изменилось!
Вот только изменилось! И теперь пески занесут моё тело. А всё Филипп! Нет, я, понятное дело – я. Но Филипп тоже! Он-то не умирает тут. Он-то вообще остаётся при всём своём, а может и в выигрыше даже – Кафедра ведь нынче только его!
–Молодец, – похвалила Агнешка, – убедительно.
Конечно же, убедительно. Я ведь и думаю так иногда.
–Должно сработать! – шептала Гайя. – должно! Я уверена, что…
–Не мельчи ему, – Зельман волновался. По его голосу даже сейчас это было слышно. Он нервничал, боясь за меня.
Они все были моими близкими людьми. И все мы теперь обретали посмертие.
–И что бы ты хотела сделать? – спросил Уходящий. Он держал мою голову, смотрел в мои глаза, стянутые серой пеленой, и не было в его лице никакого чувства, которое я могла бы прочесть.
Что я бы хотела? Чтобы он не работал на Кафедре. Никогда. Чтобы я его не знала. Никак не знала!
–Был здесь, – прошептала я.
И снова не солгала. Мне бы хотелось, чёрт возьми, очень бы хотелось увидеть, как он умирает, тает в забвении, не нужный никому. Нет, не так. Он был нужен, очень нужен мне, да так, что я не думала, когда шла за ним. Но вот я здесь, меня перемалывают пески, а он не здесь. И когда меня не станет, он всё равно умрёт. И я хочу верить в то, что его тоже пропустят через себя все эти жуткие, будто бы живые песчинки.
–Ты хочешь его убить? – спросил Уходящий. – Чтобы он принял это с тобой?
–Не отвечай! – вклинилась Агнешка.
–Ответь правду, – возразила Гайя.
–Молчите обе! – призвал Зельман, и ему я была благодарна больше других в эту минуту. Это не они должны были решить, а я. Только я. В одной моей власти было слово, и пусть я не убила бы Филиппа всерьёз, слово я должна была сказать.
–Смерть – это не самое страшное, – сказала я. – Я теперь это знаю.
–Ты любила его, – Уходящий пересел, удобнее перехватил мою голову, взглянул в мои глаза. – Теперь ненавидишь… что ж, это интересно.
–Неужели…– Агнешка боялась поверить.
Да и я тоже. Сочувствие в голосе Уходящего мне явно не почудилось. Да, он был чудовищем, мерзавцем и посмертным адом, моим личным, возможно, посмертным адом. Но он сочувствовал мне!
–Я мало жил, – сказал он, наконец. – Я тоже ушёл не по своей воле. Меня увели. Я любил одну женщину. На всё ради неё был готов.
–Убил её? – вопрос дался мне легко, потому что я с удивлением поняла, что песок больше не копошится ни внутри меня, ни снаружи.
–Отомстил, – криво усмехнулся Уходящий, и потянул меня из песка. – Я дам тебе месть. Но после ты вернёшься сюда. И мы завершим то, что начали. Спешить некуда.
–Зельман! – панически выкрикнула внутри меня Гайя и я поняла, как пустею. Моя суть, с которой рука Уходящего стряхивала налипший песок, отпускала их. Я звала – Зельмана, Гайю, Агнешку, но их не было. Не было единения и оставалось надеяться на то, что их план сработает и они позволят кому-то меня убить, приведут, найдут…не знаю!
Иначе будет хуже. Филиппа-то я точно не убью.
Налипший песок сползал как живой. Стоило Уходящему провести рукой, и какая-то часть моего тела освобождалась от этой липкой поганой власти. Я пошевелила ногами, которые уже отвыкали от движения, даже улыбнулась.
–Сейчас будет противно, – предупредил Уходящий, но его предупреждение запоздало. Песок, плодившийся у меня внутри, как-то плавно перетёк к горлу, высвобождая от себя мои лёгкие, мой желудок, мой мозг, мою печень…
Меня тошнило. Мне казалось, что поганый серый песок никогда не кончится. Да, он рвался из меня, словно выбегали мелкие насекомые, но мне было не легче – горло царапало.
И всё же, когда закончилось, я почувствовала, как внутри ещё осталось то самое забвение – песок плеснул во мне, как недопитый глоток вина в потерявшем интерес бокале.
–Чтобы не ушла, когда выйдет срок, – объяснил Уходящий. – Не скроешься.
Я и не собиралась. Опыт показал мне, что скрываться я не умею совершенно.
–Я дам тебе время на месть. Отомсти ему, и всё закончится, – сказал Уходящий, и его рука коснулась моей.
Он легко выдернул меня из песка, поставил на ноги, и я сама перехватила его руку, взглянула в пустое лицо.
–За что? – спросила я.
За что мне эта привилегия? За что мне этот шанс? Ты же не можешь не допускать мысли, что я попытаюсь извлечь из этого выгоду! Ты не можешь не знать законов своего же мира. Не может их знать Гайя, и не можешь ты их не знать! Так за что ты, так жестоко таскавший меня по посмертию и так жестоко протащивший меня к забвению, теперь даёшь мне попытку?
Если меня убьют – я не вернусь к тебе. Тебе всё равно? Или ты загордился и не веришь в то, что меня могут убить? Или ты плевать хотел на то, что ещё только возможно? Или…
–Я не всегда был мёртв, – просто сказал Уходящий, и мне показалось, что он просто увидел или догадался обо всех моих едва не срывающихся с губ вопросах.
Я не всегда был мёртв – это посмертие сделало меня таким.
Я не всегда был мёртв – было и во мне хорошее.
Я не всегда был мёртв – я даю тебе шанс, последний шанс, потому что даже наказывать тебя надоело, ты не учишься и не исправляешься, ты страдаешь, а мне это скучно.
Я не всегда был мёртв – есть и во мне, даже сейчас, ещё что-то…
–Спасибо.
Глупо благодарить того, кто тебя убил, а после издевался и вот опять едва-едва не сгубил в Забвении. Сам Уходящий был такого же мнения, потому что его пустое лицо аж искривилось от изумления.
Но ни жизнь, ни смерть меня ничему не учат. И я сказала ему «спасибо», словно за придержанную дверь лифта благодарила!
А дальше он всё-таки коснулся моего лица,и пустота вокруг меня лопнула, растеклась серостью, и меня повело, закружило, как уже было когда-то, только очень давно, и смутно помнилось.
Я летела, летела куда-то, не зная – вверх или вниз, в какую из сторон света? Меня несло, пока я не упала лицом в талую ледяную грязь. Она мягко обволокла меня, весело плюхнув под моим телом.
Кто-то знакомо выругался надо мной, кто-то завизжал, а ещё один мрачно ответствовал:
–Вашу ж мать…и где же я это уже видел?
10.
Нет, всё было логично. Всё складывалось именно так, как должно было быть – всё началось с этого чёртового леса, всё в этом чёртовом лесу и закончится. Так или иначе закончится. Того требовала логика.
Филипп возненавидел логику.
Да, сейчас было теплее, и не так погано было вокруг, и не так холодно и даже не так ветрено. В лесу зима сходила медленнее, оставалась сонной и держала ещё под своей властью россыпь кустарных деревьев, но кое-где островками чернела земля, и пахло сыро и гнилостно – зима хороша только на картинке. Да и люди были другими – Майя, которую потрясывало не от холода, а от ужаса, и Игорь…прежний, конечно, он уже бывал здесь, но всё-таки другой.
Впрочем, и Филипп был другим.
В прошлый раз он был тут как манипулятор, надеялся стать героем, который предотвратит призрачный апокалипсис. А теперь он и сам не знал, какого чёрта его сюда привело – ну не дано, не дано понять людям, что в перестуке стрелок циферблата можно вплести слова, или в шум кофемолки, такие слова, которые не услышит человеческое ухо – не дано людскому живому слуху воспринимать слова из посмертия. Но услышит душа, встрепенётся.
И убедит, убедит, зараза, даже разум, что это логично.
Хотя что логичного в этом лесу? Когда Филипп сказал, что нужно вернуться в Бронницкий лес, Игорь решил, что у него горячка. Но Филипп твердил о том, что он не сумасшедший и Игорь сдался – они все дружно спятили, и даже Майя, на которую вывалили столько правды разом.
–Жаль девку, – вздохнул Игорь, когда Майя выметнулась из-за стола к вешалке и принялась одеваться. – Может не надо было?..
Он не закончил вопроса, но Филипп и без того всё прекрасно понимал. Может и не надо было, правда. Но он чувствовал, что один не вынесет всей правды, и даже деля её с Игорем, не вынесет. А так их было трое. И надежда ещё оставалась. Ну какая-то смешная.
–Если Софа где-то ещё есть, то там, – убеждённо сказал Филипп, и никто не посмел с ним спорить. Вариантов не было. Майя мужественно кивнула и направилась с ними. Филипп сделал слабую попытку её остановить, но попытка провалилась, а напирать он не стал – боялся победить. А вдвоём и впрямь было страшно.
Втроём тоже, но трое – это сила. В прошлый раз их было трое и осталось трое – только Софья сменила Гайю, и так закончилось благополучно. Ну почти. Во всяком случае, они получили передышку.
Филипп так никогда и не узнает, что гениальную мысль ему внушили голоса из посмертия, вплетённые в мирные бытовые звуки, пришедшие на помощь душе Софье Ружинской, которой Уходящий всё-таки дал последний шанс.
И вот – повторялось! То же помутнение, та же рябь…
–В этот раз умру я, если придётся, – сказал Филипп спокойно. Это спокойствие давалось ему с трудом. Но шприц, подобный тому, что когда-то был у Гайи, уже жёг его кожу даже через сумку. – Если что-то будет, если будет нужно…
–Умрёт? Как это – умрёт? – не поняла Майя. – Почему кто-то должен умереть?
–Я сказал «если», – напомнил Филипп, знаком указав Игорю на Майю, мол, если что, если придётся, держи её подальше.
Игорь коротко кивнул. Он был врачом и давно привык к тому, что не все жизни можно спасти, к тому же он знал и Филиппа, и понимал – раз тот говорит о смерти как о возможности, значит, это действительно возможность. И потом, в отличие от Майи, которая была нужна для укрепления духа и дележа безумия, которое не выносил уже рассудок, у Игоря был уже опыт, он уже присутствовал на этой же зимней полянке…
–Может не надо? – воззвала всё же Майя. Она не плакала и не истерила. Она вообще очень изменилась, в ней осталась одна серьёзность и никакого кокетства. Произошедшее, не затронувшее её напрямую, всё-таки круто обошлось с нею, и выбило душу из равновесия, да забыло в то равновесие вернуть, позволяя Майе самой определять степень своей мрачности и тоски.
–Надо, – сказал Филипп, и всё-таки повинился: – в прошлый раз ещё было надо. Я сам подвёл Гайю к мысли о том, что это должна была быть она, но, говоря откровенно…
Он был убийцей. Нет, не прямым, конечно, он не втыкал в Гайю того шприца, но все её мысли он сложил так, чтобы она поняла: умереть должна она.
Филипп ждал, что Игорь и Майя закричат на него, скажут, что он убийца и заслуживает принять смерть сейчас, но они оба мрачно молчали, и в этом молчании ему было ещё страшнее. Если бы они осудили его – он бы вынес это легче.
–Хрень это всё, – сказал Игорь первым, – я же был там. Вы трое на себя были не похожи. И та Софья вернулась. Кто же знал что так будет? Ты не заставлял её колоть эту дрянь, она сама.
–Сама, – эхом отозвалась Майя так уверенно, будто бы видела это. – У неё ведь было своё мнение и характер был тоже. Мы её за это и не любили. За характер. Или за то, что он у неё был именно таким, открытым…
Майя вздохнула. Гайи ей не хватало. Именно без неё стало пусто. Не так пусто как без Софьи или Зельмана, или после отъезда Альцера. Пожалуй, с потерей Гайи могла сравниться только потеря Павла, про которую, как казалось Майе, помнила теперь лишь она. Но это было понятно, а вот потеря Гайи её так сбила, так лишила опоры, с какого перепугу? Они не были подругами, не были приятельницами, как, например, с Софьей, но вот Софьи нет (или есть она где-то), а Майе нормально, но нет Гайи, и ей тоскливо?
Как работает тоска? Майя не понимала.
–Я подвёл её к этому, – возразил
