Кто уж найдёт для этих экзальтированных на себе и на своей роли в жизни театра или же дорогостоящей постановки людей убедительные доводы раз и навсегда заткнуться, и не пытаться оспорить условия контракта, где чёрным по белому написано, а не наоборот, как вы это пытаетесь доказать, притягивая за уши современную повестку дня, всегда найдя дискриминационные пункты в этом кабальном договоре, где актёр работает за номинальную сумму, тогда как люди от производства могут и рассчитывают на процент. И вы будете говорить ровно столько, сколько вам отведено в этом акте картины слов, и всё. А если у вас желание что-то от себя добавить, то пожалуйста за собственный счёт.
В общем, нашли действенную формулу, как заткнуть рот человеку, кто может много чего сказать, но посмотрев на расценки слов от себя, что-то и говорить больше не хочется.
Вот и пользуются все эти люди от говорильного искусства любой возможностью, чтобы хотя бы выговорить свой словарный состав, не дающий ему успокоения в своём состоянии покоя. А вот когда всё это из себя получает возможность выплеснуть, то это другое дело.
– И кто сегодня так расторопен и тороплив? – смотря на развёрнутое кресло, задался вопросом Велимир, дозировано втягивая в себя воздух. И как по его искривившемуся в раздражение и недовольству лицу видит Адам, то он с одного вдоха распознал того подлейшего человека, кто с невыносимым постоянством переходит дорогу ему, Велимиру Раздосадованному. И этим человеком был…Тот чьё имя в присутствии Велимира Раневского произносят только два типа людей. Те, кто ничего совершенно не знают о принципиальных и радикальных разногласиях между Велимиром и этим пока что неназванным человеком, и те, кому их служебное положение позволяет находиться над схваткой этих представителей предельно противоположных позиций друг на друга, Велимира и всё того же неназванного человека, что есть только следствие более глубоких причин этого возникшего разногласия, а если точней, то понимания самого понятия актёра и его места в театре.
Где как можно уже из сказанного понять, Велимир и неназванный актёр, представляли разные школы театрального искусства, где у каждой был свой подход к этому изобразительному искусству, как совершенно неприемлемо для Велимира считал актёрскую игру его клятый соперник, делающий основной акцент при постановки роли на своё позёрство (это само собой личное мнение Велимира), тогда как Велимир считал, что визуализация своей роли есть только часть общей картины, и здесь без того же ума и психологии не сможешь собой представить на сцене того же человека, кому горе от его ума.
Вот, наверное, почему, Анфис Преображенский, клятый коллега и когда-то выдающийся за свою бескорыстность друг начинающих актёров второй и третей линии задействования в постановке, так преуспел в игре самых бестолковых и бездарных людей. Натянул на свою физиономию непроходимую тупость или самонадеянность, так близкую современнику, не по рассказам видящему этот пробивной механизм для достижения своей цели, особенно в лице своих начальников и начальниц (в этом случае привлекается ими особый инструмент для вашего убеждения в вашей неправоте и зависимости от решения этой начальницы), и всё. Публика сражена наповал этим, до чего же всё-таки достоверным позёрством Анфиса Преображенского, один в один изобразившего доставшего вас до печёнок Карпа Поликарпыча, вашего бессменного и беспредельно бессердечного начальника, когда уже его черти в ад заберут за свои эксперименты над приличными людьми, к коим вы относитесь.
А Анфис Преображенский в роли вам знакомого Карпа Поликарпыча, а так-то он производит вот такой фурор в роли некоего чиновника, которому все должны, а он никому не должен, ко всему своему внешнему сходству и позёрству личности Карпа Поликарпыча, добавляет несколько сюжетных линий поведения этой подлой и до чего же не скромной в плане личного обогащения и женского внимания личности. Отчего у заинтересованного и так взволнованного зрителя (надо понимать, что Карп Поликарпыч это обобщённая, сведённая воедино личность тирана начальника) начинает биться запредельно сердце при виде всего того, куда, как оказывается, ведут все его разговоры о нравственности и морали, чьим оплотом всем представляет себя Карп Поликарпыч.
И когда уже у зрителя начинает заканчиваться терпение при виде этих художеств и подвигов в отрицательную сторону Карпа Поликарпыча, на кого, неужели никакой управы нет – им все представители власти подкуплены – как в этот момент всем униженным и оскорблённым Карпом Поликарпычем людям надежду даёт Анфис Преображенский, надоумивший Карпа Поликарпыча быть непревзойдённым дурнем и дураком. А именно наведя внимание Карпа Поликарпыча в сторону одной девственно чистой, и что за красавицы подчинённой. Кого, уж кому, кому, а Карпу Поликарпычу не составит особого труда вложить в голову самые смелые желания и подтолкнуть её на самый скользкий путь.
– У тебя, Карп, всё есть для того, чтобы эту дурёху сбить с правильной дорожки. – Начал нашептывать Карпу Анфис эти подлые мысли.
– Это да. – Соглашается Карп, закусывая виноградиной коньяк. – Но зачем мне это надо? – интересуется у самого себя очень неподражаемо в лице Анфиса Преображенского Карп.
– Ради справедливости. – С долей негодования и возмущения заявляет Анфис.
И само собой Карп в лице всё того же Анфиса, как прямо дундук, ничего понять не может.
– Какой справедливости? – вопрошает Карп, потянувшись машинально рукой в сторону бутылки.
– Бог сказал, что всем нужно делиться. – Начинает наставлять Карпа Анфис. – Так, где же тогда справедливость, если Сима не собирает делиться с вами, больше всех других нуждающемся своей девственной чистотой. – И этот аргумент Анфиса показался более чем убедительным для Карпа. Немедленно решивший начать строить свои планы по наведению порядка в его отделе маркетинга будущего.
– Вызвать мне немедленно Симу Воздушную. – Нажимает на кнопку коммутатора Карп. И что б, значит, зафиксировать в себе эту мысль о справедливости, он закидывает в себя полную рюмку будоражащей сознание жидкости, и вот же падла, он, будучи верен себе, опять решил пить в два горла, и само собой переусердствовал, принявшись захлёбываться и давиться вставшим в горле очень дорогим алкоголем. Который Карп и в себя втянуть не может – ему спазм не даёт, и выплюнуть из себя не собирается – это противоречит его принципам, он лучше умрёт, чем впустую спустит свои деньги.
Что и приводит Карпа к тому, что он валится на пол и начинает смотреть на мир с этого своего падшего в самое ничтожество положения. И в этот кульминационный момент в кабинет заходит Сима, и… Немая сцена, со своим непредсказуемым продолжением. О котором теперь должен подумать заинтригованный зритель, взвешивая все за и против жизни Карпа. Который, конечно, лучше бы сдох от предельного сушняка и обезвоживания, а лучше, конечно, от того, что он не может в кои веки выразить словесно своё мнение, но он так подан Анфисом Преображенским, в таком жалостливом и печальном зрелище, что даже самый жестокий зритель, кто прошёл огонь и воду в таком противостоянии с таким начальником как Карп, начнёт в себе испытывать душевные расстройства в плане предопределённости дальнейшего пути Карпа. А может Карп не совсем конченый человек и ему стоит дать шанс для своего исправления.
И все зрительские взоры обращаются в сторону Симы, от кого только теперь зависит будущее Карпа. А вот здесь вопрос будущего Карпа не так однозначно выглядит, как оказывается. Что-то в этой, только с виду такой беззащитной и сама простота девушке не даёт покоя зрителю, особенно тем из них, кого держит под контролем локоть своей благоверной, под нос себе бубнящей о том, что эта Сима всё как следует сделает. А зная характер своей благоверной, на всё смотрящей с позиции некой справедливости, то в голове этого зрителя возникает ещё больше сложностей восприятия представленной на его суд драмы людей и событий.
И вот этого непревзойдённого таланта изображать дураков и подлых людей (а потому что сам дурак и подлец первой степени, вот и ему всё так в этом деле легко даётся) Анфиса Преображенского, скорей всего и вынюхал сейчас так неприязненно Велимир Раневский.
– Сдаётся мне, что этот спешащий человек уже успел настроить себя на должный лад. – Поморщив нос, говорит Велимир о чём-то таком в этом Анфисе, о чём могут знать только люди хорошо знакомые с Анфисом или же часто его встречающие. К кому Адам не мог себя отнести, а вот Белла другое дело, и она согласно кивнув, подтвердила эти догадки Велимира. Что вызывает у того новый скрип его натянутых итак нервов, и эмоциональную невоздержанность.
– И когда все эти люди успевают! – в сердцах высказался Велимир.
– Когда у них нет особой занятости. – Решила тут поумничать Белла. С чем Велимир, поворотивший свой нос в её сторону, только частично согласен, а в целом нет.
– Если бы это было так, то у меня сложилось бы о нём более позитивное мнение. – Говорит Велимир. – Но пока что то, что вот такая его безалаберность и непутевость востребована зрителем, – что я могу поделать, когда зрителю хочется от себя благоразумного и серьёзного отдохнуть, и душевных трагедий и дома с избытком хватает, – то Анфис будет заметной и востребованной фигурой для режиссёра. Но при всём при этом, я оставляю за собой право на особое мнение, и считаю, что широта взглядов Анфиса на своё место в постановках вопиюща, невежественна и только благодаря конъюнктуре имеет место. – На этом моменте Велимир зафиксировал свою позицию на заслуженного и заслужившего в его глазах презрение Анфиса и на его место в салоне, на котором совсем недавно помещался его зад, и было собрался занять приготовленное для него кресло, но незримое притяжение того кресла, на котором помещался зад Анфиса Преображенского, до такой степени не давало ему покоя, что Велимир, так уж и быть, махнул рукой и направил свой ход к ещё неостывшему под Анфисом креслу.
[justify]Подойдя к которому, он не стал вот так сразу в него помещаться, а он оглядел его со всех сторон на предмет нахождения чего-то лишнего – кто
