ухажеры галантные!
– Это не у нас! А у нас всё будет иначе! – заверил сосед. – Хотя здороваться с вами я тоже не стану! И знаете почему?
– Вы всё шутите! И почему же? – не скрыла своё любопытство Татьяна.
– Это просто! – тянул с ответом сосед. – Мы с вами расставаться никогда не будем! Значит, и здороваться нам не придется!
– Ну, всё! Пошутили, и будет! – почти серьезно ответила девушка.
А мне, напротив, стало интересно его слушать. «Умеет же мужик занимать себя при вынужденном безделье, толкающем меня лишь на тяжелые воспоминания! – молча восхитился я. – Неужели на этом он угомонится? Интересно слушать, как он заворачивает!»
– Ладно, Танюша! – продолжил сосед. – Будь, по-вашему, но непременно сообщите мне, когда освободитесь от самых важных своих дел. Тогда я вам расскажу, что видел на том свете при последнем его посещении. Это же вам, я знаю, интересно. Договорились?
– Вы так говорите, будто часто там бывали! – не выдержала своего же бойкота засмеявшаяся Татьяна.
– Честно говоря, я не очень-то и хотел туда, но приходилось бывать много раз! И, как ни странно, всякий раз я проникал туда через какие-то незнакомые мне ворота! А вот возвращения оттуда совсем не помню! Ни одного! Хочу вспомнить, напрягаюсь, чтобы знать дорогу оттуда наперёд, а зацепиться памяти не за что! Вот я и думаю, что обратно я не сам выбирался, а от меня там избавлялись! Потому и вылетал я оттуда как из ружья! Видимо, по их святому разумению, я для того света еще нужной святости не набрался!
Девушка опять засмеялась, и в этом смехе я уловил с ее стороны всё больший интерес к моему соседу:
– Ладно! Когда у меня появится время, вы мне обязательно расскажите, а теперь вам лучше поспать! Уж для этого, надеюсь, вашей святости хватит?
– Не сочтите за пошлость, но, смотря с кем спать! Вон, с соседом своим, который постоянно молчит, я буду спать запросто! Он мне не мешает! – включил он и меня в свою игру, на которую я опять не откликнулся, прикинувшись спящим.
Медсестра вышла, и сосед ещё минут десять лежал молча, а потом не выдержал:
– Ты ведь Александр? – уточнил он. – Да?
– Собираетесь и меня разыграть? – усмехнулся я.
– Нет! Просто я слышал, как тебя называли. А я Иван! – представился он, не обращая внимания на мою усмешку. – Может, в морской бой сразимся? Ты не моряк, случаем?
– Можно! Листы у меня есть, правда, нелинованные, а вот ручка всего одна. Стало быть, не судьба!
– О судьбе не надо! Надоело мне с ней общие дела иметь! А карандашик я у Татьяны спрошу… – но не спросил, а почему-то надолго затих.
У меня тоже не возникло желания играть ни в морской бой, ни в слова, хотя чем же еще заниматься людям в нашем положении, располагаясь у противоположных стен, если они не хотят копаться в жизнях друг друга? Наконец, сосед посетовал:
– Трудная у нас с тобой ситуация! Обычно на работе мужики о женщинах говорят, а с женщинами – о работе! В таком случае всё само собой упорядочивается, как и положено, раз и навсегда, но у нас с тобой и ни то, и ни другое! Уж не о политике же нам балакать!
– Почему бы и нет? Бывает интересно! – не согласился я.
– Спрашиваешь, почему? – с металлом в голосе выдохнул Иван. – Да потому, что в политике не говорить следует, а дело делать, нужное людям! А теперь разговоров много, а полезных дел нет! Одни делишки остались! Да и те все грязные, воровские или мошеннические!
– Слушай, Иван! – решил и я перейти с ним на «ты». – Откуда в твои годы столь мрачный опыт?
Он молчал столь долго, что мне подумалось, будто разговор наш окончен, не начавшись. Но в палату зашел Сергей Николаевич (еще один врач нашего отделения) и передал моему соседу письмо, предупредив, что подождет, на всякий случай…
Иван распечатал конверт, долго всматривался в бумагу, но потом признался:
– Сергей Николаевич! Прочитай мне, ради бога, а то без очков всё расплывается… Не беспокойся, там секретов быть не может.
Врач взял листок, присел рядом на кровать и, стараясь говорить негромко, чтобы я не слышал содержания письма, прочитал его для Ивана вслух. Тот лежал неподвижно, уставившись в потолок. «Ваня! Не переживай за детей и за меня. Как-то мы устроились. Мир не без добрых людей. Сначала ты выздоравливай, а уже потом станем решать наши проблемы. Я к тебе приходила, но пока не пустили. Врачи уверяют, будто скоро всё заживёт. Мы тебя ждем. Оксаночка и Петька очень скучают, часто о тебе спрашивают. Они у хороших людей. Оксаночка завтра уже в школу здесь пойдет. Целую тебя, братец! Поскорее выздоравливай!»
– Спасибо! – только и сказал Иван, взял листок в свои руки и надолго замолчал.
Я тоже молчал, будучи нечаянно посвященным в скрытую от чужих глаз жизнь. Иван после ухода Сергея Николаевича заговорил сам:
– Теперь-то ты всё понял? Видишь, ничего интересного, обычная для Украины история. Я был шахтером в маленьком украинском городке (он опять надрывно закашлялся). Мы, выросшие там с рождения, других профессий вроде и не знали. У женщин тоже вариантов немного. Ну, учительница или воспитательница в детском саду, возможно, продавщица, как моя супруга. Остальные профессии – редкость. Потому везде было взаимопонимание, можно сказать, было братство. Но как-то в забое… В общем, глаза мне тогда засыпало, их потом промыли, но вижу с тех пор плохо. Инвалидность дали. Пока войны не было, нашей семье, в общем-то, хватало. Оксанке уже восемь лет, а Петьке четыре. Полгода назад жену на улице осколком задело… Не спасли. Моя сестра, это она письмецо прислала, мне с детьми здорово помогала. У нее муж два года как пропал, в обороне Донбасса воевал. Своих детей не успели… Такие вот дела! А потом и меня зацепило. Операцию у нас-то сделали, как смогли, только сложно всё оказалось. Стал я чуть позже совсем загибаться, но опять же повезло: товарищи переправили меня через границу в Ростов. А дальше уже и не помню – почти всё время был без сознания. Теперь вот здесь (он опять сухо и тяжело, сдавив виски ладонями, закашлялся). Ни документов, ни друзей, ни жилья, ни работы, ни денег! В общем, погано, но очень всё интересно! Особенно интересно, как же дальше нам быть? Куда деваться, когда из больницы выпишут? Я же не с Марса свалился, чтобы не понимать, насколько мы тут и там, у себя на родине, всем нужны! Вот и надумал, если отсюда выберусь живым, придется мне сразу жениться. Не на Татьяне, конечно! Не мой и не её вариант, но детишкам хорошая мать нужна, я же не справлюсь при таком стечении обстоятельств, а сестре и свою жизнь надо налаживать. Не старуха ведь она! Понимаю, конечно, что сложно всё! Я в свои тридцать шесть совсем проблемным стал, да и не один я. Но ведь кому-то и мы сгодимся… Руки-ноги имеются, а по-нашему это уже хорошо! Да и голова не совсем пустая… Как думаешь?
– Признаться, ошарашил ты меня! Война, ранения, эвакуация… Мы здесь, конечно, всё это и сами знаем! И про Украину, и про войну кровавую, и про Донбасс, и про молодежь вашу скачущую, кем-то умышленно подготавливаемую для гестаповских функций на нашей территории. Мы переживаем, но в наших головах всё как-то преобразуется, будто оно далёкое, будто не по-настоящему! Поговорили и забыли! Вроде всё это есть, а вроде этого и нет – некое наваждение. Мол, если сам не хочешь, так ничего и не будет! Свои заботы воспринимаются больнее… А вот так, чтобы с такой бедой вплотную… Но ты знай, Иван, чем смогу, я тебе помогу! – решительно заявил я.
– За намерение – тебе спасибо, да только сам-то ты, когда ещё на собственный ход встанешь? Выздоравливай сначала, Александр, а там и поглядим, что откуда и почём! Есть заботы, которые заранее лучше не планировать!
*
Люди, люди! Как же вы похожи на надувные разноцветные шарики! Вас очень много! Красивые, легкие, подвижные, неугомонные… От своей мнимой важности вы раздуваете щеки, суетитесь, летаете…
Но неожиданно кто-то взрывается. И всем интересно – почему? Инсульт? Инфаркт? А другие в это время дружно трепыхаются на ниточках. Наконец, только избранные из вас и самые отчаянные каким-то образом срываются с привязи и устремляются вверх, напарываются на колючие ветки деревьев, лопаются и навсегда исчезают из нашего поля зрения…
Иные, запутавшись в ветвях, задерживаются на внушительной высоте. Они видны отовсюду и потом ещё долго скачут из стороны в сторону вместе с порывами шального ветра. Но постепенно и они тают, дряхлеют, обвисают и когда-то повисают на ветвях пустыми невзрачными резинками.
И лишь немногие касаются самого неба, устремляясь в недоступный зенит. Но, приковывая к себе многочисленные завистливые и восторженные взгляды, они тоже медленно удаляются и растворяются в неведомой голубой дали, вызывая у нас недолгие сожаления и собственные мечты о полете. Где-то там, очень высоко, и те счастливцы кончаются…
*
Шли седьмые сутки моего пребывания здесь. Лежание стало невыносимым! Если вы собственной спиной не пробовали долго лежать, то ни за что не поймёте.
Ведь у здоровых людей как бывает? Человек, основательно затюканный суетной жизнью, просыпается с лёгкой радостью на сердце уже потому, что сегодня у него выходной и он может позволить себе поваляться в постели лишние полчаса и даже час. Как приятно бывает расслабиться, никуда не спешить, даже ничего не планировать! Но попробуйте не вставать до обеда! Все приятные ощущения заменятся противоположными. А теперь представьте более того, что вы залежались до вечера, а потом, не вставая, пошли в ночь! От подобного отдыха вы точно испытаете совсем не удовольствие, а настоящие муки средневековой пытки. И сможете понять меня, давно не имеющего возможности подниматься на ноги, даже лечь на бок, и при этом, пребывающего в полном сознании, то есть, абсолютно понимающего своё нелепое и неопределенное по времени наказание!
Я опять проснулся среди ночи от жутких и обязывающих меня к каким-то действиям снов, навеянных вечерним рассказом Ивана. Но сразу сообразил, что все ужасы мне всего-то приснились, потому я скоро успокоился и ещё долго лежал под впечатлением ночного кошмара, даже не пытаясь уснуть.
Я первым услыхал, как Иван опять принялся кашлять, тяжело и надрывно. Потом, когда к кашлю добавилось пугающее бульканье и клокотание, я решил, что стало слишком опасно, и нажал кнопку тревожного звонка.
Примчавшаяся незамедлительно сестра вызвала дежурного по реанимации врача, он приказал ей срочно готовить каталку и по телефону вызвать хирургов, а сам чем-то помогал задыхающемуся Ивану. Тревожный переполох продолжался минут двадцать, потом Ивана бегом укатили в операционную.
Я еще долго не спал, пытаясь представить, чем закончится непонятная для меня операция. Зато утром, когда медсестра меняла мою «систему» и делала укол, я чувствовал себя настолько сонным и разбитым, что отказался от завтрака и решил подремать.
Ближе к десяти санитарка принялась заменять белье с постели Ивана; я спросил ее, в какую палату после операции отвезли моего соседа и почему не вернули сюда? Она неопределенно дернула плечами, молча продолжая своё дело. К этому времени вместо Татьяны на дежурство заступила Вера, но и она ничего не знала. По крайней мере, так она мне ответила.
Но когда и во время обхода я не сумел ничего выяснить, то усомнился во всём. Какая у них необходимость скрывать от меня сведения о моём соседе?
