тайна клада несет смерть. А может статься, Афанасий намеренно запутал нас, от умника черноризца всякое можно ожидать?.. Ну а если иноков ухайдокали по другому поводу?.. И эту версию нельзя отрицать.
Короче говоря, Василий, мы не сдвинулись с места, кружим вокруг да около, и все в пустую, — Андрей Ростиславич удрученно почесал в голове, но не поник, а наоборот, наполнился юношеским задором. — Ого, уже рассветает! За делами ночь пролетела. Думаю, Василий, надобно обязательно понаблюдать за братией, как та откликнется на новую смерть. Впрочем, ладно, успеется... Мы и так славно поработали! Что ни говори, а мне пришлось тряхнуть стариной, и нам повезло, крупно повезло, и это радует.
Денек предстоит не из легких, а мы еще глаз не сомкнули. Давай-ка, братец, вздремнем часок, другой. А потом к князю — надобно его малость поприжать...
Примечание:
1. Хитроумное послание — для упрощенного понимания примененной системы кодирования автор использовал понятия графики и фонетики современного русского языка.
2. Стилос — заостренная палочка для письма.
3. Таблица готова — см. приложение с шифровальной схемой.
Глава 3
В которой боярин наставляет князя Владимира Ярославича на путь истинный, а Василий уже применяет его наставление
Князь Владимир встретил наше с Андреем Ростиславичем появление крайне недружелюбно, с напускной черствостью. Надменно поджав губы, он обозрел нас с ног до головы, словно бесправных холопов. Всем своим заносчивым обликом князь источал раздражение. Но ему все же не удалось скрыть налет подавленности, проступавший в наигранном высокомерии. Боярин, видя недовольство князя, внутренне сгруппировался. Натянул на лик маску невозмутимости, укрывшись ею, словно непроницаемым забралом, он изготовился к беспристрастной беседе.
Владимир Ярославич, смятенно заерзав в кресле, взялся исподволь порицать происходящий розыск. Наконец, пропитавшись негодованием, он бесцеремонно заявил, якобы смерть Афанасия явилась плодом нерадивости боярина. Князь сожалел, что, поверив молве о сыскном нюхе Андрея Ростиславича, опрометчиво попустительствовал боярину, надеясь на скорую поимку убийцы. Вместо того чтобы решительным образом отыскать убийцу, он позволил втянуть себя в разбирательство с еретиками. Результатом чего явилось поспешное низложение игумена и обострение отношений с Галицким архиереем. Кроме того, в обители возникла недружественная власти напряженность, едва не вылившаяся в бунт братии. Коль так пойдет дело, неизвестно, чего следует ожидать дальше... Что теперь замышляют затаившиеся мятежники? Какой силы недовольство вызревает в буйных головах неуемной братии?
Боярин невозмутимо выслушал Галицкого господина. Можно лишь догадаться, каково ему терпеть беспочвенные нападки князя. А тот, со свекольно-багровым ликом, выпустив перекипевший пар, устало откинулся на спинку кресла. Притворно смежил веки, изображая, как ему опротивели монаршие заботы. И тогда Андрей Ростиславич спросил с ехидством в голосе:
— Ты закончил, повелитель? — получив утвердительный кивок, боярин хладнокровно продолжил. — Князь, я думаю, ты напрасно взъелся на меня. Согласись, начатый розыск весьма способствовал задуманной тобой смене монастырского начальства. Не уличи я здешних богомилов, сместить настоятеля Кирилла было бы не просто. Признайся, Владимир Ярославич, ведь я оказал тебе не малое содействие, негоже отрицать мою помощь.
Князь Владимир, вжавшись в сиденье, что-то невразумительно пробурчал в ответ. Очевидно, попрек боярина уязвил его самолюбие, а возможно, затронул и совесть.
— И еще доложу, Владимир Ярославич, будь справедлив ко мне, не подсоби я, навряд бы владыка Мануил уступил во вчерашней сваре. Не мне объяснять, князь, что игумен Кирилл клеврет митрополита Никифора, а идти на обострение с Киевом ты не имеешь права, — боярин сделал паузу с отрезвляющим смыслом.
Владимир Ярославич, не в силах сдерживать стыд, затрепыхался подстреленной птицей и наконец, вымолвил с чувством раскаянья:
— Смилуйся, Андрей Ростиславич, ведь разговор не о том. Я премного благодарен тебе за поддержку — не устранить бы нам Кирилла, ты здорово помог! Но пойми и мое беспокойство, мою озабоченность непрекращающимся душегубством в обители, — в голосе князя звучало извинение, он явно пошел на мировую. — Я обескуражен гибелью богомаза, но что могут подумать, — он недоуменно пожал плечами, — получается, меня совсем не почитают? Плохо, никуда не годится, когда чернь поступает вопреки воле власть имущих. Но особо тягостно, коль она не боятся правителя, не трепещет его присутствия. Подданный должен замирать от страха при одном упоминании имени князя, обязан обливаться холодным потом от одной мысли, что князь не доверяет ему, в ужасе колотиться, что тот худо подумает о нем.
— Владимир Ярославич, не стоит сетовать на людскую непочтительность, — живо вмешался боярин. — Ты князь, и этим все сказано! Ты волен казнить и миловать, вязать правого и неправого. Кто усомнится в твоей власти? Покажи мне того взгального человека, и я лишу его живота! — и уже мягче продолжил. — Мы не можем знать, о чем думал злодей, отправляя свое ремесло, но, несомненно, он опасался возмездия — стремится уйти от расплаты, оттого и выказывает изобретательность. Его поведение обусловлено не отсутствием боязни, а, наоборот, страх перед отмщением сделал его чрезмерно изворотливым. А теперь, Владимир Ярославич, будь добр, выслушай меня.
Галицкий господин, вкусив елей, успокоился и благосклонно кивнул, поощряя боярина. Но тот больше уже не собирался расточать ладан и мирру:
— Князь, я намедни узнал, что в монастыре орудует отравитель. Игумен Парфений показал мне послание Афанасия. Князь, почему ты не упредил меня, ты ведь читал мои грамоты? Я нахожусь при твоей персоне в двух ипостасях: представляю Великого Князя и самого Императора.
Тут уж мне пришлось разинуть рот. Честно признаюсь, я и не подозревал, что боярин птица столь высокого полета. Меж тем Андрей Ростиславич продолжил с возмущением:
— Ума не приложу, как понимать таковую скрытность и как расценят ее мои государи? Положим, Всеволод далеко, ну а кесарь Фридрих... — если угробят имперского посланца, на что сие будет походить? Отвечу кратко — на заговор! Тебе ведь известно о моем посвящении в рыцарское звание, хотя для других это тайна за семью печатями? (Опять новость!) Ты знаешь об имперском достоинстве, которым наградил меня кесарь. Непозволительно так поступать, княже, не сочти за дерзость, но ты играешься с огнем! — Андрей Ростиславич распрямился и приосанился.
Я увидел его другими глазами: подле меня находилась персона Священной Римской Империи.
— Извини, Андрей Ростиславич, прости великодушно, — Владимир Ярославич заметно трухнул. — Я хотел как лучше. Не стал по зря тебя озадачивать. Мы приняли меры предосторожности, надо сказать, серьезные меры.
— Но они оказались недостаточны, на лицо второй труп. И это не оплошность, сие прискорбная ошибка! — Андрей Ростиславич, лицедействуя, поджал губы.
— Но, постой, причиной смерти явилось не отравление. Само орудие убийства оправдывает нас, — лепетал Владимир Ярославич.
— Как сказать, так ли уж все было предусмотрено... Может статься, кто-то еще бьется в предсмертных корчах с кровавой пеной на устах?.. — с пугающим надрывом изрек боярин Андрей.
— Типун тебе на язык, боярин, не смей боле так шутить!
— Мне, князь, не до забав. Моя и его в том числе (указал на меня) жизни находятся под прямой угрозой. Пойми, убийца или убийцы безнаказанно скитаются по обители, а мы им встали поперек горла, — боярин вздохнул и, почесав лоб, с горечью добавил. — У меня давно не было столь каверзного дела. Я всю голову разломал — не пойму, что к чему? Кстати, твой избранник Парфений определенно что-то не договаривает. Дело совсем не в тайне исповеди, он намеренно наводит тень на плетень. Обитель полнится противоречивыми слухами. А ты уверен в Парфении, княже, как бы нам не опрохвоститься?
— Отвечу как на духу, боярин, — худого от него никогда не видел. Я знаю старца с младых лет, он состоял при матушке княгине, посему верю Парфению, как самому себе, — и твердо присовокупил. — Ни в жизнь старец не повредит мне, — сглотнув слюну, довершил, — а значит, и тебе, Андрей Ростиславич...
— Коли так, то славно! Но ты все-таки попытай его, может, он совестится меня? Владимир Ярославич, пойми, государь, у нас не должно быть недомолвок, я уж молчу о кознях и подвохах. Мы делаем одно дело, коль оно задастся, ты, княже, пожнешь обильные плоды. Надеюсь, ты согласен со мной?
— Да, боярин, конечно.
— Владимир Ярославич, — еще две просьбы. Первая: придержи отправку богомилов в Галич, их нужно тщательней допросить. И вторая: мне необходим доступ в книгохранилище, и чтобы не мешали, без соглядатаев, — получив утвердительный кивок князя, боярин попросил. — Передай просьбу игумену, прикажи ему от своего лица, сам я не стану клянчить у старика.
Ну а теперь пришла пора наедине поговорить о главном. Василий, — уже ко мне, — ты пока свободен. Пойди, погуляй по обители. Помни мое наставление, тебя не учить...
Я не держал обиды на боярина за его скрытность. Всему свое время, пока я не достоин его полного доверия. Я откланялся и вышел вон.
Спускаясь по лестнице, пытался понять: «Где я гулять-то должен?»
Андрей Ростиславич поучал, что для успеха следствия важно знать обстоятельства жизни преступника и его жертвы. Памятуя это наставление, я решил скрупулезно разобраться в житии представленного живописца Афанасия.
Удобный случай не замедлил случиться. У входа в братский корпус я нагнал товарища покойного — богомаза Филофея, человека непонятного роду, племени. Лицо темно, будто у арапа, волосы иссиня чёрны. Телом и речью быстр, как птица тараторка. Вероятно, происходил Филофей из сирийцев или дальних обезей, а может, просто жидовской крови. Мы разговорились запросто, без всякого почина. Из Филофея не нужно вытягивать интересующие подробности, он сам спешил выложить их.
Они с Афанасием погодки... разменяли сороковую весну, на этом сходство кончалось. Филофей изначально обретался по заштатным киновиям, натерпелся худа и лиха, но сыскались доброхоты — определили жизненную стезю чернеца, пристроив к живописному ремеслу. Приложил отеческую руку и покойный Паисий. Так что на судьбу богомазу жаловаться грешно, все сложилось по-божески. Верхов он не хватал, но и в мазилках не числился. Да и рассказчик, как видно, он неплохой, послушаем его:
— Афанасий у нас почитался за баловня судьбы. Происходил из киевских торговых людей. С раннего отрочества ходил с отцом за море. И там, в южных странах, повидав живопись греков и латинян, проникся неимоверной любовью к сему чарующему занятию. И так сильно забрала купчика тяга к художеству, что сбежал он от родителя и пристроился в малярню к гречину. Начал с того, что, как дешевый раб, растирал краски и мыл кисти, работал за кусок хлеба. Но, видно, Бог отметил юношу своей дланью.
Валерий Рябых