Произведение «Не на моих костях, твари!» (страница 1 из 2)
Тип: Произведение
Раздел: Эссе и статьи
Тематика: Мемуары
Автор:
Оценка: 5
Оценка редколлегии: 8.7
Оценка рецензентов: 8
Баллы: 12
Читатели: 155 +1
Дата:
Предисловие:
Полная автобиография, реально моя.

Не на моих костях, твари!

Внимание этот рассказ — чистая автобиография. Читайте и поймите, что также жизнь на самом деле. Увидев правду, не забудешь её никогда. Используйте мой опыт, цените Жизнь с большой буквы!


В семь лет я дал клятву, подобную клятве Ганнибала в отношении Рима: я поклялся в своей вечной ненависти к коммерции.
Франсуа Мари Шарль Фурье.

Сначала ты испытываешь безумный страх. Разве ты сейчас не напуган? Первобытный страх. Отпусти его, и ты ощутишь девственную чистоту. Правильность. Облегчение.
Пандорум.

Там копошился жирный белый червь в пару сантиметров толщиной. Его раскроило лезвием пополам, и одна половина уже спешно вбуравливалась обратно в почву; пока смотрели, она уже исчезла. Другая беспомощно извивалась на дне воронки, куда медленно прибывала вода. Тут из стенки отверстия выскользнул ещё один червь, и Найл разглядел округлую акулью пасть с острыми, загнутыми назад зубами. Нежданный гость без промедления набросился на извивающийся обрубок. Широко разведя челюсти, червь подался вперёд и, провернувшись, отхватил кусок плоти размером с собственную голову. В считанные секунды подоспели ещё двое и присоединились к пиршеству. Почва внизу, видно, ими так и кишела. Неотрывно наблюдая с брезгливой миной, Найл неожиданно почувствовал вкрадчивое прикосновение к ноге и отскочил, как ужаленный. Сзади из почвы змеёй вылез ещё один червь. Одним ударом мачете Найл отсёк ему голову. К извивающемуся в грязи обрубку подоспели двое других червей и принялись торопливо его поглощать.
Колин Уилсон. Дельта.

Он рассказывал мне, что истратил все своё состояние и растерял всех былых друзей, отвернувшихся от него, за время длящегося всю его жизнь небывалого медицинского опыта, целью которого являлась борьба со смертью и её окончательное искоренение!
Говард Лавкрафт. Холод.


Сознание возвращалось ко мне очень медленно, болезненными толчками. Обрывки воспоминаний, складывающиеся в страшную картину, приходили, как жадные гости на свадьбу. Свадьбу со смертью, вдруг подумал я. И тут же с негодованием отверг такую мысль, скривившись от презрения и отвращения одновременно. Нет уж, меня ей меня не взять никогда, я жив, я живой и буду жить! Это вернуло сознание полностью, и я увидел, где я. В зловонной до рвоты канализации Калькутты, куда меня бросили гунды, ограбив и изрезав до неузнавания родной мамой. Когда я всё увидел, то стало очень страшно. Естественно, будет страшно, когда ты — в навозной и грязевой жиже, в ней шевелятся какие-то черви или опарыши, касания которых ещё и жгутся. Ну, а рядом с тобой — многочисленные звериные и людские трупы всех степеней разложения, и их с омерзительным хрустом, хлюпаньем и визгом глодают крысы размером с мелких и не очень кошек.

Лица, принадлежавшие когда-то живым людям и теперь сдираемые шматками тухлой мерзости с желтоватых, окровавленных костей вонючими и липкими от испражнений — своих и канализационных вместе взятых — тварями напоминали декорации, порванные на части руками каких-то наркоманов или безумцев.

Но это было на самом деле: каждый из этих пожираемых крысами покойников когда-то был живым человеком со своей жизнью и желаниями. Они жили, думали, а стали гнилым мясом. Куда делся их разум, их «я», самое ценное, что есть у живого существа? Они верили в загробный мир, реинкарнации, но никто не вернулся рассказать. Интересно, почему? Бельма полуоткрытых и навыкате из-за отъеденных век глаз, с чмокающими звуками выедаемых из глазниц крысами — в свете сверху, проникающем через «ливнёвку», я увидел их бурые жирные тела и кишащих в шерсти походящих на багровые точки клещей и прочих кровососов — остатки отгрызенных червивых носов и раскрытых в немом крике ужаса объеденных ртов словно молили всех вокруг о пощаде. Руки и ноги были вразлёт у всех, руки и пальцы скрючились, а у многих не было большинства пальцев. Но вместо живой и горячей крови мёртвое мясо кишело шевелящейся мерзостью.

Особенно страшным был покалеченный бандитами труп явно испытавшей перед смертью все связанные с насилием и ранами страдания молодой женщины, у которой пол-лица было нетронутым и серо-бурым, а вторую половину с хрустом, пихая друг друга, прямо со спутанными мёртвыми волосами жрали крысы. Нос был лишь покусан, одна половина рта — труп лежал на боку, — была сожрана, словно показывая смерть на разных стадиях разрушения тела. Один глаз и часть век уже сожрали, а второй, открытый и мутный, смотрел прямо на меня! Словно прося, спаси меня, я сделаю всё, но спаси меня, из этих когтей распада.

Поздно, поздно, увы, ты верила в новую жизнь, а оказалась здесь. Не важно, как именно, но результат вот он, тебя глодают крысы и опарыши! Был человеком ты бедным или богатым, красивым или уродливым, здоровым или больным, конечный итог такой же. Просто все стараются не думать о таком, обходят тему смерти стороной как самую неприятную, но смерть ставит точку на всех, кто попался в её страшные лапы независимо от обстоятельств. Избегать темы — не решать проблему, это умственный атавизм, чисто детская мысль «закрыться простынёй, чтобы ночной ужас ушёл», идёт и во взрослую жизнь. Итог я видел перед собой, к паническому ужасу — он и без того был, понятное дело, запредельным — своему я понял, что возня крысиной своры приближалась ко мне, и в смеси полужидкого дерьма, в которой я был с несчастными, словно качалась, и из массы гнилья в обрамлении из червей-опарышей показалась седая голова старика. Его глаза были мутны и открыты, но в гнилье, как и вся бородатая голова, и я сквозь эту мерзость увидел мёртвый, умоляющий о спасении из этой Преисподней наяву взгляд. Меня передёрнуло, и тут же под давлением других тел труп старика утонул, словно он был мимолётным мгновением, которому поздно продолжаться.

Но нет, понял я раз и навсегда, жить никогда не поздно, с ненавистью к распаду и превращению живого разума в комки гнилого мяса в желудках вонючих тварей подумал я и схватил особо крупную крысу, пытавшуюся укусить меня за торчащую в сторону правую руку, и шваркнул её о находившуюся рядом бетонную стену с шилообразными измазанными чем-то бурым неровностями и торчащими штырями. И бил в судорогах отвращения до тех пор, пока от её черепа не осталось кровавая каша. Нет, я вам не достанусь, я — это я, у меня своя жизнь, я живой, и никто не вправе, никто не может отнять у меня меня самого! Я буду жить и бороться, даже если не будет шансов, я буду жить и жить, смерть — мой враг навсегда! Никогда я не приму её, знай, тварь, ты обрела нового врага, непримиримого!

Поднявшись из гнилья — я, оказывается, лежал головой на относительно свежем трупе убитого молодого парня, клацнувшего зубами и привлекшего к себе внимание тварей, а из его сведённого судорогой смерти рта выполз жирный могильный червь и тут же залез обратно — на нетвёрдых, уже укушенных ногах, я с доступной лишь в шоковом состоянии силой выломал из сырого бетона прут и замахал им на тварей, которые обратили на меня внимание и буквально прыгали в атаку. Будь я безоружен, разделил бы участь... бррр, нет-нет, только не это! Одной крысе понаглее я сразу же размозжил жирный череп, второй и так далее до десятой — тоже, ещё нескольких раздавил размокшим зловонным ботинком со всей силы, ещё одну пронзил, как шашлык, и ещё одну, и бросил остальным с кровавым следом по стенке.

В ужасе и жажде жить я бил ими по стенкам, орал и бил, бил. Ещё дёргающихся и визжащих от невыносимой боли животных размером с кошку, плюющихся кровью и кусками в хлам подавленных внутренностей, немедленно стали пожирать сородичи, отрывая кровавые куски с маленькими багровыми фонтанчиками при каждом хрустящем, чавкающем укусе. Я не вытерпел и вырвал всё содержимое своего многострадального желудка прямо на ближайших крыс, и рвотные судороги били меня снова и снова. Казалось, желудок выплюну, но зрелище пробитой прутом крысы, которая выплюнула все внутренности, отрезвило меня и укрепило в моей окончательной жизненной позиции стать врагом смерти и распада раз и навсегда. В судорогах стряхивая с пропитанной гнилью и дерьмом одежды изрядно покусавших меня трупных опарышей и раздавив ещё несколько крыс, я с воплями рванул по ржавой канализационной лестнице вверх, едва не выбив входной люк головой и не упав со ржавых, ломающихся прямо под ногами ступенек.

Тут люди с ужасом смотрели на меня, многие были изъедены оспой и двое — даже проказой. Вот тут я перепугался, они напоминали трупы снизу, но живые! Неееет! Я еле не кинулся прочь, но несколько человек из соседних развалин кинулись с ножами на меня. Я не помню, как я прутом снова и снова мозжил их черепа, но в итоге трупов было пятеро — видимо, гунды всегда старались убедиться, что с их жертвами всё кончено, и установили дежурство, а по ночам заходили и проверяли, живы или нет. Но теперь туда попадут они, и двое живых стонали, под крики и бегство людей вокруг. Я трясся уже от ненависти, как кто-то может лишать другого жизни, обрекать их вот на это, что я видел там, в настоящем аду? Ограбили меня и думали, убили? Ну что ж, я кинул обоих в люк, сорвав с самого крупного куртку и штаны. Ох и воняют они, не заражусь ли, подумал я и истерически рассмеялся. Я был в канализации, где Обитель Зла отдыхает по инфекции, а боюсь каких-то ЗППП! Но они опасны, и штаны надел с немалым колебанием после их стирки и мытья собственного тела в сломанной водяной колонке в квартале отсюда до красноты кожи и полоскал рот до жжения в горле и носоглотке. Мало ли, вдруг опарыши где-то на мне, хотят жрать плоть… Нет, нет, после пережитого я буду бороться с этими тварями насмерть! Одёжку прежнюю с обувью кинул в люк, а слышные даже со ста метров дикие и животные вопли тех заживо пожираемых крысами гундов меня даже порадовали.

— Ну, что же, не ценили жизнь, теперь заплатите за это ту же самую цену, что платили ваши жертвы. Жизнь — священна, думайте об этом, прежде, чем потерять её навсегда. А смерть — мой самый страшный враг, и я приду за ней, как за вами! — хриплым, каркающим после обожжённого желудочной кислотой смехом комментировал я их вопли. Но подойти не захотел, ну его, чур, чур!

Теперь, идя босой по Калькутте, я сторонился солнца — ещё бы, химиотерапия сделала Солнце моим смертельным врагом, видел глумливую смерть повсюду. Увидел череп за маской, именно он — истинное лицо обычной жизни, а обычные лица сдираются с него, как я видел на примере с крысами, как драная тряпка. Вот бегут орущие и обегающие по дуге страшного иностранца дети с ранами и шрамами от мерзких зловонных крыс, а рядом — их родители, но в итоге их всех не так уж нескоро ждет… это, и так они будут выглядеть после смерти, после которой будут ли они существовать? Как, как? Жизнь — когда ты думаешь, видишь, когда ты есть, и это святое великолепие становится тухлятиной? Они не понимают этого, неужели не понимают? Или понимают и, как последние ничтожества, принимают? Они не понимают, что райского сада с цветочками дальше НЕ-ЕТ? Как так можно, знать, что… И тут я понял, они просто не видели, не видели того, что я, или не прошли на грани смерти, когда этот ужас рядом с тобой. Они, обычные люди, попросту в силу бытовой зомбированности

Реклама
Обсуждение
Показать последнюю рецензию
Скрыть последнюю рецензию
     Темы смерти и жизни на грани смерти прочно вошли в литературу с древних времён. Казалось бы, можно ли написать в этой области что-то новое? Тем не менее, данное произведение вызывает определённый интерес. Оно написано в виде воспоминаний человека, перенёсшего жуткие страдания, но оставшегося в живых. Кто же этот герой, пишущий мемуары? Вот тут и возникают вопросы, на которые читатели не получают ответов.

     Индия, Калькутта. Некто приходит в сознание в канализации, заполненной трупами людей и животных. Вполне себе интригующая завязка. Довольно красочное описание крыс и опарышей, пожирающих гниющую плоть. Ужастик? Несомненно. Но реальна ли эта картинка или мы видим плоды воспалённого муками болезни воображения? Склоняюсь скорее ко второму. Одна галлюцинация плавно переходит в следующую. Полицейский участок, драка со служителем Фемиды и врачом, временное успокоение под воздействием лекарств. Почему именно Индия? Никаких даже намёков нет ни на национальные особенности хотя бы архитектуры, ни на традиции жизни и поведения, ни на что вообще. С равным успехом можно было бы написать: Англия, Лондон или любая другая страна и город. Но у меня есть предположение, что автор, возможно, хотел показать безотносительность места страданий к самим страданиям, общим для всех людей любых рас и национальностей.

    Неожиданный поворот сюжета - встреча с родителями. Но и эти персонажи никак не влияют на поведение главного героя. Вместо подходящей к событию радости ему мерещатся кладбища и трупы. Возникает вопрос: не умершие ли родители пришли "в гости" к сыночку, который ранее упорно избегал посещать их могилы?

     Итак, мучения позади и пациент навёрстывает упущенное по полной программе, набрасываясь в своей жажде жизни на всё, что шевелится. Подробности этого процесса могут заинтересовать некоторых читателей. Отчётливо просматривается авторская позиция: клятва отомстить смерти. Хотя и не сказано, как это сделать, но мы можем догадаться. Жить вопреки всему, жить долго и счастливо.

     А мы подходим к завершению нашего исследования. Вряд ли этот труд можно назвать полной автобиографией автора, это больше всего напоминает поток сознания, вызываемый врачом-гипнологом во время сеанса. И в этом его особая ценность для всех, изучающих посттравматический стрессовый синдром.

Оценка произведения: 8
Жорж Декосье 10.07.2024
Комментариев нет
Реклама