высокий, худощавый молодой человек, вдруг поднялся с корточек навстречу им...
– Чё? Страшный такой? – ухмыльнулась Алёнка. – Леший, я тебе говорю...
– Вот, Макс, это Анютка, – представила она подругу однокласснику.
По-видимому, смутившись и запутавшись из-за испуга, Анна протянула для приветствия руку. Но молодой человек, ни на минуту не замешкавшись, спокойно ответил ей рукопожатьем.
Уже, было, успокоясь, Анна снова смешалась под пристальным, настойчивым взглядом Алёнкиного одноклассника. Разглядывая её лицо, он даже немного дольше, чем того требовала церемония приветствия, задержал в своей руке её кисть, хотя, и отпустил её, скоро опомнясь...
Чему-то при этом усмехаясь, он спросил:
– А мы, случайно, не встречались с тобой раньше?
Для верности, Анна ещё раз присмотрелась к лицу парня и осторожно отвечала:
– Может, память снова изменяет мне, конечно, но я тебя не знаю, точно... Может только мельком, но я тебя не помню...
И, убедительности ради, покачала головой.
– Идёмте! – скомандовала она следом, уворачиваясь и выскальзывая из-под взгляда, которым упорно продолжал буравить её проклятый «лесовик». Быстро шагая впереди, она повела приятелей через проезжую часть...
Алёнка замялась на подходе к приземистому одноэтажному зданию. Искоса поймав её исполнившийся напряжения и растерянности взгляд, Анна мягко предупредила Алёнкино смятенье:
– Подождите меня здесь! – распорядилась она и сама скрылась за широкой серой дверью.
Внутри она пропадала не более четверти часа. В это время Алёнка с приятелем-одноклассником, беседуя, отошли в сторону. Когда Анна снова нарисовалась на пороге, её внимание оказалось приковано непонятной, странной суматохой, возникшей точно при её появлении. Хорошо было заметно, как взбудораженная и чем-то испуганная Алёнка, с нетерпением замахала на приятеля сжатыми кулаками и даже ударила его один раз в грудь. А потом, как-то напряжённо ёрзая по сторонам глазами, обернула их к приблизившейся уже Анне, одновременно с тем, не зная куда их подевать...
Однако, такое странное поведение совершенно не смутило, отнюдь не падкую на размышления Анну. Гораздо сильнее обеспокоил её новый оттенок, появившийся во взгляде одноклассника Алёны. Анна инстинктом почувствовала его... Чего только не было в этом взгляде, попросту сверлившем её в задний момент! Живейший интерес, неприкрытое любопытство, восторг и радость, как от свершившегося, в борениях и муках, за секунду до этого мгновения, открытия...
Анне стало жарко. Так жарко, что огонь бросился ей в глаза и уши. И, передавая в руки молодого человека листок, с написанными на нём промерами тела, острым и тёмным взглядом она упёрлась прямо в глубоко посаженные, смотрящие словно из лесной чащи, глаза. И, что поразительно, даже не усомнившись, и ни чуть не устыдясь, так же остро и, вместе с тем, жадно, молодой человек, как в ответ, дословно, въелся своими огненными глазами в неё самою!
– Макс! – звучно и повелительно окликнула товарища Алёнка.
Услышав возглас, делая над собой усилие, парень всё же сморгнул и отвёл взгляд.
– Макс! Ты ведёшь себя неподобающим образом! – сдержанно и несколько театрально заговорила Алёнка. – У тебя есть жена и два сына, а ты тут своим нахальным взглядом щупаешь посторонних, совершенно чужих девиц! Окстись!
По лицу Макса скользнула загадочная, задумчивая усмешка. Он посмотрел на зажатый в пальцах листок бумаги, и, в знак признания, кивнул Анне головой. И он всё ещё делал усилие, чтобы не вернуться к прежнему созерцанию, постепенно смиряясь…
Анна обернулась к подруге:
– Я не буду тебе ничего говорить. Вот всё подробно написано… Вот здесь.
В руках она держала второй листок.
– Что нужно принести, сколько нужно заплатить денег… Сама понимаешь за что. Погребение – в понедельник. В Воскресенье не отпевают. Пойдём!
С этими словами, Анна двинулась к воротам, вон с территории больницы.
На ходу читая записи из морга, Алёнка некоторое время плелась вровень с Максом. Затем догнала Анну и, чтобы приблизиться, взяла её под руку.
– Я Максу рассказала твой сон, – заговорила она, почти на ухо. – Он, это… Он просто сильно впечатлился от него... Про детей и жену – это я ему так сказала… чтоб тебя своим бесовским взглядом не смущал.
И, кидая слова через плечо, адресуя их следовавшему чуть поодаль приятелю, добавила:
– Нефиг лешим зырить на людей!
***
Предстоял тяжёлый рабочий день. С утра светил завоз продукции. К шести утра Гойко пешком добрался до склада.
Он уже подходил к воротам базы, когда у самого входа его обогнала фура, которая тут же медленно начала прилаживаться в створы ворот. Гойко пришлось основательно наглотаться выхлопных газов, прежде чем КАМАЗ сподобился пристроиться и проехать через узкий проход. Только тогда молодой человек смог и сам, следуя за газящей громадиной, пройти на территорию складов.
– Опаздываете, опаздываете, – томно и с достоинством комментировал его появление заведующий хозяйственной частью. И это была «песня»! От последовавшего за этим дикого матерного рёва кладовщика Гойко чуть не снесло к противоположной стене.
– Укуренные все, с-суки!!! – неслось в продолжение длинной непечатной тирады в спину поднимающегося по лестнице в раздевалку художника. – И лохмы свои завяжи! Пидор-р-расов тут р-развели!!!
Погрузочные кары разобрали прежде, чем Гойко успел, переодевшись, спуститься вниз. Ему оставалось передавать.
– Поменяемся потом..., – шепнул Гойко его приятель Максим, который успел занять себе тележку.
Однако, выполнить обещание ему так и не удалось: в конце концов, он и сам попал на выгрузку товара. Его тележкой вероломно завладел кладовщик. Он разъезжал на ней по погрузочной, откровенно кичась своей мнимой трудовой деятельностью и продолжал покрикивать на рабочих, нагружавших товаром настилы из досок.
– Как кур в ощип! – комментировал Максим свою «переквалификацию».
Дружба Максима и Гойко началась ещё летом. Оба давно уже работали на одном складе. Но особо тесного контакта между ними долгое время не наблюдалось. А если уж говорить по справедливости, то почти с первых дней появления Гойко в коллективе (если таким термином вообще представлялось возможным назвать постоянно меняющую состав, разношёрстную складскую команду), всё что чувствовал Максим по отношению к новому товарищу, вернее было бы назвать раздражением и неприязнью, побороть которые тот даже не пытался...
В Гойко Макса раздражало многое. На первом месте в этом списке стояла бесхребетность. Мнимая или настоящая. Об этом Максим тоже не спешил размышлять. Сам факт податливости, нежелания отстаивать свои интересы, сговорчивости, когда дело касалось навешивания на его шею чужой вины и чужих проблем, бесил Макса до глубины души. И дело было даже не столько в презрении к слабости страдающей стороны, сколько в ненависти к стороне эксплуатирующей: благодаря непозволительной, с позиции Макса, беспринципности и мягкосердечия, для произрастания и процветания получали благодатную подпитку такие омерзительные явления, как подлость, жестокость, бездушие, хамство, безответственность, пьянство, лень, эгоизм...
Вторым непростительным и неприемлемым свойством в Гойко для Макса была его терпимость, а ещё хуже того, до слезливости сентиментальная сопереживательность. И снова под статью попадали отбросы общества. В этом душевном качестве коллеги Макс видел поверхностность и недалёкость ума. Тот поднимал из грязи пьяниц и слушал бредни якобы обиженных судьбиной алкашей, слушал излияния мерзких, скандальных «базарных» баб... Его открыто пользовали и он не находил в себе сил отказаться...
Будучи от природы рассудительным и логичным Макс не видел причин откровенно ненавидеть товарища по работе. А посему он старался не показывать тому обилия своих чувств. Но тем не менее, в конце концов, дело таки дошло до размолвки.
В тот раз перед началом рабочего дня Макс случайно оказался в каптёрке наедине с Гойко. Каптёрка была тесной, и в летнее время там редко кто проводил свободные минуты. Когда Макс зашёл переодеться, то обнаружил товарища в каморке в одиночестве, в обнимку со стаканом чая. Тот первым поздоровался с ним, изобразив при этом приветливую, совершенно нейтральную улыбку. Эта его улыбка тоже всегда выводила Максима из равновесия. «Блаженный» – не иначе. Так называл в редких разговорах с грузчиками Гойко Максим...
Однако, как всегда, взяв себя в руки, он ответил ему вполне благосклонно и, облачившись в рабочую одежду, приступил, было, к столу, где покоился электрочайник. Макс хотел уже наполнить его водой, чтобы согреть себе чая, но сосуд оказался полон и, к тому же, горяч.
– Толко пет минута как сварилсе, – прошептал из своего угла Гоислав.
Что-то было у него с горлом. Он не мог говорить в полный голос.
Покосившись при этих словах на Гойко, Макс вернул на место чайник. С секунду размыслив, он передумал заваривать себе чай и, достав из тряпочной сумки пластиковую бутылку, отвинтил крышку и напился прямо из горлышка чистой воды.
– Боишьсе заразе? – насмешливо и скептично прохрипел Гойко: он следил каждое движение своего товарища по цеху.
– Просто передумал, – отозвался Максим.
– Что я сделал теби?
Макс с удивлением уставился на коллегу. А тот не думал прекращать:
– Целое време мене смотришь как жабу одвратну!
– У тебя температура? – поинтересовался Макс.
– Не притварайсе! – захрипел тот снова, распаляясь ещё сильней. – Что я ест по-твоме? Кусок говна? Ты щас и чайник бросил, тек толко узнал, что я нега загрел!!! Что? Не? Ние то то?
Гойко резко поднялся с места. Шагнув к двери, он выплеснул на бетонный пол коридора остатки чая и с размаха, с отчаянием швырнув свой стакан в ведро с мусором, поплёлся вон.
Нельзя сказать, что Макс опешил или сильно удивился. Возможно, что такая взрывная реакция стала неожиданностью для него. Но удивляться ей молодому человеку не приходилось. Во-первых, всё сказанное товарищем было чистой правдой. Правдой было и то, что Макс и сам не мог понять причину своего отношения к человеку, которого знал настолько плохо, что даже не мог сейчас взять себе право изумиться его поведенью! Он даже ни разу в жизни не побеседовал с ним.
На работе было не до задушевной беседы, а после работы Максим торопился домой. Дома у Макса была своя нелёгкая семейная жизнь. И в сочетании с тяжелейшим, изнурительным трудом на овощном складе, эта жизнь исключала всё, что не входило в список трудовых и семейных обязательств. Год назад жена родила, ему второго ребёнка. А в следующем году Максим планировал закончить шестой курс заочного отделения в политехническом институте. Таким образом, жизнь молодого человека была исполнена до краёв. И разнообразить её чем бы то ни было, пусть даже новыми знакомствами, или проникновенной беседой, Макс не видел смысла.
Он не считал себя обязанным объяснять себе самому свои собственные эмоции и мысли, постольку, поскольку они и касались, по его личному убеждению, лишь его самого. Со своими чувствами, мыслями, ощущениями, порывами и позывами до сего момента он мог управляться сам: они не вредили никому, пока не выходили наружу. Пока он не пускал их туда. Они не могли никого ранить и он не беспокоился за
