Скоро она вернулась с металлической чашей. Она держала его левой лапой-рукой, а в правой она держала деревянный пестик. Мудрая Берта промычала какой-то мотив и ударила пестиком по чаше. Послышался звонкий «бум-м-м».
– Я знаю кто ты. Я знаю, зачем ты пришел. И ты получишь это. Но прежде я хочу проверить, чиста ли твоя душа. Я не хочу марать себя помощью тем, кто этого не достоин, – она говорила совсем не тётушкиным голосом, отчего было жутковато. – Это Поющая Чаша. У меня их много, и каждая поёт свою песню. И эта песня всегда отзывается в сердцах и живых и мёртвых.
Мудрая Берта принялась водить пестиком по краю Чаши, производя этим удивительный звук. Непрерывный, но в тоже время он как будто плавал волной вверх-вниз, вверх-вниз... Яркий, тонкий, звенящий.
– Закрой глаза, – попросила Мудрая Берта. – Что ты слышишь?
Ким не слышал. Ким чувствовал.
Звук. Он чувствовал его всем своим телом. Он растворился в этом звуке. Звук словно обнял его, он стал осязаем, он пел ему песню, совсем как...
– Ким!
Ким боялся открыть глаза, чтобы не потерять эти секунды, её руки, её голос. Как же плохо без тебя! Не уходи, останься!
– Мама...
***
– Как будто кто-то рассыпал бриллианты на черном столе, – сказал Ким, глядя в ночное небо.
Он сидел на ступенях дома Мудрой Берты и лузгал пузатые полосатые семечки. Скрипнула доска под сбитым каблуком.
Эмма.
– Не спится?
– Душно. А может мысли, – ответил Ким и показал на небо. – Вон, смотри, это созвездие Дракона. Вон его голова и длинный хвост. А там Ястреб. А вон там Змей.
– Ким, ты был какой-то сам не свой и ничего не рассказывал после того, как вернулся с Бертой. Что она сказала? Это расстроило тебя?
– Да нет. Она сказала, что я должен вернуться домой. Во дворец. Пятый сигил у меня за спиной. Пока я понятия не имею, что это значит. Знаешь, я думал, что всю жизнь потрачу на эти поиски. А всё случилось так быстро. А может я рано радуюсь, и всё только начинается?
Ким повернулся к Эмме. И было в его взгляде что-то, отчего хотелось приласкать и успокоить его как плачущего ребёнка. Пусть и не было в его прекрасных глазах ни слёз, ни просьб, ни мольб о сочувствии. И Ким был уже не ребёнок, а вполне себе взрослый с кучей проблем и своими загонами.
– Ким, почему ты меня отталкиваешь?
Ким встал.
– Не молчи.
– Не надо, Эмма. Ты будешь разочарована этим разговором.
– Ким! Посмотри на меня! – Эмма с драматичным полушепотом взяла его за руки. – Йорф сказал, что в моих глазах ты увидишь себя тем, кто есть на самом деле. Ким, посмотри на меня! Посмотри в мои глаза!
– Эмма, я понятия не имею, кто я. Я вижу в твоих глазах, что ты на краю пропасти. И я даже одним словом могу столкнуть тебя туда. Да, я люблю тебя, но какое это имеет значение? Какой в этом смысл?
Эмма всё ещё держала его руки. Еле видимые в темноте черты лица её были так прекрасны и печальны.
Она говорила взволнованно и быстро:
– Что ты несёшь... Зачем...
– Да! Какой в этом смысл, если мы не может быть вместе каждый день, каждую минуту, каждую секунду!
– Но разве мы не вместе сейчас?! Вот сейчас, когда я держу твои руки, когда я обнимаю тебя? Что эти расстояния, миры и время, когда двое любят друг друга? Или... может быть я недостаточно благородна для тебя?
– Эмма, как это можно вообще... Когда я найду пятый Сигил, и когда я буду знать правду, я откажусь от трона. Мне всё это не нужно. Я так решил.
– Что?! Ты решил предать не только свою любовь, но и своё королевство? Свой народ? И что же ты будешь делать? Возьмёшь гитару и сбежишь от проблем, как ты обычно и поступал?
– До чего женщины бывают агрессивны в своей любви! – Ким отцепил от себя Эмму и поцеловал её в лоб. – Иди спать. Утром нас ждёт долгая дорога. Я не хочу, чтобы ты сонная свалилась с Уриха, когда мы будем возвращаться в Иерхейм.
Глава 7
Битый витраж тронного зала хрустел под тяжёлыми шагами короля. Сегодня ночью здесь был бой: вооруженный мятеж, нападение на дворец, штурм, оказавшийся неудачным, но всё же многие погибли как с той, так и с другой стороны.
Климент Иммануэль смотрел на цветные осколки и слушал Золтана.
– Выживших уже допрашивают, ваше величество. Большая часть – из Шенбера.
– Революционеры? Угнетенный рабочий класс?
– Это торгаши. Им заплатили, они и пошли.
– Вот и я о том же, Золтан. Кто-то хочет под видом праведника приземлить сюда свой зад. И добраться до Ключей от Врат. Кто не мечтает владеть их непобедимой Силой?.. Ему нужны спины, по которым он вскарабкается на этот трон, и на их крови он въедет сюда как по маслу... Если мы это не остановим. Но торгаши быстро закончатся, а вот борцы за идею – нет.
– Все дороги ведут в Шенбер.
– Лукреций?
– Очевидно.
– Нет, не очевидно. Но они хотят, чтобы мы так думали.
– Дядюшка Юлиан?
– Ближе… А там… сам дьявол не разберёт, – Ким, вздохнув, сел на трон. – Что с отцом?
– Его перевезли в северную резиденцию. Охрана, врачи, обслуга... С ним Фердинанд, мальчишка... ты помнишь, его спасли... спасла... – Золтан только сейчас увидел Эмму, которая вышла из смежного зала, и едва сдержался, чтобы не выразить неприлично свое удивление. – Эмма.
– Да, я помню. Его взяла на воспитание медсестра из госпиталя. Я рад, что они в безопасности, – Ким на секунду задумался о том, надо ли сейчас объяснять Золтану возвращение Эммы в Иерхейм. – Золтан, ты даже не представляешь, как я благодарен тебе за всё. Пойди отдохни хоть немного.
Сапоги Золтана отгремели вниз по лестнице, и стало тихо.
– Пятый Сигил за твоей спиной, – сказала вдруг Эмма.
– Что? – Ким обернулся, не понимая. Потом вскочил и присел за огромной резной спинкой трона. Он гладил, прощупывал бархатистую деревянную поверхность. – Да! Вот оно! Эмма, посвети мне, пожалуйста.
Нервное пламя восковой свечи осветило прочерченный в дереве знак, очень похожий на те Сигилы, что уже были у Кима. Вокруг него просматривались четыре углубления.
– Вода, Земля, Огонь, Воздух... Как ты догадалась, что он здесь?
– Не знаю, само вырвалось.
Ким удивлённо смотрел на Эмму.
– Ладно... А вообще... не важно. Осталось Сигилы вставить в свои места и... Может мы сейчас вызовем какого-нибудь демона? Я думаю, что это просто тайник, – Ким аккуратно вставил нужные пазы четвертый Сигил Воздуха, который он получил от Мудрой Берты, и что-то щёлкнуло, треснуло, и крышка тайника отъехала в сторону.
– Рукопись?
Ким держал в руках пожелтевшие свёрнутые листы, скреплённые печатью.
– Это та правда, которую ты искал?
– Пойдем-ка отсюда в другое место, – он резко поднялся и взял Эмму за руку.
После лестниц и коридоров они попали в небольшую темную комнатку. Ким зажёг свечи.
– Это моя мама.
Он показал на большой портрет на стене, с которого смотрела женщина с доброй улыбкой и большим букетом полевых цветов.
– Такая красивая... – Эмма, затаив, дыхание, смотрела на портрет. – Она совсем не похожа на...
– Королеву?
– Извини, я не то хотела...
– Не извиняйся, – Ким улыбнулся. – Отец не разрешал вешать этот портрет в залах, говорил, что на нём она слишком простая. Похожа на крестьянку. А мама очень любила этот портрет. И я.
Ким отомкнул ящик письменного стола:
– Она самая! – он достал тетрадь в змеиной коже, ту, что сгорела дотла на морском берегу. – Можешь проверить.
– Нет, спасибо! Я тебе верю, – вежливо отказалась Эмма и присела на жёсткую кушетку. – Ким, ты не хочешь прочитать рукопись?
Ким не ответил и сел в кресло напротив портрета. Долго молчал. Сломал печать. Но пока не прочитал ни одного слова.
Ким хотел.
Но.
А нужна ли тебе эта правда, Ким? Страшно терять прошлое, которое до этого ты считал правдой. Страшно терять будущее. Страшно терять себя. А может этой рукописи самое место в камине? Развести сейчас огонь и...
– Ким, ты ведь шёл к этому! Прочитай её, наконец.
– Ты права. Надо покончить с этим, – сказал Ким Эмме, но скорее самому себе. – Я, Сигизмунд Болеард Эрхард, находясь в здравом уме и твердой памяти, пишу эти строки в седьмой день пятого месяца года 1256, являясь представителем королевской династии, а так же являясь живым свидетелем произошедшего в королевстве Иерхейм, и находясь здесь от начала и до конца этой трагической истории, я хочу донести правду о Змее и о великой битве, дабы сохранить зерно истины для потомков...
Ким читал вслух, с трудом разбирая устаревшие буквы, но потом читал уже молча.
Эмме же в это время казалось, что она наблюдает за каким-то превращением: ею любимые черты менялись, искажались, принимали некий иной вид, при этом Ким был всё тот же Ким. Что-то менялось у него внутри, в душе, каждая частичка её переворачивалась, как будто в калейдоскопе и всё укладывалось в иной, доселе невиданный рисунок. И весь этот перевертос отражался на его лице.
Ким дочитал рукопись.
– Они должны знать... они должны знать... Прости… Сотни лет вранья... сотни...
Он говорил что-то тихое и невнятное и смотрел на мать. А она смотрела на него, обнимая васильки и ромашки.
Тут прихгромыхал Золтан.
– Ваше величество, у дворца собирается народ. Толпа со всего города... Это толпа, которая требует короля. Они хотят видеть тебя.
– Я выйду к ним, Золтан.
Верный друг и товарищ, разве мог он не заметить этой странной замены? Что-то случилось с твоим королём.
В сторону нейтралитет и проформы – опаленный ночным боем, уставший от ран, собранный, чтобы не развалиться на части от каждого вздоха – он обнял своего Кима и говорил с ним, словно успокаивая какого-то страшного зверя, что сидит в нем, как в клетке:
– Послушай меня, хорошо? Я хочу, чтобы ты услышал меня, Ким. Что бы ни случилась, я всегда буду за тебя, я буду на твоей стороне, даже если эта сторона окажется дном. Все эти грязные разговоры о том, что ты не королевской крови, что породил тебя Змей, и ты есть само Зло... Я не верю во все эти бредни. И даже если это правда, я клянусь тебе, что мне плевать на это... Выйди к ним, Ким. Докажи, что ты не сын Змея!
[justify]– Нет, Золтан, я не сын Змея. Я... Я сам Змей. Всё, что говорили о Змее – всё это ложь. Я всё вспомнил, Золтан. И я ничего не забыл. Я Климент Иммануэль Эрхард Юстиниан, и я Змей, пришедший восемь сотен лет назад на эти земли, чтобы дать им свободу! Да! Золтан, Змей это не вселенское зло. Змей пришел, чтобы скинуть с их башки золотые короны и убрать от их рыл золотые корыта! Вот чего они боятся сейчас – они боятся потерять власть! Все эти паразиты, что вознесли себя на пьедестал, что жируют, питаясь трудом и свободой
