загнул. Сам не ожидал. О смерти никогда речи не шло – ни из уст врачей Центра, ни от ближайшего окружения, более того, не мелькало в мыслях моих.
Запретное слово мгновенно возымело действие. Доктор согласился приехать на дом к вечеру.
Приезд знаменитого лекаря не произвел на Лори особого впечатления. Ни бордовая накидка, ни четки, толстым браслетом обвившие левое запястье, ни усиленные поклоны Алдара, который сопровождал знаменитого врачевателя.
Оксана поспешно, роняя соску, унесла Вареньку в спальню. Лори оторвала голову от подушки и с трудом села на диване. Волосы ее спутались, я подал ей гребень. Клиентка спустила голые ноги с дивана, нашарила тапочки – я узрел выглянувшие из-под халата тощие лодыжки. Лори вяло провела гребнем по волосам, завидев гостя, попыталась встать, скорее, обозначила движение, получив ожидаемый жест: не вставать.
Роль благоговейной паствы, послушника-хуварака и носильщика изображал Алдар – един в трех лицах. Он нес пухлый саквояж доктора и зонтик; оттеснив меня, принял верхнюю одежду и шапочку, всячески суетился, то возжигая свечи, то подавая что-то, - ловя слово господина на монгольском наречии. После каждого телодвижения не забывал сложить на груди ладони. Круглая его физиономия выражала восторг, изуродованные кончики ушей шевелились. И бросал недовольные взгляды на хозяев за недостаточно выказываемое почтение. Я сложил ладони и неловко поклонился – вот чего не умею, так это прогибаться. И Лори не удосужилась, или не смогла сложить ладони в буддийском жесте. Единственный из квартиросъемщиков, кто безоговорочно признал высокий статус визитера, был Кеша. Он усиленно потерся о ноги доктора, его рыжий хвост играл с полами бордовой накидки. В довершении котяра грациозно впрыгнул на журнальный столик, где были разложены колокольчик, барабанчик-хурдэ, бронзовый сосуд с воткнутым в узкое горлышко павлиньим хвостом, узкие, вполовину ученической тетради, пергаментные листки с тибетскими письменами. Кеша внаглую улегся с краю, осторожно понюхал павлиний хвост, цепляя узорчатые перышки усищами, и – замурлыкал. Алдар хотел было согнать наглеца, но Чимит-лама поднял правую руку: не надо. Так всю церемонию это рыжее хамло пролежало на ритуальном столике, бесстыже выкатив на людей желтые глазища и лениво помахивая хвостом.
И все-таки это был доктор! Он присел рядом с больной, взял ее левую руку, нащупал пульс и прижал большой палец к вене. В наступившем молчании слышалось тихое пение Оксаны, убаюкивающую Вареньку в соседней комнате, да мурлыканье Кеши.
Врач включил настольную лампу, внимательно изучил зрачки подопечной.
- Зай, болоо! - изрек. Встал, что-то сказал.
- Болезнь слизи, - перевел Алдар.
«Начинается, - подумал я. – Забыл произнести “абракадабра”…»
Лекарь поймал мой иронический взгляд и показал жестом, что просит меня выйти. И сам вышел следом.
Мы проследовали на кухню. Кеша прибежал за нами, видимо, за жратвой. Но кот явился за пищей духовной, и начал с новой силой тереться о полы орхимжо.
- У нее тяжелая инфекция, так? – начал доктор восточной медицины. Его скуластое лицо темнело на подбородке, бородка была с проседью, коричневые зрачки в лучах заходящего солнца казались желтыми, как у кота. – Что-то с кровью… вообще мало крови. Пятый элемент, так? Кровопускание не поможет… Слабость, так? Болезнь слизи дополняет болезнь ветра. Она… как это по-русски… открыта всем болезням, так? Аппетита нет, так? Тогда надо кушать все красное, фрукты, зай? Сырую печень, вареную кровь, красное мясо, зай? – Взглянул в окно, где закат окрасил в буддийский оранжево-пурпурный цвет дальние сопки. Вздохнул. – Хатуу… Понимаете, время ушло… Кровь это такое… такая субстанция.
Тибетскую медицину называют нетрадиционной. Но, может, она и есть самая традиционная? По-сути диагноз лекаря, только иными словами, совпадал с симптомами и рекомендациями, озвученными в Центре. Я решился:
- Не хотел сразу, доктор … Знаете, у нее ВИЧ.
- Знаю, - невозмутимо кивнул собеседник. – Она входит в стадию «бардо».
- Как? Это плохо? – озадачился я.
Чимит-лама пожал плечами, поправил сползшую накидку.
- Это ни плохо, ни хорошо. Это… конец путешествия.
Я мгновенно вспотел.
- Последняя станция?
Гость улыбнулся:
- Нет, предпоследняя. – Улыбнулся. – Как бы это по-русски… В нашей практике вообще нет понятия «последний». Если приготовиться к неизбежному, то можно пересесть на другую ветку. Ну, как в метро, так? – Опустил кончик рта. - Понятно?
- Более-менее. - В свою очередь пожал плечами.
Вспомнилось изречение Далай-ламы: «Буддизм не религия, это учение».
- Мм… пожалуй, сложновато для неофитов. «Книга мертвых» это… вульгарно, так? Слишком модно. В первоисточнике «Бардо Тхёдол». В двух словах не объяснить…
«АРТ, - мелькнуло в голове. – Искусство умирать».
Лама озвучил мою мысль:
- Это умение правильно уходить, так? В двух словах.
Чимит-лама улыбнулся. Алдар, застывший в дверях в поклоне, выпрямился, будто его хлестнули плетью.
В любом случае буддизм, даже в вульгарном изложении, это темный лес.
За деревьями леса не видно. Доктор говорил загадками. Надоело их разгадывать.
Мы вернулись в гостиную, я взбил подушку на диване, где полулежала Лори. Она прошептала знакомое «Ом…». Знакомое начало буддийских мантр.
- Это буддийское? - спросил я.
- А вы спросите у нее. Она знает. – Бритая макушка гостя дрогнула. Лекарь слегка усмехнулся, опустив кончик тонкогубого рта. Опять загадки!
Лори вложила очки в футляре, в изнеможении откинулась на подушку, прикрыла веки.
И все-таки это был лама! Священнослужитель. Не только доктор.
…Звенел колокольчик, гремели тарелки, сухо стучал, что град о карниз, барабанчик с привязанной на шнурке деревянной горошиной - под монотонный речитатив молитвы, под мерное раскачивание чтеца, перекладывание узких желтых, не сшитых страниц, захватанных по уголкам, с угловатой вязью письмен. Изредка грохотали медные тарелки.Все это перемежалось изящными пассами рук и пальцев…
Алдар, согбенный, почтительно застыл со сложенными руками поодаль, не смея приблизиться к отправителю молебна. Я старался подражать водителю. Лори почивала на диване с закрытыми глазами, не спала, судя по дрожанию век, но вряд ли медитировала; зато из спальни было слышно, как «гулила» мантру ее дочка, насытившись искусственной смесью. В гостиную заглянула Оксана, приложила было щепоть пальцев ко лбу, но опомнилась, в испуге прикрыла рот, исчезла.
Единственный, кто в доме игнорировал эти страсти – Кеша. Разжиревший на консервированной рыбе кот развалился, пребывая в нирване, - на столике прямо перед ликом священнослужителя; вытянул передние лапы и ухом не вел при ударах барабанчика и грохоте тарелок. В обычные же дни котяра принимал солнечные ванны на подоконнике, или был занят не менее ритуальным вылизыванием яичек. А может, Кеша и был истинный, достигший просветления, буддист?
Завершилась церемония возгласами «А, хурый!», с троекратными кругообразными движениями
