я.
И даже когда я ушла из больницы, они о чём-то говорили. Впрочем, теперь я догадываюсь…
Я для Филиппа тягость. И ещё он может думать, что я опасна ему. А ещё он может решить, что меня надо использовать для экспериментов Кафедры с посмертием.
Нет, это Филипп. Он не поступит так со мной! он не предаст меня. Да, я вызываю у него ужас и отвращение, но это же мой Филипп. Мой друг, мой приятель…
–Уверена? – вкрадчивый голос Уходящего снова был тут как тут, снова вторгся в мой слабый дрожащий мирок, который я ещё пыталась удержать в своих кривых руках.
–Да.
Они говорили. Затем отошли. Теперь я их не видела. Он не хочет, чтобы я слышала их разговор. Он не хочет, чтобы я их видела…
О чём это может говорить? Да только об одном – мерзавец Уходящий прав! Они плетут против меня что-то. Они хотят сделать со мной что-то. А что им помешает, собственно? За меня не дадут уголовного срока – у меня нет документов, а официальная Софья Ружинская мертва и похоронена!
Что им мешает… дружеские чувства? Едва ли их в избытке у Филиппа. Я помню, как он смотрел на меня, когда я пыталась ему сказать, что я живая, и с каким облегчением он принял звонок в дверь.
Они скрылись, отрезая меня от себя. Я не могла их видеть, я не могла их слышать, я не могла быть с ними – они это ясно показали мне. Не из милосердия, конечно, а потому что не считались уже со мной и с моими чувствами. Я не живая для них – оба это знают. Значит, со мной можно не церемониться.
–Уверена? – повторил Уходящий. Он видел все мои мысли, знал, о чём я думаю, и это его устраивало.
Я попыталась найти защиту, хоть одну зацепку, которая позволила бы мне не согласиться с Уходящим, но не смогла. Всё было потеряно и очевидно, я ничего не значила для Филиппа. Он хотел избавиться от меня или, напротив, использовать, но, в любом случае, явно не считаться со мной.
Я понимала, конечно же, понимала, что ему нужны ответы и что он устал. Но разве я не устала? Разве мне ответы были не нужны? Но кроме них мне было нужно ещё кое-что: стабильность, покой, восстановление…
В голове запульсировало от боли. К глазам подкатили слёзы. Стало больно смотреть и я отвернулась от окна.
–Ты не нужна ему. Это твоё наказание, – Уходящий не заставил долго себя ждать. – Помирись со мной, повинись, и я дам тебе свободу.
Софья Ружинская хотела жить. Она мучительно хотела жить, но если Филипп не принял её, если затеял явный сговор против неё, а ведь он был так добр! – может ли Софья Ружинская надеяться на то, что она будет принята второй раз в мире живых?
Мёртвая с точки зрения биологии и здравого смысла, никакая с точки зрения бюрократии, она может ли рассчитывать на что-то для себя?
Филипп казался спасением, но теперь это обрушено и стало ничем. А кроме него? Кто? Начинать сначала? Качаясь от множества разбитостей организма и постоянно натыкаясь на присутствие Уходящего в мыслях?
Отличная жизнь, Софа, отличная! Ты добилась, молодец, а теперь хоть вешайся, не зная что делать.
Бороться можно, если есть для чего бороться. А так…для чего? Для самой жизни? Она не будет наполнена ничем. Я никому не смогу довериться, я ни перед кем не смогу открыться до конца, я могу вызвать отвращение или напугать – это я могу, не сомневайтесь.
А большего не могу. Моя жизнь – беспутная, бесцветная, безрадостная закончилась тогда, ещё тогда…
А я не смирилась, я хотела вернуться, обещала себе, что буду жить. А как жить после того, что было? как жить. Если прежде ты не жила, а существовала? Не стоит и пытаться. Стоит уйти, смириться, унять эту тоску, заткнуть этого Уходящего, да, стоит поступить именно так, а не иначе.
Надо сдаться. Надо это закончить.
–Иди ко мне, дитя, – голос Уходящего был поразительно мягок.
Я подняла голову. Мне показалось? Я спятила? Слёзы заливали лицо, я промаргивалась, неловко вытирая глаза, но всё же видела – Уходящий стоит передо мной, его руки распахнуты широко и уютно.
–Иди, боли больше не будет, кары тоже, – прошелестел его голос.
И я поверила. Этот шаг дался мне легче всех предыдущих.
***
–Ну и где она? – Игорь спросил очевидную глупость. У Филиппа в квартире не было тысячи комнат и двух тайных галерей, в которых могла спрятаться худая, но всё-таки сделанная из людской плоти (пусть даже мертвой) девушка.
Филипп даже под кровати заглянул.
–Ты ещё на кис-кис её выманивать начни! – Игорь наблюдал за приятелем не без иронии, хотя к смеху и веселью эта ирония не прилеплялась, она скорее являлась поступью истерики.
Они только что всё решили по поводу Софьи, только условились как начать разговор, вошли в квартиру, готовые к тяжелой беседе, а виновница торжества исчезла.
–Смешно тебе? – огрызнулся Филипп. – Весело?
–Она не могла выйти? – Игорь проигнорировал вопрос про смех, ему не было смешно, ему было абсурдно и немножко страшно.
–Я открыл дверь ключами. При тебе же! – эта идея пришла в голову и Филиппу, но он не стал её озвучивать.
–А другие ключи? – Игорь пытался найти объяснение, которое отвечало бы здравому смыслу. Она не могла выйти в окно – всё-таки высоко, да и зима, и заметно было бы!
Значит – дверь.
Филипп, хоть и знал, что ключи тут не при деле, всё же дошёл до прихожей, открыл ключницу. Второй комплект ключей висел на месте, что было бы невозможным, если бы Ружинская воспользовалась этими ключами – ключей бы не было, ведь дверь оказалась закрыта, Филипп сам отпирал её.
–Дубликат сделала? – искал объяснения Игорь. Он тоже увидел комплект ключей и понял по лицу Филиппа, что идея провалилась.
–А ушла в чём? – спросил Филипп.
Её пуховик, её шарф и её сапоги тут же сиротливо жались в прихожей. Всё это было куплено наспех и имелось в единственном экземпляре, у Софьи вообще было мало одежды – с момента её возвращения они так и не выбрались по магазинам одежды, так, куплено было лишь самое необходимое.
–Босиком? – предположил Игорь, он явно терялся в последних надеждах и пытался найти хоть часть здравости в своих же идеях. Выходило у него плохо – он больше раздражал.
–Заткнись, – попросил Филипп. У него не было идей. Куда она могла деться? Сама ли? Уходящий ли опять?
–Где ты нашёл её в прошлый раз? – Игорь взял деловой тон. Издёвки-издёвками, а решать это неразрешимое нечто надо было.
–Но как она вышла бы? – Филипп покачал головой, – я не знаю. Она шла к старому дому. То есть, она там жила до смерти. То есть…
Он сам запутался в точности формулировки, но она и не потребовалась.
–Язык не ломай, – посоветовал Игорь, – лучше вызывай такси, поехали.
–Как она вышла? – Филипп сопротивлялся. Он не мог понять загадки закрытой двери, не мог он и знать, что Софью в этот момент протаскивает через глубины посмертия, наплевав на обещания избавить её от боли и кары, она была так близко, и не будь разницы между мирами живых и мёртвых, он мог бы даже увидеть это…
–Поехали, – настаивал Игорь, – надо искать. Это не к добру.
Конечно, искать. А может лучше – пропади она пропадом? А может… звонок, телефонный звонок. Майя.
–Я бы хотела отпроситься, – голос собранный, деловой, ей легко и весело жить. Пусть жизнь её прошита сегодняшним одиночеством. – Ну, на понедельник. Мне к врачу надо…
Понедельник, к врачу, работа…как это всё было сейчас далеко от Филиппа, как непонятно!
–Алло? – напряглась Майя.
–Да, конечно, – Филипп заставил себя ей ответить. – Конечно, я понял.
Он смотрел на застывшего Игоря, на опустелую комнату, на стакан Софьи, и понимал, как в нём собирается решимость.
–Майя, а ты сейчас что делаешь?
Игорь сделал большие глаза и выразительно замотал головой. Но Филипп предпочёл этого не заметить.
–Э…ну в интернете сижу, фильм ищу, – Майя удивилась вопросу.
–А хочешь присоединиться к одному делу?
–Какому?
Игорь скорбно рухнул в кресло. Но протестовать перестал, может быть и ему пришло в голову, что трое голов лучше двух ошалевших.
–Надо найти Софью. Софью Ружинскую, – Филипп против воли улыбнулся, благо, Майя не могла его видеть.
В трубке повисло молчание. Затем Майя осторожно подала голос:
–Филипп, Софья же…
–Не совсем, – перебил Филипп. – Это страшная история и непонятная. Если хочешь присоединиться – дуй к её дому, помнишь где она жила? Я тебя там встречу. Расскажу.
–Скоро буду, – Майя не стала спорить и выспрашивать, рванула трубку, звонок закончился.
–Хорошо, – согласился Игорь, – а мне ты расскажешь?
–Мне бы кто рассказал, – мрачно ответствовал Филипп и поднялся, – надо выпить.
9.
Он обещал что боли больше не будет. Солгал, конечно! Теперь я это понимаю, а в ту злую минуту хотелось поверить в то, что всё закончится. Пусть я уйду, пусть умру, но всё моё существование, запертое между жизнью и не жизнью, закончится.
Но боль продолжилась. Теперь Уходящий тащил меня по квартире Филиппа, тащил за волосы, так, чтобы я прикладывалась головой об каждый несчастный выступ. Тащил по знакомой уже серости. И я могла сколько угодно пытаться звать Филиппа или поднявшегося вместе с ним озадаченного Игоря, они не слышали меня. И не видели. И даже когда меня протащило волей Уходящего совсем близко – всё равно не почуяли. Они боялись, а страх застил их восприятие.
Уходящий сказал, что боли больше не будет, а она осталась со мной. Она росла в моей груди, хоть и придавленная серостью теней моей же души, но она всё равно росла. Как комок, который нельзя было никак изгнать, как что-то лишнее, захватывающее все, что во мне ещё оставалось.
Интересно, как я должна была умереть в этот раз? Нет, вру, мне не так уж и интересно. Не до каких-то тут интересов, когда больно.
–Ты же обещал! – орала я, когда квартира Филиппа истаяла за моей спиной, но мы оказались не в подъезде, а в уже знакомом Ничто, в котором всё вроде бы было живым и вязким, похожим на кисель, а вроде бы давно уже мёртвым. – Ты же…
–Обещал, – согласился Уходящий и оскалился мне. Его пустое лицо, здесь обретшее черты, едва различимые и одновременно резко проступающие, было довольным, – не надо было предавать меня, девочка! Надо было быть с нами, а не срывать нам возвращение.
Месть страшна тем, что её нельзя остановить. Месть Уходящего оказалась ещё хуже от того, что имела под собой несколько слоёв: сначала он дал мне надежду и это была изощрённая пытка, потом он позволил мне понять, что я не живу, и на самом деле мертва – и это была грубая пытка, а теперь, когда я поддалась на его уговоры, он протаскивал меня с яростью и бешенством, показывая мне моё настоящее место в Ничто – и это было последней пыткой.
Забвение, меня ждёт забвение. Те же зыбучие пески, что поглотили Агнешку. Мою родную, любимую Агнешку! Как знать, может быть, в этих песках не всё исчезает до конца? Может быть, мы с нею ещё встретимся?
Нет, лучше не питать себя надеждой, лучше позволить Уходящему довершить свою месть и принять участь свою как должное. Слишком долго я бежала и в итоге не пришла ни к чему.
Разве что к серости, которая разветвлялась передо мной, растягивалась, сужалась, и снова тянулась…
–Твой новый дом! – Уходящий остановился и отпустил мою голову, но ненадолго. Не успела моя замученная шея вернуть себе хоть какую-то прежнюю подвижность, не успели руки мои её растереть, как руки Уходящего уже снова вернулись ко мне и грубо развернули мою голову, ткнули…
Песок – скрипучий и противный, я опознала сразу. Не имея
