Филипп. Ему хотелось схватиться за слова этих людей, как за спасение, на них опереться в своих метаниях, но это было бы ложью. Он должен был нести свою вину до конца. – Значит, если придёт нужда, я последую…туда.
–А она придёт? – спросил Игорь. – Я Софьи не вижу.
–Я…– Филипп сглотнул. Он не знал на кой он пригнал сюда и их, если сам толком не мог себе обосновать происходящее, но надо было реагировать, – мы подождём.
–Подождём, – согласилась Майя и вздохнула еле-еле слышно, думая о чём-то своём.
Филипп не хотел умирать. Он надеялся, что в этот раз можно будет вывернуться, обойтись без этого, но понимал, что уже очень давно он занят выворачиванием. Он не хотел умирать и не хотел быть в лесу, но время шло к полудню, и он неумолимо настиг его мысли, прошёл рябью по воздуху, проявляясь уже знакомым эффектом, который на своё несчастье однажды зафиксировали камеры.
И снова был толчок, и перехватило воздух, закрутило мир. Филипп пытался устоять на ногах, пытался нащупать шприц, чтобы при случае, если придётся…
–Вашу ж мать…и где же я это уже видел? – голос Игоря вернул Филиппа из мути и круговерти образов, заставил сесть (оказалось, он всё-таки потерял равновесие), и замереть в ужасе.
Софья Ружинская снова выпала из пустоты.
Майя очень хотела заорать – это читалось в её лице, но из горла её вышел лишь приглушённый придавленный писк.
Игорь героически осел на землю. Он бы мог сделать больше, но нервная система потребовала перекура.
Зато Софья не удивилась. Посеревшая, вся в каком-то сером песке, она не удивилась, увидев их, она вообще едва-едва на них взглянула. Она потянула руку к Филиппу и прошептала ему что-то.
–Что? – тихо переспросил Филипп. Ужас наползал на его лицо. – Что ты…
–Убей…убей меня, – прошептала Софья. На этот раз они все услышали. Но что было делать с услышанным? Как им оставалось это пережить?
–Софья! – Майя отмерла и бросилась к Ружинской, но замерла по пути, не решилась приблизиться. Софья едва глянула на неё и отвернулась, потеряв интерес.
–Это последний шанс, – сказала она уже громче. – Филипп, пожалуйста.
Филипп смотрел на нее так, будто бы совсем не видел, но правда была в том, что он не хотел её видеть и многое отдал бы за то, чтобы не слышать.
Она поднялась. Поняла, похоже, подошла к нему, села рядом, не считаясь со снегом и стылой землёй, тронула его за плечо.
–Взгляни, – попросила она, и Филиппу ничего не оставалось, как покориться ей.
–Ты жива! – влезла неуместная Майя и Игорь, чувствуя подвох, оттащил её в сторону.
–Тебе нужна помощь! – крикнул он. – Слышишь, Софья?
–Уйдите, – попросила она, но снова не оглянулась. Вместо этого она потянулась ледяной рукой ко лбу Филиппа. И тот, цепенея от ужаса и отвращения, наблюдал за её движением.
Он бы хотел убежать, но её рука обещала ему истину. Страшную истину, страшный ответ на неожиданное (или ожидаемое) появление. Правда, никто не предупредил его, что будет так больно. И что он едва не задохнётся под тяжестью песка…
***
–Что с ним? Что ты сделала? – Майя реагировала как нормальный человек, и это было прелестно. Только ради этого её надо было взять с собою, чтобы хотя бы помнить о том, как быть прежним.
–Филипп? – Игорь выступил вперёд, готовый прикрыть собою Майю, если придётся. Но не пришлось – Софья, соизволив взглянуть на него, ответила:
–Он испытывает то, что будет со мной.
Филипп выглядел ужасно. Цвет его лица сравнялся по цвету с той же серостью, каким светило лицо Ружинской, принявшее на себя весь лик посмертия. Но цвет кожи – это ещё ничего, в конце концов, щёки его понемногу розовели, едва-едва различимо, но на фоне мертвенного лица они казались проступающей кровью.
Страшнее были глаза. Взгляд, который можно было описать одним словом – «пустота». Пустота жизни, пустота, за которой и таилась суть смерти и забвения, одно проклятое Ничто, из которого когда-то явилось всё сущее, и куда всё сущее должно было кануть.
В этой пустоте не было жизни. В этой пустоте не было боли. Там было одно ничего и от этого было жутко. Отсутствие всего – от вкуса и осязания, до слуха и зрения, одна серость, вязкая, прилипчивая…
–Что значит…– Майя начала говорить, но осеклась. Пустой взгляд Филиппа был страшнее всего, что она когда-либо видела, а она видела тени мёртвых. Но тени мёртвых хоть как-то говорили о жизни, а пустота не говорила ни о чём.
–Филипп? – позвал Игорь и Софья снова коснулась ладонью Филиппа, перебирая оцепенение из ничто на свою душу.
Он вздрогнул, очнулся. Взгляд его стал осмысленным, теперь в него вполз ужас, и это было уже победой. Ничто было куда хуже.
–Что это было? – спросил Филипп так тихо, что даже стоящая подле него Майя не разобрала слова и только по шевелению губ увидела, что он что-то спросил.
–Как ты? – поинтересовался Игорь, пытаясь отстранить Филиппа, от Ружинской, но та как пригвоздила его взглядом.
–Что это? – спросил Филипп уже отчётливее.
–Мой конец, – отозвалась Софья. – Уходящий оставляет мне последнюю дверь для побега. Твой путь сюда – это…
Она замялась, потом махнула рукой:
–Не важно. Это мы. Я, вернее. Помоги мне. У меня мало времени. Ты видел, что меня ждёт, видел, как мне будет больно, и этот песок, ты чувствовал?
Филиппа передёрнуло, он нервно одёрнул одежду, словно по нему кто-то пополз, и ответил:
–Погано. Как насекомые.
–Может быть так и есть, – признала Софья. – Помоги мне. Убей меня.
Убей меня! Так просто, так легко она это произнесла, словно речь шла о подмене на смене или просьбе сходить в магазин.
Но Филипп уже был там, где нельзя бывать живому, она перенесла его в кусочек своей памяти, передала ему свои ощущения в тот момент, когда Уходящий пытался её низвергнуть в пески.
Он уже не смотрел на её просьбу как на безумие или как на преступление против совести. Это было похоже на освобождение, на настоящее освобождение.
–Убей, – попросила Софья снова.
–Она бредит! – определился Игорь, но Майя удержала его от повышения резкости своих выводов.
–Софа, – позвала девушка недавнюю приятельницу, – ты уверена что хочешь этого?
–Это моя свобода. Жизнь не жизнь. Существование, – Ружинская взглянула на неё, – не знала, что тебя впутали в это, Майя.
–Я лично просто не вывожу этого, – признался Филипп. – Соф, я…
–Пожалуйста, – она потеряла к Майе интерес и обернулась к нему, – я прошу тебя. Ты видел, что меня ждёт. Оно приближается, а времени мало. В посмертии есть свои законы, и этот даёт мне спасение. Мне уже не жить, Филипп. Да я…
Она мельком глянула на Игоря, который помрачнел и как-то сжался, словно надеялся, что в лесу, среди прорежающейся через снега тут и там черноты, его не заметят.
–Я не жила уже давно. Моё возвращение было ошибкой. Я всё равно мёртвая, – Софья коснулась руки Филиппа, желая напомнить ему о холоде своего тела, – я мёртвая. Но мучаюсь.
–Почему он? – спросила Майя. Она видела пустоту в глазах Филиппа и поверила словам Софьи. Любой, кто увидел бы это ничто, этот взгляд, отражающий безысходную беспросветность, поверил бы.
Это ничто – наказание. Наказание, не имеющее ничего общего с благом. Наказывать надо лишь тех кто виновен. В чём виновата Софья? В том, что была чуть более чуткой к миру, на своё горе? Но так можно обвинить и поэта, и музыканта, и художника – дескать, что же это ты чувствительный такой? И что – карать?
Майя не знала что там, для мёртвых, но она не хотела, чтобы Филиппу оставалось жить с грузом, за который он не мог нести ответа.
У Софьи не было ответа. Это было последнее желание почувствовать тепло, пусть призрачное и едва ощутимое, но от того, кто нравился ей при жизни, кем она была увлечена. Ничего не останется там, за чертой, так пусть хоть последние мгновения хоть что-то, похожее на жизнь, будет.
Эгоистично, Софья знала. Но она отправлялась или в мучение или в посмертие покоя. она не думала о живых. О живых должны думать живые. Так что вопросу она удивилась и ответить не смогла. Зато испугалась, ощутив, как уходит время в людском мире, и спросила:
–Это желаешь сделать ты?
–Просто зачем ты хочешь возложить это на него? Поди и убейся!
–Нельзя, – возразила Софья. – Так не выйдет. Филипп, пожалуйста…
Она вложила в «пожалуйста» всю скорбь и горе, что у неё ещё оставались. Филипп молчал, глядя на неё – такую знакомую и такую чужую. Ему надо было бы вспомнить слова Игоря о том, что на основании банальной, но неоспоримой логики биологии она мертва, надо было вспомнить исчезновение из квартиры, и вечные странности, но он не вспоминал этого.
Он помнил живую Софью. Ту, что пыталась скрывать от него своё смущение, которую он сам во всё впутал, которая экономила деньги, жила в квартире без ремонта и жила ли вообще? А могла.
Он мог бы не выдёргивать её, не трогать. А мог бы забрать её с собою, с Кафедры, и тогда у Софьи были бы хотя бы какие-то яркие воспоминания о жизни, которую он мог бы дать ей.
Но не дал. Думал, что это её выбор, что время есть, и если получится…
Теперь не получалось. Всё как-то разрушилось в один миг. Так не должно было быть, ведь Софья была так молода, и всё только-только начинало срастаться в их жизни, и это нелепое расследование, которое не привело ни к чему – как он это допустил?
–Ты не обязан! – предупредила Майя, угадывая его ответ. – Тебе с этим жить.
–Идите обратно, – хрипло отозвался Филипп.
–Я не…– Майя хотела спорить. Но что она могла сказать? Да она и согласна была в глубине души с решением Филиппа, понимая, что если это единственный шанс на свободу души Софьи, то он должен её спасти, она просто жалела его, не представляя, как он будет жить после.
Ведь для него после существовало.
–Идём! – рыкнул Игорь. Его лицо стало ожесточенным и мрачным. Он потянул Майю за собой, прочь, по проложенной ими же тропе. Он всё понял. Нет, не всё, конечно, что касалось Уходящего и законов посмертия, но понял, что сейчас произойдёт. Как врач по сути своей – он понимал, что это необходимо и это будет исцелением, а исцеление может подразумевать разные методы, но как человек он не хотел этого видеть.
–Спасибо, – прошелестела Софья, когда они чуть скрылись, и она осталась один на один со своим убийцей. – Я бы хотела тебе всё рассказать, честно, но нельзя. Нельзя с этим будет оставаться. И время…
Она взмолилась одним лишь взглядом и только сейчас заметила, как покраснели глаза Филиппа.
–Всё хорошо, – заверила она. – Это правда…спасение. Уходящий не сволочь. Вернее, не до конца сволочь. Как и мы.
Филипп был не согласен. Он считал себя сволочью до конца, ведь он не дал ей сказать, не стал её расспрашивать, а схватился за её слова, надеясь, что так закончится для него эта сложная история, совершенно ему непонятная, унесшая много его нервов.
Он потянулся к шприцу, но Софья перехватила его руку неожиданно сильно.
–Не так, – попросила она, и повела его руку к своему горлу, одновременно закрывая глаза.
Странное, нехорошее чувство затопило Филиппа, упало на него как тяжесть всех песков и он покорился, перехватил её движение и уже через минуту вдавил совершенно не сопротивляющуюся Софью Ружинскую в грязь и снег. Промёрзлые, они поддавались силе, проседали под его напором.
Умри, и всё закончится. Умри, и больше не будет странностей. Умри, и всё станет ясно. Вернётся на круги своя.
Только умри, умри,
