них.
Сейчас было бы логичным срочно догнать и успокоить, и извиниться перед человеком, перед которым он действительно был виноват. Коль скоро тот прочитал его негативное настроенье... Но Макс не мог. Он никак не обнаруживал в себе для этого внутренней потребности, что должно бы было обеспечить естественную искренность произносимых им слов.
Макс сел на скамейку, как раз на то место с которого только что поднялся Гоислав. Огляделся по обеим сторонам, заглянул под низ... Из-под скамейки он извлёк, явно ненароком, завалившийся туда блокнот с карандашиком и кусочком ластика в проволочной пружинке, соединяющей его листки. Собираясь уже отложить в сторону свою находку, под загнувшимся листком обложки он узрел рисунок и приоткрыл тетрадь. На первой страничке красовалась ветка полыни. Макс засмотрелся на мастерски произведённый карандашный рисунок простого растенья. С восторженным, почти что детским любопытством, он осторожно заглянул под страницу. И там, и далее в блокноте, были видны только рисунки и он принялся листать их уже без опасенья...
Пейзажные зарисовки чередовались с портретными и композиционными набросками. Среди встречающихся на страницах блокнота лиц, фигур людей Максим обнаружил много знакомых ему лично персон. Некоторые портреты больше напоминали шаржи. А некоторые походили на абстракции. Но, что удивительно, даже и абстрактно нарисованные лица были настолько характерны, что узнавались без малейших раздумий, сомнений и проблем.
В самом начале тетради Макс наткнулся на портрет вечно пьяного сторожа Василича. Тот самый, из разряда абстракций, портрет. Прописан он был в кубической манере.
То что на рисунке был сторож Василич, не подлежало ни малейшему сомненью. Это бы был Василич, даже не знай Макс, что именно он чаще всего цеплял Гойко своими разговорами, и именно его тот не раз выуживал из воды...
У графического Василича была гипертрофированная голова, гораздо меньшего размера шея, плечи и грудь. А всё остальное вообще напоминало хвост головастика озёрной лягушки. На лице особо выделялся правый глаз. Его неестественные размеры вполне уравновешивало левое ухо старика, располагавшееся слегка позади головы и развёрнутое в противоположном направлении.
Несмотря на карикатурный характер, портрет сторожа Василича не вызывал даже улыбки. Ну, возможно только в момент первоначального узнаванья! И только... Общее впечатление от рисунка можно было определить, как тягостное. Создавалось ощущение поздней осени, безнадёжности и разложенья...
Макс слегка задержался, рассматривая детали графическо-кубического сторожа на рисунке, пытаясь понять: что же роднит это чудище со вполне человекообразным оригиналом?.. Но вскоре оставил это занятие, запутавшись вконец, и стал листать дальше.
Через несколько страниц он наткнулся на собственный портрет. На нём он был изображён без всяких изысков, как есть, в три четверти оборота... Но что-то неприятно поразило Максима в этом рисунке. Наконец он понял: на портрете у него были закрыты глаза...
Макс долго рассматривал рисунок, размышляя о наличии или отсутствии какой либо аллегории, замысла и подтекста... Созерцание было прервано влетевшим в каптёрку кладовщиком.
– Чё ты здесь сидишь-то, еб твою мать?! Тебя уже отметили отсутствующим!
Ужас отразился в глазах Макса. Чертыхаясь, он пихнул блокнот обратно, поглубже под лавку, и выскочил в коридор...
Конечно, как отсутствующего Макса ещё никто не отмечал. Но страх молодого человека понять было нетрудно. Судьба прогульщика решалась здесь однозначно, независимо от причины невыхода на работу. За неявкой моментально следовали увольнение и расчёт. Здесь не было ни договора ни социальных гарантий. Была только ежедневная зарплата. Нельзя сказать, что адекватная, затраченным на её добывание усилиям людей, но вполне солидная по меркам стандарта, что со временем и местом сопряжён...
На улице стоял трактор. Из него грузили картофель. У проходной виднелся грузовик с капустой. Работы предстоял непочатый край и Макс понял что извинения и разговор придётся теперь отложить.
Собственно говоря, в этот день разговор с «блаженным» у него так и не состоялся. Но, что хотя бы немного успокаивало Макса, это появление надежды на разрешение и мир.
Во время обеденного перерыва Максим нашёГойко. Тот сидел в пыли, под стеной склада, с торца здания и выглядел абсолютно измождённым...
– Ивич!.. Гоген!.. – окликнул его Максим и про себя усмехнулся: только теперь до него вдруг дошёл смысл клички, которой того погоняли абсолютно все работники склада, вплоть до самого начальства.
Чуть приоткрыв при этом правый глаз, Гойко едва повёл им в сторону товарища и отвернулся.
Макс присел на корточки рядом с ним.
– Чё ты здесь сидишь? Пойдём в раздевалку.
– Ма, ебисе ти... – прошептал Гойко. – Иди ти у пичку материну од мене!
Голос его совсем пропал к полудню.
– Куда-куда? – не разобрал Макс указания направленья и, с невероятным и восторженным интересом и познавательным азартом, приготовился уже, было, услышать репризу рекомендации...
– На хуй иди! – прохрипел Гойко уже громче, открывая и второй глаз. – Я сейчас хорошо сказал? Теби све сейчас ясно?
Макс разочарованно вздохнул, распрямляясь. Ни слова не говоря, он зашагал прочь. А через пару минут уже вернулся, держа в руке чайную чашку.
– На, выпей чая, – сказал он, протягивая ёмкость. – Это моя. Я её хорошо вымыл. Твою уж не стал из помойки вынимать...
Гойко окинул Макса снизу, исподлобья, мрачным взглядом и, помедлив, молча принял кружку из его рук.
Радость, удовольствие и облегченье, словно это было разрешение от тяжкого груза, тут же написались у Макса на лице. Он развернулся и плюхнулся на пыльную землю рядом с товарищем. Тот c удивлением и недоумением проследил этот его чин...
У Макса в руках оказался целлофановый мешочек.
– Хочешь бутерброд? – спросил он у Гойко, доставая из пакетика сложенный с зеленью и мясом хлеб. – Жена тут навертела. Мне всё равно столько за такой короткий перерыв не съесть...
– Ма, да-ай... – с неудовольствием отмахнулся Гойко, и, отвернувшись, продолжил тянуть из чашки горячий чай.
Ни чуть не смутившись хмурым отказом, Макс сам принялся жевать свой бутерброд. Он решил больше не приставать к товарищу, видя его нездоровье и нервное состоянье и полагая, что времени для окончательного примиренья и общения у них с ним будет предостаточно после предстоявших выходных.
По жизни их смены чаще всего совпадали. Хотя Макс никогда прежде не радовался такому обстоянью. Вернее, чаще всего, ему это было безразлично. Теперь же, спеша на работу после положенной пары выходных, он и сам того не замечая, оглядывался по сторонам, ожидая, что случайно увидит по дороге Гоислава. Всё ещё чувствуя за собой вину, одновременно, Максим ни на миг не сомневался, что товарищ встретит его своей обычной улыбкой, не вспоминая зла и они станут говорить с ним, и больше не будет чувства вины, но будет хороший друг!..
Начался рабочий день... И фура с голландской картошкой... Макс всё оглядывался по сторонам.
«Ивич!» – вдруг раздалось за его спиною. Макс встрепенулся так, как будто крикнули «Ляшенко!»... «Нет его сегодня!» – послышался чужой ответ. «Вычёркиваем?»...
Макс уже не знал о чём подумать бы ещё. На него уже свалилась пара пропущенных сеток с картофелем. Так растерян он был...
На следующее утро Макс явился на работу ещё раньше прежнего. Протрезвевший за ночь сторож заискивающе улыбался ему из своей привратной конуры. Макс прошёл к нему в будку. Он не прерывал и терпеливо слушал излияния сторожа. Он узнал от Василича, что по его мнению, Гоислав в последнее время был сильно не в духе, и что теперь, когда тот просто так исчез, он, Василич, сильно опасается за его здоровие и жизнь: не сделал бы он, дескать, над собой чего такого...
Слушать это Максу было тяжело и неприятно. Но он не противился и был вознаграждён. За эти полчаса, проведённые в сторожке, Макс узнал от Василича всё, что ему было нужно.
Из сторожки он направился прямиком к начальству. Там ему без проблем выдали адрес рабочего, более не числящегося в штате предприятия...
В раздевалке под лавкой всё ещё валялся изрисованный художником блокнот... Макс прибрал его, опустив к себе в сумку...
В шесть часов вечера над промышленными кварталами ещё светило тусклое, в жёлтом мареве солнце. Здесь, на южной оконечности города, оно почти всегда было в каком-то тумане. Наверное, виной тому была болотистая местность, испаренья… Курчавые, мультяшно-абстрактные мелкие облачка до горизонта выстлали собой небосклон и у самого края бесконечного поля отливали тяжкой черноватой синевой. И от этой низкой череды облачков сердце начинало щемить чувство обречённости и неизменного предопределенья.
Стоя на автобусной остановке, в ожидании автобуса, который и не думал подходить, Макс поймал себя на этих возмутительных мыслях. Эти мысли были противны всему существу молодого человека. Он свято верил в прописные истины, вроде: «Терпенье и труд все перетрут», «Без труда не вынешь и рыбки из пруда», «Под лежачий камень и вода не течёт», «Меньше слов, а больше дела», «Смелость города берёт», «Дело – вернее смерти»… Но чем больше он думал, тем сильнее его сковывал неизвестно откуда вынувшийся страх. И ему вдруг пришло в голову, что он слишком долго запрягал. Что вот сейчас, как словно назло всей его жизненной философии, увидит он почём берётся за фунт лиха, и как бьётся рыба об лёд, и как тянутся зубами к собственному локтю, и как располагает Бог...
Из проходной вырулила чья-то «Волга». Макс метнулся к машине:
– Хотя бы до вокзала! – взмолился он тогда…
Без какого-либо особого труда отыскав улочку в центральном районе, а на улочке – указанный в справке из бухгалтерии дом, Макс, сперва, не поверил своим глазам. В доме, указанном в адресе проживания искомого лица, на первый взгляд… вряд ли кто проживал: заколоченные окна, едва не касающийся земли кров… Да и на второй взгляд в доме тоже явно никто не жил: дверь не открывалась и стук не помогал. И надо было обладать неслабой волей, верой и желаньем, чтобы в такой туманной обстановке таки найти овцу!
«Овцой» здесь оказалась верёвка, свисающая с верха двери меж гнилых досок. «Сказка о Красной Шапочке…» – хмыкнул Макс и, с некоторым сомнением, потянул.
Как он сам признавался впоследствии, здесь он изрядно струхнул: когда дверь распахнулась, с третьего взгляда ему ещё раз показалось, что домик мёртв. Из просторных сеней пахнуло сыростью, и холодок показался могильным…
Всегда, вспоминая эти минуты, шёпотом Макс признавал, что, естественным образом, готовился тогда ко встречи с мертвецом.
С трясущимися поджилками, он приступил ко второй, обитой каким-то тряпьём, двери. Когда глаза немного свыклись с темнотой, то и на этой двери он обнаружил похожий шнурок. Его кончик торчал из тряпок. Скрепя сердце Макс дёрнул и за него. Холодея душой, ступил на порог единственного жилого помещения в маленькой трущобе…
Машинально прикрыв за собой дверь, одним махом он обозрел, открывшееся от порога пространство.
Трупа было не видать…
– Кто есть дома? – окликнул Макс.
Ответствовала тишина.
Шаря глазами по сторонам, он сделал ещё пару шагов
