он прибыл, словно по молитвам и поспел к одному из наиболее драматических моментов этого дня: машина скорой помощи как раз остановилась около складского крыльца. Не прибудь он именно в этот момент, скорее всего скандал, так и остался б тайной, погребённой во мраке негласного сговора его противоборствующих сторон.
После отбытия врачей, генеральный директор просто явился в раздевалку и, справившись о здоровье, предупредил о разбирательстве, грядущем сразу по возвращении Гоислава в рабочие ряды. Вместе с тем, и, разумеется, не без участия оборотистого и деятельного Макса, скоро решилась и проблема с транспортом. По распоряжению генерального, был тут же найден попутный грузовой маршрут, обязанный доставить Гойко до самого порога его избы...
Перепуганные в преддвериях разборки бухгалтеры, не думали и высовываться из-за своих столов. Таким образом, во время отправки, на галерее, в погрузочной и на лестнице склада находился минимум сопровождавших Гоислава коллег...
Гойко собирался уже спускаться, когда из своего кабинета выскочила Катя. Ей тут же преградили путь.
– Мне ему отдать нужно... – прорывалась девчонка вслед.
– Ма, пустите ню! – воскликнул Гойко, и Катерина сразу оказалась на ступенях.
– На, возьми... Под мостом нашла сегодня...
Девушка протягивала ему деревянный образок.
Словно горное солнце осияло лицо парня. Приняв икону обеими руками, он жарко припал губами к ней. Смущённо улыбаясь, Катерина быстро повернулась, чтобы уйти.
– Катице! – крикнул Гоислав.
Катерина снова неуверенно спустилась на пару ступеней вниз.
Гойко ещё два раза поцеловал образ и протянул его ей назад:
– Узми! Узми себи! Да твое дете буде живо! Да будешь имала счастие с ним! И да хранит вас обойицу Господ наш!..
Гойко остановился рядом с распахнутой настеж калиткой ведущей с улицы в его двор. Напротив, на дороге стоял припаркованный грузовой фургон. Гойко смотрел, как сквозь низенький проём из сеней избушки выносят гроб. С одного конца - полный бородатый мужчина, с другого - белокурый сухощавый паренёк. Знакомая ему уже девушка придерживала им дверь.
Пока мужчины возились с тяжёлым, резным, из цельных досок гробом, девушка выбежала на улицу, чтобы отворить у фургона кузов. Она остолбенела, когда, сразу за забором, вдруг неожиданно налетела на самого хозяина сундука!
Сердце захлебнулось, и в пятки ушла её душа, но, ни побледнеть от ужаса ни, тем более, покраснеть от смущенья Алёнка не успела. С мягкой, полной грусти и света улыбкой, делая шаг и, протягивая открытую небу ладонь, с искренней нежностью и проникновеньем, обращаясь к ней, Гойко произнёс:
– Прими мое саучешче!
И вот тогда, оставив страх и стыд, и всякое сомненье, объятая несказанным теплом от этой всепрощающей благодати, одним порывом, с жаром и доверьем, Алёна вложила свою руку в протянутую ей ладонь...
– Открыла? – пыхтя и отдуваясь, подтаскивая сундук к выходу, спросил Алёнку отец.
– Пап! – окликнула она.
Александр Петрович обернулся на зов.
– Поставь пока на землю всё...
– Не открывается никак? – Александр Петрович переступил через порог
– Пап! Познакомься. Это Гоислав...
– Ах, вот как...
Александр Петрович пристально глянув на парня, протянул ему руку.
– Это что же, ты себе, значит, домовину сам сколотил?.. Мне вот Алешка рассказала как у вас всё там, вот, получилось...
Алёна явно забеспокоилась, не зная, как отвлечь разговор.
– Я... Я будем молилсе за вашу маму! – горячо пообещал Гоислав.
– Ну, я от этого как-то далёк... – пробормотал в ответ Алёнкин отец.
И, задумавшись, и помявшись, как-то неловко улыбнувшись, добавил:
– Да я, честно говоря, и не думал, что там что-то есть, никогда... А вот, как вспомню, что Алешке Анютка-то рассказывала, про сон-то свой этот... Так знаешь, и верится ведь... Хочется верить, что хорошо ей там... Так ведь тебе Анюта сказала-то тогда? – обратился он к дочке.
Алёнка вытаращенными глазами смотрела на отца.
– Пап... не надо, пап... – только и смогла испуганно произнести она.
А Гойко улыбался.
– Па с чистом душом везде ест радост! – заговорил он. – У Господа свим праведницима есть счасте дойти! Па и у празник свети преминути то много значит! У Покров Пресвете Богородице – тим боле! То значи да нёй сви грехови прошчаютсе! Па ко не би бил счастлив од тога? То ест радост! То ест благо велико! Веруйте у то! То много значи кад веруете! Не толко тело у гробу видите, па да знате, что она гледа вас!.. Па може ешо она будет молиласе за нас, а не мы за ню!
Появившиеся на глазах художника слёзы к концу его пламенной речи уже нашли выход. Невозможно знать всего, о чём успел подумать и передумать Александр Петрович Синицын, наблюдая этот необычный, и, на его рациональный взгляд, странный порыв. И он и верил, и, одновременно с тем, не мог. Времени на размышления уже не было ни минуты.
– Я вот всё думаю, какую домовину-то мать себе красивую выбрала! – сказал он, кивая на стоящий ещё за забором гроб. – И как узнала-то только о ней!.. Не мало ль денег-то заплатили мы тебе за неё? Добавить надо...
Лицо Гоислава вытянулось и, сначала сделалось растеряно, а потом и потемнело. Он отступил, и, с обидой глядя на Алёнкиного отца, разочарованно бросил:
– Па не зарабатывам на томе!
Александр Петрович недолго размышлял над ситуацией.
– Прости, сынок!
С такими словами он шагнул к парню и крепко его обнял.
Алёнка покосилась на стоящего сбоку калитки и задумчиво наблюдавшего за всей этой продолжительной сценой кузена.
«Всё, блин, вверх дном!» – хмуро, почти про себя, проворчала она...
Анна опоздала к началу отпевания. Осторожно проскользнув в дверь ритуального помещения больничного морга, попыталась тут же укрыться за спинами присутствовавших людей: помимо Алёнкиной бабушки, попутно отпевали ещё двоих покойных, и народа в зале было предостаточно. Однако остаться незамеченной Анне так и не удалось. Чья-то крепкая рука потянула её за локоть. Испуганно обернувшись, Анна увидела над собой лицо Алёнкиного отца. Не произнося ни слова, тот провёл её к группе из родни и соседей усопшей. В руках у Анны тут же оказалась тонкая восковая свеча. Слева от себя девушка приметила брата Александра Петровича. Тот поднёс пламя к её фитилю. Свечка треснула и разгорелась.
– Паки и паки миром Господу помолимся! – возгласил тем временем священник.
Закрестились деревенские соседки и низко склонили спины и головы перед кадящим по сторонам диаконом... Анна снова попыталась стушеваться, но придерживая её с обеих сторон, братья Синицыны не дали ей отступить. Пламя свечи в её руках всё разгоралось, опаляя Анне волосы и брови. Соседки косились на неё. Но теперь Анна видела только этот огонь. И она всё старалась держать свечу подальше, опасаясь обжечь лицо...
Всю дорогу до кладбища Анна сидела с братьями на заднем сидении. В десятый раз те слушали историю о её ночном видении. Попутно распытывалась и Алёнка. Если бы тут был ещё и Макс!..
Братья рассуждали о загробной жизни и перечисляли случаи, доказывающие её существование. В эти минуты, оставаясь наедине со своими ощущениями и мыслями, Анна разглядывала крышку стоящего перед ней на распорках гроба. Взгляд скользил по завиткам резного орнамента на его досках, по писаным на гладких стенках голубой и красной красками узорам, и она никак не находила в себе сил оторваться от них. Порой от созерцания её отвлекали вопросы. Тогда Анна словно пробуждалась ото сна и отвечала, но взгляд снова и снова возвращался к резьбе…
Позади остался город и бесконечные поля, и серое небо. Автобус проехал через деревеньку и въехал на кладбище. Ничего не видящими глазами Анна смотрела за окно. Автобус медленно преодолевал ухабы свежеразъезженной дороги. На ветвях молодых берёзок, на памятных плитах могил сидели большие чёрные птицы.
– Настоящие вороны… – заворожёно шепнула Алёна. – Огромные, чёрные...
Она сидела позади Анны, спиной к ней, возле окна. С другой стороны дороги, словно вспаханная целина, чернело поле с ровными рядами, помеченных металлическими табличками, могил.
– А это чё такое? – кивнул за окно сидевший рядом с сестрой кузен.
– Бомжей хоронят, наверное... Безродных всяких там... – отвечала ему сестра.
Автобус остановился. Открылись двери. Выкатили гроб…
Настала минута последнего прощанья. У края ямы собрались провожающие. Каждый по очереди, подходя, целовал покойницу в лоб. Обнявшись, возле матери рыдали братья. Алёнка и Игорь, почти прижавшись друг к другу, кучковались в изголовье за спинами своих отцов.
– Прости нас, Капушка, и прощай! – с поясным поклоном чинно произнесла одна из соседок, по-видимому, близкая подруга усопшей, и со словами молитвы крестообразно осыпала покойную освящённой землёй.
Анна смотрела, как ветер колышет бахрому покрывала и треплет выбившуюся из-под платка пушистую седую прядь волос.
– А там, наверное, тоже ветер есть... – выдала вдруг она после минутного раздумья.
Алёнка с удивлением посмотрела на подругу и мрачно отвечала:
– Конечно, есть. А ты как думала? Вот умрёт так человек... нежданно... и остаётся те только ветер, чтоб воздушные поцелуи можно было передавать!
В шестом часу вечера закончились поминки. Заказной автобус повёз соседок по домам. Алёнка сложила в спортивную сумку наполненные кутьёй, салатами и бутербродами переносные контейнеры и пакеты, положила бутылку красного вина...
– А ты куда собираешься? – ткнула Анна пальцем в Алёнкино приготовленье.
Уже одетая, она стояла в прихожей у дверей.
– А я поеду к тому парню, что гроб себе этот сколотил, – спокойно отвечала Алёнка. – Он за бабулю молиться обещал. Договорилась с ним сегодня, что и к нему приеду помянуть.
И, сказав это, и не моргнув, глаза в глаза, она выдержала на себе долгий, пристальный, испытующе-обжигающий взгляд.
Вместе они вышли из подъезда во двор.
– Пойдёшь со мной на троллейбус? – спросила Алёнка.
– Я пешком. Протрезвею до дома... – глядя в сторону и в пустоту, буркнула Анна ей в ответ.
Темнело. Следуя дворами, очень скоро Анна добралась до своего квартала. Но, миновав площадь, она не стала сворачивать к дому, и продолжала путь. На трамвайной остановке, у поворота к городскому рынку, мигал светофор. Выждав, когда снова загорится зелёный свет, не торопясь, всё тем же размеренным шагом, Анна пересекла проезжую часть и трамвайные пути. Она шла привычной для себя дорогой, которой много лет ходила на работу в стационар.
Миновав рынок и переулки, Анна вышла к белому старинному шатровому храму. Улица от храма вела к её отделенью, но она не свернула к больничным корпусам, а пройдя дальше, до троллейбусной остановки, наконец, замедлила шаг.
Остановившись на перекрёстке, стараясь унять тяжёлое, прерывающееся дыхание и дрожь, долго набиралась решимости и сил. От перекрёстка, за проезжей частью, хорошо просматривался этот маленький, с заколоченными ставнями, вросший в землю домок. Но за лепившимся к его фасаду сплошным дощатым забором Анне был виден только кров. Собравшись с духом, девушка двинулась вдоль ряда частных домов. Остановившись напротив, не переходя через проезжую часть, присматриваясь, приподнимаясь на цыпочках, попыталась издалека заглянуть за забор. Аккурат, в том месте, где у фасада виднелась прореха между выломанных сверху
