она.
– Ну, а если случится? Ну, всякое бывает! А? – не унималась Лариска.
Анна пожала плечами и хмыкнула:
– Меньше шансов на выздоровление! – отрезала она однозначно.
Они стояли на остановке. Вдалеке показался трамвай.
– Ну, ладно, давай… прощаться не будем, – сказала Лариска. – Зайду к тебе перед отъездом. Пивка ещё попьём… Да ты пьёшь ли пиво-то? – усомнилась, вдруг, она что-то вспомнив.
– Ты чё? Я всё, что наливают – опрокидываю, – удивилась Анна.
– Да?? А чё-то ты отказывалась в последний-то раз? Помнишь?
Лариска прищурилась. В глазах сверкнуло ехидство.
– Когда это??
– Когда тебя художник рисовал…
Было видно, как Анна стиснула зубы.
– Я с тобой ещё не говорила об этом, – недобро проворчала она, ступая с тротуара на проезжую часть в направлении подкатившего к остановке трамвая...
***
На железнодорожный вокзал Лариска прибыла ранним утром. Она не торопилась и несла с собой всего одну, хотя и довольно вместительную спортивную сумку, в которую сложила всё только самое необходимое.
У пригородных касс она встала в длинную очередь за билетами. И, хотя торопиться Лариске было ни к чему, вскорости, в её взгляде и движениях начало проявляться некоторое беспокойство и нетерпение: очередь была длинная, а её единственная, но до отказа набитая сумка, далеко не лёгкой. Ещё недостаточно оправившись после болезни, Лариска начала чувствовать усталость.
Приготовив и держа в руках деньги, ровно столько, сколько было нужно на билет до Москвы, сосредоточенным взглядом она провожала отходивших от кассового окошечка людей и загибала пальцы, считая, сколько пассажиров отходит, а сколько остаётся впереди...
Она не вглядывалась в лица и, уж тем более, не размышляла над отдельными характеристиками: она просто считала: «один…, два…, три…». Ей было совершенно наплевать и на эти характеристики и, в совокупности, на всех этих людей: все фигуры и лица казались ей одинаковыми. Так что постепенно, в её глазах, они и вовсе начали сливаться в однородную серую массу, и Лариска даже перестала загибать пальцы, и только продолжала поглядывать на часы: сколько минут прошло, а сколько она ещё сможет продержаться? И не пристанет ли ей лечь и отдохнуть прямо здесь, на этом мокром и грязном привокзальном асфальте?..
Молодой человек в чёрной болоньевой стёганой куртке, на минуту остановился, чтобы аккуратно спрятать во внутренний карман одежды деньги и, только что приобретённый, проездной документ…
Позже, Лариске самой показалось странным, что, едва лишь коснувшись беспокойным взглядом лица этого человека, она вдруг неожиданно вздрогнула и её рука вцепилась в его куртку сама собой!
Слегка отпрянув от неожиданности, и при этом ни чуть не изменившись в лице, тот уставился на странную женщину, всё ещё удерживавшую его за рукав так, как если бы он был её добычей, а она – голодным зверем, боявшимся эту добычу упустить...
Несколько секунд он созерцал её одинаково ровным взглядом. Но, наконец, по еле заметной тени, скользнувшей в его глазах, Лариска поняла, что он тоже узнал её.
Некоторое время, никак не находя в себе сил что-либо сказать и только сглатывая, Лариска не сводила, казалось, безумного взгляда с парня, которого всё продолжала удерживать за рукав её, вполне самостоятельно проявившая себя, верхняя конечность...
Что примечательно, молодой человек не сопротивлялся и, по ходу дела разглядывая Лариску, бесстрастно, терпеливо, но с некоторым напряжением во взгляде ждал, когда же, наконец, развяжется её язык…
Наконец, Лариска смущённо отняла руку.
– Извини..., пожалуйста... Извини...
Освободившись и отступая на шаг, молодой человек, одним движением глаз окинул её с ног до головы и во взгляде его появился холодок.
Лариска шагнула из очереди, по всей видимости, совершенно забыв о билетах и о том, зачем вообще находится здесь.
– Я так тебе обрадовалась... – заговорила она. – Не знаю, почему вдруг... так... Привет! Я не поздоровалась с тобой!
Лариска подняла глаза и встретилась с его взглядом. В растерянности нахмурившись, она спросила:
– Чего ты так на меня смотришь?
Молодой человек повёл головой и, болезненно морщась, выдавил из себя слова, которые, казалось, никак не хотели слетать с его языка:
– Что ты сделала са собом? – задал он вопрос.
Несколько человек из очереди, мгновенно обернувшись, с интересом уставились на Лариску, пытаясь разглядеть, что же было с ней не так.
Отворачиваясь и, отступая от глазеющих ещё дальше, почти отчаянно и с какой-то мольбой в голосе, шёпотом Лариска воскликнула:
– Ну, что ты так на меня смотришь? Я хотела поговорить с тобой! Мне не в чем оправдываться! Гойко!
– Ты и не должна, – согласился художник. – Я спрашиваю, что ты сделала?
– Пойдём, отойдём? – Лариска кивнула в сторону.
Всё также невозмутимо и спокойно, Гойко проследовал за Лариской в закуток,
образованный оградой вокруг касс.
Сосредоточенно хмуря брови, Лариска собралась с мыслью. С жаркой надеждой вскинув глаза на парня, она, наконец, спросила:
– Скажи, Гойко! Что бы ты сделал, если бы кто-то убил твоего ребёнка?
При этих словах она почувствовала, что, не целясь, куда-то попала.
Встрепенувшись, вздрогнув и подавшись назад, Гойко с испугом уставился на
Лариску. При этом его глаза как-то резко уменьшились, будто в лицо ему ударил поток снежного ветра.
Заметно потемнев и хмурясь, художник отвернулся. Несколько секунд он что-то ещё вспоминал и, наконец, дёрнув головою, будто отмахивался от каких-то колючих мыслей, произнёс тихо и глухо, похоже, отвечая себе самому:
– Я ничего не мог сделат тада... Я ударил неё по лицу. Но это било... – здесь он запнулся и, взмахнув рукой, как мог, закончил:
– Это било од безнађа!.. Я уже не мог здес ништа! Всё било... закончено!
Глаза Лариски едва не выпали из орбит.
Заглядывая в лицо Гойко, делая ударение на каждом слове, она переспросила:
– С тобой это тоже было??
Бросив полный тяжелой боли взгляд на собеседницу, Гойко уточнил:
– Что «то же» било? Ты не сказала мени, что било с тобом.
– У меня был выкидыш, – ответила Лариска. – Не знаю, веришь или не веришь, но в этом Лёшка виноват.
– Твой муж!
– Да, Демидов…. Ты помнишь, тогда ты мне сказал, что у меня будет ребёнок? Я и сама ничего не знала. Пошла в аптеку, купила тест, а он и правда положительный!
Ну, я испугалась. Демидов всё время откладывал: дескать, не время ещё и… всё такое…. А когда узнал…, сначала хотел, чтобы я сделала аборт. А я сказала, что уже поздно!.. Да, в общем, и было уже…
Лариска подняла глаза, чтобы посмотреть, какое впечатление её рассказ производит на Гойко. Художник внимательно слушал, упорно глядя в сторону.
Лариска заметила нервную судорогу на его лице.
– Ну, тогда он весь психованный сделался, – продолжала она, – и каждый день стал мне мозги колоть. Он на работу уходил, а я в истерике каталась. И недели не прошло, когда вот это всё и случилось.
Месяц в больнице отлежала, а когда вышла, почувствовала, что не могу больше с ним жить. Понимаешь, Гойко, он убил и моего и своего ребёнка и я не могу забыть об этом.
Почти два месяца уже прошло, а я постоянно об этом думаю. И я не знаю, что мне делать... Извини, конечно... – здесь Лариска немного смутилась. – Я, вот, всё это на тебя вылила... Но, знаешь, когда я тебя здесь сейчас увидела, то я, почему-то вдруг подумала, что могу с тобой посоветоваться. Я не знаю почему...
Гойко молчал. Лариска продолжала:
– Я решила уехать. К бабке, в деревню, в Орловскую область... Главное, ведь я не испытываю к Лёшке ни ненависти, ни злости... Но не могу забыть!..
Присев на верх ограды, Гойко слушал рассказ Лариски. Когда она закончила, он встретил её взгляд вопросом:
– Что сам твой муж говорит о свем этом?
Лариска задумалась.
– Да, ничего не говорит: я с ним и не разговаривала особо... Он признаёт, что виноват в том, что со мной случилось. А в убийстве не хочет признаваться. Он считает, что это ещё не человек.
– Он не хочет иметь свое дете?
– Он говорит, что ещё не время. Он говорит, что сейчас трудно жить, что для ребёнка нужны условия... Что ребёнок - это дополнительные трудности, а трудностей у нас и без того много.
Лариска, не в силах больше стоять на ногах, тоже прошла к оградке и присела рядом.
Гойко искоса присмотрелся к ней, к её лицу... Поднялся.
– Ты плохо себе чувствуешь?
– Не, ничё, – Лариска потёрла глаза и лоб рукою. – Устала просто стоять...
– Ты после болнице! Посмотри на себе, сколко ти сва бледна! Теби надо ещё бит дома! Какой это человек, койи отпустил тебе болесну тако далеко ехат?!
– Да я ему ничего и не говорила, – сказала вдруг Лариска. – Он на работу пошёл, а я на поезд.
– Како то? – удивился Гойко.
– Нет, я ему говорила, что собираюсь ехать и он, конечно, сказал мне, что я никуда не поеду, естественно... Но сегодня, когда я собиралась, я ему ничего не сказала. Мне с ним и говорить-то не хочется...
Гойко поднял руку, останавливая её.
– То ест, ти хочешь скзат, что када твой муж вернётса дома, он узнает, что его жена уехала?
Лариска немного помолчала, осмысляя ситуацию.
– Да, так, – сказала она, наконец. – Нет, ты не думай, что он будет меня искать! Я ему написала записку. И родители его знают: я им всё сказала перед уходом.
Гойко растерянно покачал головой.
– Ты пробовала разговариват с ним об этом? Ты пробовала объяснит нему свои чувства, свое горе? Хотя бы рассказат нему све то?
– Нет. Он же сам всё отлично видел. Неужели ты думаешь, что взрослый человек не понимает, что плохо, а что хорошо?
– Чтобы человек понимал нему нужне слова, нужен език. Даже собака имеет свой език. Чтобы человек понял, нему нужно говорит!
– Есть люди, которые понимают совсем без слов!
– Супер! А ест люди, которые понимают мртвих: экстрасенсы, медиуме. Но это не значит, что сви ест такви. То е редкост!
– Ну, вот ты, Гош, ты обычный человек? Ты же не экстрасенс. Но ты знаешь даже то, что человек сам не знает о себе! А? Ты это можешь? А почему другие не могут? Другие тоже могут. Просто, я думаю, не хотят.
– Сви люди разные. Каждый человек может понимат, а и каждый может ошибатсе! И каждый человек требует потврждать свои мисли! Я не колдун какой-нибудь, но я умею анализироват ситуацию. Но я тоже хочу много свега слышат! Я не знаю читати мисли! Это хуже свега, кад человек не хочет говорит! И када не дает говорит другоме! То е ужасно! Понимаешь? Нужно разговарати. Зато люди имеют език. Управо зато!
Гойко помолчал и продолжил:
– Что ты думаешь твой муж будет делал без тебе? Думаешь, он буде размишлял о неправде? Не буде. Он буде пил водку, чтобы не думат сасвим о ничему! И тада он не толко не будет понял тебе, но и будет забил кто есть он сам. Буди уверена у этом! Он станет просто пияница и не буде больше ни человеком! То ти желаешь? То ти тоже убойство, если хочешь знат!
Он огляделся, затем бросил взгляд на наручные часы:
– Надо уже идти на поезд, – сказал он.
Лариска встрепенулась:
– Я не купила билет! – спохватилась она. – Ч-чёрт!.. А ладно! Дам контролёру на лапу! Дешевле обойдётся!
И Лариска потянулась за стоявшей на асфальте возле её ног сумкой. Гойко удержал её за плечо и сам поднял сумку.
– Ты хотела од мене савет. Вернис дома.
Он смотрел Лариске прямо в глаза.
– Пока ешо можешь идти. Отдохни немного, здес, на вокзале. Поешь что-нибуд, попий и возвращайсе дома. Это сейчас мой савет теби. Слушай
