Сахалинские каторжанки 1970-90

отставала и гнула свою партийную линию:
— А наш народ уже сейчас счастливо живёт или только готовится жить счастливо?
Старушка пожала плечами:
— А бог его знает? Вот ворочают нам бога назад, так и заживем хорошо.
— Значит, готовимся, — я наконец поняла её мысль. — Только бога никогда взад не ворочают. Так председатель говорит.
— Дурак твой председатель!
— Ба, а наш дед скулит о том, что счастье зовёт его в могилу в салочки играть.
Карга поглядела в окно на старика, сидящего на бревне и пыхтящего папиросой, пробурчала:
— И дед твой дурак! Ты к вечеру прибегай, пирожки печь будем.
Я кивнула и выскочила во двор, просочилась бочком мимо курящего деда, выпорхнула на дорогу, и спохватилась:
— Я ж ещё у Толика не спросила о счастье народном!
А пока она шла до друга, то передумала:
— Не буду его спрашивать. А то и этот наговорит всяких глупостей.

Любовь — понятие гипотетическое

Политические вопросы вдохновили меня на подвиги. Начитавшись папкиных газет и кое-какие брошюры В.И. Ленина, я стала бегать по двору и кричать:
— Контрреволюция! Контрреволюция! Контрреволюция! — делая ярко выраженный акцент на двух буквах «рр».
Наконец мать, моющая окна и рамы, психанула и кинула в дочь тряпку:
— Кончай орать как оголтелая! Ты хоть знаешь, что означает это слово?
— Знаю! — завопила пичужка. — Это подрывники советской власти, враги народа, беляки, меньшевики и левые эсеры!
У матери от такого шума разболелась голова, она закрыла окно.
— Обиделась, — подумала я, мне тотчас расхотелось заниматься политикой. — Пусть батя в ней копается, а я подумаю о любви.
Но и о любви ей мечтать не хотелось. Не понимала она, что такое настоящая взрослая любовь.
— Скучно, — вздохнула я и побрела на сопку.
А весна играла одуванчиками на зеленых коврах, проснувшимися пчёлами и божьими коровками. Глядя на их красные спинки с черными точками, мне вспомнилась колыбельная своей бабушки:
— Божья коровка, улетай на небко! Там на синем небке золотые ветки. Ай и раз, и два, и три, моя деточка усни... А ведь старая скоро умрет, а я её недолюбила! – с ужасом подумала внучка. — Побегу-ка я её долюбливать..
Я кубарем скатилась с горки и быстрые резвые ножки катком покатились к бабушкиной хатке. Карга уже сажала семена в грядку, стоя на карачках. Любвеобильная внучка хотела обнять роднульку, но не знала, как к ней подступиться. Обнимать выставленный к ветру толстый зад показалось мне не очень прилично. И покрутившись пару минут рядом, решила просто задать вопрос:
— Привет, ба! А ты знаешь, что такое контрреволюция?
Бабулька оторвала сосредоточенный взгляд с узких бороздок на земле, очерченных тыльной стороной ладошки и нехотя процедила:
— Контра.
— А что такое контра?
— Враги.
Тут я вспомнила: как бабушка поругается с дедом, так жалуется, что она с супругом в контрах.
— Контра! — мечтательно повторила внучка. — Красивое слово. Побегу быть в контрах с Толяном.
—Инн! — окликнула бабка убегающую вдаль родную кровь. — Есть ещё одно красивое слово: контрабанда.
— Да знаю, — махнула я рукой. — Это целая банда врагов! А если я со всеми вами поссорюсь, то вы будете для меня контрабандистами.
— Логично, — согласилась бабушка и снова подставила свой пышный зад сверкающему солнцу.
А ласковое весеннее неспелое солнышко улыбалось дышащей на ладан старушке и хмурилось в спину убегающего ребёнка:
— Эх, Инна, не ругайся с пацаном зазря! Не вырастай в большую и толстую стерву.
Я подумала, подумала и согласилась:
— Любовь? — ойкнула и остановилась, а затем развернулась всеми своими веснушками к огороду и гаркнула. — Ба, а что такое любовь к Родине?
Бабка нехотя разогнулась, страдальчески сморщилась и кинула в неугомонную политоманку ведро:
— Родина, родина... — пробурчала она. — Где душа, там и родина.
— Это как?
— Раком, — буркнула старуха и снова раскорячилась над грядой.

Ликбез Владимира Ильича

Сходила я вечером в уборную, но вышла оттуда не с пустыми руками, а прихватила с собой брошюру Ленина. Я никогда и никому не рассказывала, что их семья не только старыми книжками по электрике, но постулатами вождя задницы вытирает. Но Владимир Ильич всё равно казался мне фигурой загадочной и многозначительной — слишком уж много его портретов везде висело, особенно в школе, и даже на её октябрятском значке.
— Наверное, он и есть бог, — рассудила я. — Накажет он нас за такой грех, ох, накажет!
Положив тонкую книжицу под подушку и тревожно поворочавшись, я уснула.
И приснилась мне огромная голова Ульянова-Ленина, которая шевелила бровями и шептала пухлой нижней губой:
— Ликбез, Инна, ликбез! Непорядок тут у вас, баба Дуся безграмотная, баба Дуся безграмотная. Тебя совесть не мучит, октябрёнок? Где там спряталась твоя попка? Дай пруток, посеку! Дай пруток, посеку!
Несчастная металась по подушке и вроде как пыталась ответить ему:
— А у тебя рук нету! А у тебя рук нет! Прут в рот возьмёшь или как?
Голова утвердительно кивала и грозила надрать сраки и её родителям за неуважение к верховной власти.
Продрала я глаза и вспомнила свой жуткий сон. Задумалась. Достала из-под подушки писанину Владимира Ильича, полистала, прочла обложку «Детская болезнь левизны в коммунизме». Нет, не нашла она в брошюре загадочного слова «ликбез».
А вот бабу Дусю я хорошо знала. Это сельская ведьма, живущая на холме. Говорят, у неё сундуки забиты несметным добром и заплесневелыми конфетами. Баба Дуся лечила хворых и привораживала парней к девкам. Безобидная старушенция, но тех пацанов, которые в неё камнями кидались, видимо, она всё же прокляла: кто-то из них руку сломал, кто-то ногу, а самый дерзкий — ключицу, когда на лыжах катался. А еще Дуська ходит всё время в лохмотьях, несмотря на то, что ей за услуги не только продуктами платят, но и деньгами. Но вот грамотная она или нет — никто не знает. Я часто встречала её в лесу, Дуська собирала какие-то травы и глядела на детвору зло, настороженно, исподлобья. Но я её не боялась. А вот другие дети наоборот, как увидят на дороге знахарку, так обходят её кругами, а потом ещё и сплетни всякие про Дуську выдумывают.
— У кого же спросить про «ликбез»? — задумалась я.
Отца с матерью не было дома — на работе.
— Пойду к бабушке, — вздохнула.
Я шумно распахнула дверь и выпалила:
— Что такое «ликбез»?
— Ба! — обрадовался дед. — Да наше дитя в аккурат к чаепитию приперлось. Иди, садись! Мы тут кренделей напекли.
— Я к баранкам привыкла, — буркнула Инна. — Так что такое «ликбез»?
— Ликвидация безграмотности, —  расшифровала бабушка.
Развернулась я спиной к самовару любимому и к кренделям приятно пахнущим и побежала и в свой дом, прямиком к полке с книжками и тетрадками! Схватила свою старую «Азбуку» и помчалась в логово к безумной ведьме.

Ученье — свет

Хибара ведьмы Дуси была вовсе и не хибарой, а добротным домом, выкрашенными зеленой краской. В точно такого же цвета домишке живем и мы. Ну любят во Мгачах зеленый цвет.
В общем, неслась я на левый холм, крепко держа в руках «Азбуку». Мне повезло, сегодня ведьма гостей не принимала, а копалась в своем огороде. Весна — сезон жаркий, всем надо успеть сделать посадки: картошку, свеклу, укроп, лук, капусту там всякую. Баба Дуся сажала всё тоже самое! Нет, она не тыкала в дворовый чернозём приворотную и целебную травку, потому как каждая ведьма знает, что волшебная трава, выращенная на грядках, теряет свои лечебные свойства. Поэтому-то ведьмаки и рыщут по лесам, ищут четырехлистный клевер, цветы папоротника и прочую лекарственную флору: череду да толокнянку обыкновенную.
— Баба Дуся! — наткнулась я на тощий старушечий зад, выставленный против солнца.
Дуся, стоявшая на карачках, нехотя разогнулась, кое-как приподнялась и гаркнула:
— Чего тебе, отпрыск?
Я хотела было испугаться, но передумала:
— А вы грамоте обучены?
Бабка повела носом на пахнущую целым наслоением молочных каш, котлет и супов бумажную «Азбуку», пару раз непонимающе моргнула и недовольно пробурчала:
— Нет, нам без надобности! — и ведьма снова нагнулась к грядке. Но октябрёнок решил не отступать:
— Нам не надо поповского смрада, знания — вот награда!
— Иди отсель, я неверующая, — процедила хозяйка, не отрываясь от работы.
— Ученье свет, а неученье тьма!
Но школьница точно знала, что каждый октябрёнок должен помогать старикам и инвалидам.
— Баба Дуся, — мой голос стал звонче и настойчивей. — Я беру над вами шефство, я обучу вас грамоте и письму!
Ягуся, не поднимая головы, продолжила посадку семян в чёрную, жаждущих молодых побегов землю. Я внимательно пригляделась к урожайной податливой почве и выскочила за калитку, что-то поискала там глазами, нашла молодое кустистое деревце бузины, отломила веточку и вбежала обратно во двор! Я склонилась над той же грядкой, в которой копошилась Дуся, и стала старательно выводить на рыхлой почве:
— Смотрите, бабушка, это буква «А».
Карга нехотя глянула и продолжила кидать семена в лунки.
— А это буква «Б», — настойчиво продолжала я.
Ведьма искоса поглядела на непоседливое дитя, сплюнула, всадила последние зернышки в небольшие углубления, ловко разровняла грядку руками, и на удивление легко и бодро оторвала свои скрипучие колени от «матери сырой земли»:
— Всё, хватит, пойдём в дом! — она отряхнулась, схватила меня за руку и поволокла в хату.
Учебный прутик беспомощно упал наземь. Что ждало бедное дитя там, за зелёными зловещими стенами?
— Вот сейчас посадит она меня в один из своих сундуков и всё, помру я в заточении! — защекотало у меня в животе, в груди и даже в кишечнике.

Стихи для яги

Скрипнув лёгкой деревянной дверью, бабка грубо затащила ребёнка в хату. В сенях стояла лавка, а на ней два ведра с водой. Сени как сени — ничего особенного. А внутрь звала дверь помассивнее, оббитая войлоком для тепла в холода: всё это растрепалось и жалкими кусками свисало вниз. Я огляделась, перестала бояться и даже по-хозяйски вздохнула:
— Некому одинокой бабушке помочь.
Дуся хлебнула воды из старого алюминиевого ковша и с трудом открыла тяжелую дверь, запихнув молодую шефиню в темную прихожую. Там виднелись лавки для посетителей, но я не успела их разглядеть, как оказалась в более светлой кухне. Большой обеденный стол уныло приветственно кивнул гостье: мол, едят на мне редко, всё чаще ворожат. На нем валялись карты, ещё какие-то картинки, свечки, блюдце с водой, а в воде плавал расплавленный воск; а ещё пучки разных трав, и пепел в чашке. У стола две табуретки. Слева кирпичная печь, тумба с ведрами воды, посудой и прочей домашней утварью; а стены обвешаны травами, гроздьями репчатого лука и чеснока. Проход в спальню зашторен тюлем, но через легкую ткань виднелись слева и справа две кровати, да пара небольших сундуков. Пока ведьма тряпкой смахивала со стола, я чисто из женского любопытства заглянула в спальню.
— Вот где просроченные конфеты хранятся да колдовское добро! — подумала, разглядывая сундуки, а потом перевела взгляд на кровати.
Одна постель была застелена легко и небрежно, а вторая идеально гладко, а на ней возвышались три высокие подушки, прикрытые легкой кружевной салфеткой, а к кружеву был прислонена фотография солдата в рамке. Я хвать портрет руками и впилась глазами в него. Солдат гордо