спальни, где в унисон мурлыкали кот, Варежка и Лори. Хотя нет, Моя Бабочка спала, как всегда, беззвучно.
- Воды, - почему-то смутился Маркаков, не зная, куда девать кепку-восьмиклинку, которую терзал в руке. Я забрал ее и унес в прихожую, по пути вспомнив, что мишка-инвалид пылится в темнушке.
- А может, чего покрепче? – чуя вину за неласковый прием, постучал ногтем по стеклу серванта-горки, где на полке янтарно темнела пузатая бутыль армянского коньяка. – Кстати, как вас по имени-отчеству? Вы же в отпуске. Не при исполнении. Меж прочим, я ваш должник.
- Не знаю… меня Александром зовут вообще-то, - заерзал в кресле гость по имени Александр, увидев у меня в руке бутылку коньяка. Я назвался и принялся на все лады расхваливать аутентичный напиток.
Круглое веснушчатое лицо старшего лейтенанта отражало муки ребенка, которому выпало выбор между мороженым и пирожным.
- Вообще-то я всегда за рулем. А тут в кои веки – нет. На работе - понятно, в выходные тоже, «девятка» у меня. Жена и говорит: иди, хоть раз в жизни пешком пройдись, как все люди, а то скоро геморрой заработаешь! Извините, - смутился Маркаков и потеребил курносый нос.
Оговорку «не за рулем» можно было засчитать как знак согласия.
Я быстро разлил коньяк, порезал яблоко, поднял рюмку.
- Взгляните, как играет, а! – повертел в пальцах рюмку. Искуситель… Солнечный луч лазером прожег тюль и зажег маленький костер в хрустале.
- За что пьем, Борис? За знакомство? – гость аккуратно, двумя пальцами, безымянный окольцован, подцепил бокал за ножку, покашлял.
- А вот за что, - я дотянулся до мягкой игрушки и приставил оторванную лапу к туловищу мишки. Бусинки-глазки на шарообразной плюшевой башке, казалось, одобрительно блеснули. – Вот! Пазл сложен, ура! – и выпил.
Маркаков, помедлив, опрокинул рюмку, хрустнул яблочной долькой и затараторил:
- Ага, пазл, знаю. У меня дети играют в такое. А то жена приспособила мишкину лапу, чтоб вытирать пыль с зеркал и с люстры. Поймал ее на месте. Не сразу сообразил, откуда эта плюшевая штука. Удобно, конечно. Потом вспомнил, что ее забыла в машине женщина… А я думаю: для ребенка везла. Ребенок, поди, плачет… Алло, я грю, вашу жену подвозил. Извините, она же была того самое… живот большой… Ну и как, родила? В штатном режиме?
Я принес из кухни плитку шоколада «Аленка», налил по второй.
- Все норм, лейтенант. Спасибо вам, от всей нашей семьи.
- Старший лейтенант, кстати. А коньячок-то, закачаешься, - гость поцокал языком. – Здесь таких не продают, точно.
- Прислали знакомые. - О том, что пятизвездный напиток прислал криминальный авторитет, умолчал. – А, жена! – я попробовал слово на вкус элитный коньяк, и мне оно понравилось. – Спят они с дочкой там… - я указал рюмкой в сторону спальни.
Маркаков испуганно пригнулся, понизил голос до заговорщицкого:
- Вы не подумайте, Борис, в отпуске я. И не за рулем, во-вторых. Так что никаких обгонов по встречке! – хихикнул и махнул вторую рюмку. – Кха… И никаких левых поворотов… А ить в нашей работе чего только не бывает… особенно с женщинами за рулем. Не поверишь, Боря, предлагают открытым текстом! А я ни-ни. Морду – валенком, и мимо! Грю, предъявите документы.- Потянулся за долькой шоколада, блеснуло обручальное кольцо. - Жена, дети, щитаю, это святое! – И дурашливо озвучил слоган придорожного плаката: – «Помни, водитель, тебя ждут дома»!
Судя по тому, как быстро опьянел старший лейтенант, как быстро перешел на «ты», пил он крайне редко и вообще, видать, не нарушал жизненных ПДД. Уголок рта был вымазан в шоколаде.
Гость захохотал, но, оглянувшись, снова пригнулся и прошептал:
- А ить я люблю ее, веришь ли, Боря. Зуб даю! Дети уж в школу пошли, а я, ёлки, все люблю и люблю свою Буренку… Сам-то я детдомовский, поди, оттуда эти сопли… А знаешь, Боря, как я с ней познакомился? Не поверишь. Умора. Задержал за езду… ну, такую, создавала ситуации на проезжей части… А глазища как две фары, а в зеркало заднего вида – закачаешься! Меня-то она сразу наповал, сидит и глазами хлопает, но я вида не подаю, что, значит, по уши… А как тут устоишь? Глаза-фары и ноги такие, аж под рулем не помещаются. А она, оказалось, токо-токо права получила. И говорит – глазищами хлоп-хлоп! – не могли бы вы, офицер, подучить меня, ха, в свободное от работы время… Ну, вот и докатались «в свободное от работы время», ха! До сих пор учимся!..
Маркаков загоготал, - опомнившись, зажал рот, накрыл рюмку ладонью: больше не наливать!
- А ведь вы… то есть, Саша, это ты познакомил меня с моей женой.
Да, с женой! Мне все больше и больше нравилось слово, я прочувствовал его послевкусие всеми рецепторами языка – как коньяк. Первый раз было знакомство с девушкой, второй - с судьбой.
Гость рассеянно кивнул, кажется, не поняв до конца глубинный смысл сказанного. Он откинулся на кресло, расслабленно прикрыл глаза, уносясь в приятные думы, подогретые благородным нектаром.
…а ведь уже пять с лишком лет прошло с того дождливого вечера, с той встречи с инспектором ГАИ на федеральной трассе… И еще девять месяцев. И что это было? Счастье ли, мука? Учитывая, через что нам пришлось пройти...
Я вертел в руках ампутированную конечность детской игрушки. Плюшевый медвежонок равнодушно глазел на меня пуговками-стекляшками. Ему не было больно. Больно было мне. Трудно дышать. Будто у меня ампутировали, если не руку, то душу, если не душу, то осердие-«хурай». Не зря оно, изъятое у жертвенного животного, стало ритуальным рефреном аборигенов Захолустья.
Все эти годы я пытался ампутировать это. Называйте ее совестью, самым страшным сном, как угодно. Отсюда этот безудержный секс, попытка в беспамятстве, пароксизме страсти, стереть воспоминание – скулящую на краю койки, почерневшую от нестерпимого адского жара печки-буржуйки тушки маленького человека. И это случилось в тот миг, когда я судорожно творил зло. Распял на кровати, как на кресте, невинную плоть, влекомый звериным инстинктом. Хотя сравнение крайне неуважительно по отношению к зверям. Звери не грешат. А тут заурядная похоть. Пошлая похоть. Двойной грех: девственная кровь пролилась на оплавленные кожные покровы, она сочились алой влагой, кипящей болью из трещин лавы.
А на женщине греха нет. Она жертва. Мужикам легче. Свое «хурай» они могут потопить в вине и сексе. Впрочем, ненадолго. И это опять требует подпитки, чтобы отключить мозги.
Это как с волдырем, с сыпью. Если не расчесывать их, то воспоминания тебя не побеспокоят.
Да насрать на собственные страдания! Нашелся, страдалец! Ребенок остался инвалидом. Страшно и то, что по твоей вине пострадали близкие люди, ближе их нет. На матерей нарушителей общественной морали стали показывать пальцами. При их появлении в магазине стихали разговоры в очереди.
Слух о барачном ЧП мгновенно разлетелся по райцентру. По углам Захолустья, как паутина, собирались сплетни типа: «А они, представляете, в это время занимались этим самым… сексом!»
Секса после развала СССР по-прежнему не было. Словцо – хуже мата. Этим делом занимались нехорошие девицы, что курили в затяжку, красили губы и носили лосины. Городские. «Честные давалки», - по определению Хари-Рината.
Били окна. Улюлюкали вслед. Мальчишки стреляли из рогаток. Моя мама пробиралась за хлебом в ОРСовский магазинчик по темноте. Отец погиб на охоте, старшая сестра Лена сразу после школы уехала в большой город. Некому защитить. А я позорно сбежал, оставив мать на растерзание.
Лорина мать стала ходить за продуктами с большой палкой наперевес. Родня от нее отвернулась, кроме двоюродной сестры, та поддерживала тайком, посылая из тайги через штатных охотников немного мяса.
Наши близкие стали изгоями. Даже собаки, видя людское отношение, при их появлении на улице делали хвосты трубой и лаяли взахлеб.
Помог Харя. Отпетый хулиган, завсегдатай местного КПЗ, гроза Захолустья, он однажды схватил подростков, которые подбросили какашки к двери Лориной квартиры. Застукав с поличным, ухватил недорослей за патлы, стукнул их лбами, содрал штаны, отхлестал задницы дембельским ремнем и заставил отскребать дерьмо голыми руками. Моя персона тут не причем. Мне кажется, Ринат был с детства влюблен в Лори. А может, нет. Выросший в нужде с матерью-одиночкой, вечной подсобницей, уборщицей, посудомойкой, он воспринимал Лориго младшей сестренкой. Он тянулся к семье.
Травля стихла, но перешла в латентную фазу. В оскорбительные надписи на сырой штукатурке подъезда, в более изощренные формы вроде угрожающих записок в почтовом ящике.
В итоге мать уехала к сестре, вышедшей замуж в большом городе. Лорина мама, лесовод по профессии, попросилась на дальний участок лесхоза, по-сути, в тайгу.
А изуродованная девочка-орочонка все эти годы жила эдакой Маугли на стойбище, не смея явить свое горелое личико, похожее на скукоженную подметку, на людях. В интернате ее травили не слабее нашенского случая – дети жестоки. И она с воем улетела к родственникам с первым же вертолетом санавиации. Ее друзьями стали птицы, олени и собаки. Она изучила счет, пересчитывая оленей, начаткам грамоты обучила старшая сестра, бывая на каникулах в родном стойбище. Давала «домашнее задание» до следующего своего приезда из интерната. Дважды уполномоченный районного отдела образования прилетала к нашей Маугли, к ее родителям: ребенок не учится, это скандал. И возвращалась в райцентр одна. «Да оставьте вы ее в покое! Ей здесь хорошо. Люди это звери», - сказал в сердцах дядя Хадиуль.
Дядя выразился неточно. Звери лучше двуногих.
«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем», - говаривал Ницше. Далее - растасканные строки про бездну. Но бездна – одномерно. Черно-белое. Не слишком опасное. «Черный квадрат» Малевича, выяснилось, не такой уж и черный. В инфракрасных лучах под черной краской, уверен, таятся другие картины. Другой смысл. Все самое опасное не черное, а серое, мимикрирующее. Его трудно распознать. Все самое бесчеловечное творится не в инфернальном мраке, а среди человеков, в потоке будней.
Я не про своих земляков, в конце концов, они не хуже и не лучше, - сравнительные характеристики тут неуместны. Я про себя.
Я и есть людовище - словцо моей мамы. Неологизм вроде бы. А по-сути старо как мир. Перерождение. Себялюбца и похотливого эгоиста - в убийцу. Как-то незаметно случилось это превращение. Обыденно.
Время бежит, не идет, как ему положено, оттого, что мы механически наблюдаем времена суток и года, но не само Время. Оно незримо и тягуче. А тем временем, - не этим, - страна за бортом нашего сознания сущностно переменилась. Даже не так. Перевернулась с ног на голову. И вот уже в порядке вещей сделка с правосудием. Это теперь юридическая норма. А как насчет сделки с собственной совестью?
Пленка 26е. Бассаров. Еще раз про любовь
«Бабочки в животе». Увертюра к любви. Расхожая фраза, но верная. Могу
