Иван проходил обучение в составе группы. Там рассказывали про одну шутку, которую регулярно проводили над учениками.
Сидит шахтёр, обедает. Разложил свой обед. Слышит голоса. Прислушался. На учёбу молодёжь ведут. Сдёрнул с себя сапоги. Ноги под себя спрятал. Насыпал в сапоги породы, засунул под отвал. Сидит, ест, морда умная. Не видно портянок.
Школяры подошли, вежливо поздоровались. Смотрят, сапоги торчат.
-- А это чьи сапоги? – спрашивают школяры.
-- Товарища завалило. – вздохнул, перекрестился, откусил кусок хлеба с колбасой. – Сейчас его забутовку освою, ему-то она ни к чему. Потом свою. А затем и откопаю товарища, наверх потащу. Вы, парни, на обратном пути, подходите, как раз поспеете, поможете.
Остолбенели юноши. Один самый смелый, тяжело сглотнул слюну, робко спрашивает:
-- И часто у вас такое?
Обманщик сочувственно осмотрел их:
-- Сколько вас, ребятки?
-- Двенадцать.
-- Эх! – тяжело покачал головой старый шахтёр. – на неделю, может, и хватит!
Юноши быстро развернулись и бегом на выход. Ох, и песочили потом шутника! Хотели выгнать. Он им резонно заметил:
-- А на хрена вам трусы нужны?
Подумали. Оставили. Лишили премии. Но шутка прижилась на шахте. Периодически пытались учеников, стажёров разыграть, но их заранее предупреждали. Не проходило. Но вид жуткий, когда из отвала сапоги торчат. Как будто точно кого-то завалило. Некоторые для правдоподобности ещё и штаны старые породой набивали и в сапоги вставляли.
Шахта работает в четыре смены. По шесть часов смена. Но если ты в проходке, на самом дальнем участке, то уже не шесть, а восемь часов. Час до места топать, час назад. Комбайн рубит уголь, на сочленённую транспортёрную ленту, кидает. А когда уголь перекидывается с ленты на ленту, зачастую забивается на перекидочном стыке. Хоть и нависает одна лента над другой, но всё равно, по закону подлости, или иным неведомым правилам, всегда забивается.
Вот у Ивана и задача – не давать забиться. И должность самая простая. Низовая. Горнорабочий подземный. ГРП – так сокращённо. Работа тяжёлая, мокрая, грязная, не требующая никакой квалификации, только здоровья и сил. Не давай забиться конвейеру, чтобы уголь перетекал с одной ленты на другую. Что упало – подбери, забрось на ленту.
И так из смены в смену. Муторно. Главное, не думать, что у тебя над головой несколько сотен метров горной породы. И, что иногда бывают обвалы, взрывы метана, водяной пласт находит себе дорогу.
Когда Иван приехал в Кемерово, ему показали город. Показали памятник работы Эрнста Неизвестного. Стоит огромный чёрный, страшный памятник на высоте на берегу Томи. Угрожающая фигура, давит психологически вблизи. А там где сердце – красный огонь в виде куска угля. То загорается, то притухает. Пульсирует неспешно. Это сердце шахтёра. На каждые четыре миллиона тонн угля приходится одна шахтёрская жизнь. Так хозяин горы забирает в оплату за свои недра чью-то душу.
Как поработаешь в наклон, потом голову поднимаешь, так по тёмным углам всякая нечисть и мерещится. Старые шахтёры любили пошутить над молодыми, пугая их рассказами о всяких существах, что прячутся в шахте. Есть добрые, но много и злых, которые то инструмент норовят утащить, или оборудование попортить.
От этого много всяких примет у шахтёров. Нельзя ничего крестиком помечать. Духи горы – языческие, а может, и черти это, ад-то рядом. Крестов от того на дух не переносят. «Галочкой» отметь, что нужно, можешь и окружность нарисовать, но не крест. Пришёл на своё рабочее место – поздоровайся.
Самое поганое – перед сменой женщину в белом повстречать навстречу идущую. Тут уже и крестись, через плечо плюй, на месте крутись. Женщина в белом – смерть навстречу к тебе спешит. Знак тебе посылает. Много примет у шахтёров. Смешных и не очень. К чему-то Иван прислушивается, к чему-то нет. Голуби над шахтой – к обвалу. От того и не прикармливают сизарей у шахты.
Крысы бегут – беги за ними. Вот в это Иван верил. Подвижки грунта крысы слышат, чувствуют быстрее человека. От того и нельзя убивать крыс. Даже если крыса утащила всю твою «забутовку». Сам виноват.
Как есть такая байка, что давным-давно, шахтёр покармливал крысу. Кидал куски своего обеда. Потом как-то прилёг, уснул, пока никто не видит. Чувствует, что кто-то его палец грызёт больно. Вскочил, а это крыса! Он за ней рванул, и на то место, где лежал кусок породы рухнул, как раз за «двухметровый горизонт» сошёл бы. Крест сверху только втыкай.
С тех пор шахтёр увеличил обеденную пайку крысе. И на какой бы участок его не перебрасывали, она всегда находила и приходила за своим куском. Так и обедали они рядом. И никому из звена он не позволял свою спасительницу обижать.
Нельзя в нарядной книге, зарплатной ведомости расписываться красными чернилами, мол, договор с хозяином горы так подписываешь кровью. Сейчас стали деньги перечислять на банковскую карту, отпала необходимость расписываться.
Идёт конвейер, Первая лента обрывается, сбрасывая уголь на вторую ленту. И всё, вроде продумано, и не должен уголь забиваться. А он забивается! И сваливается и получается затор. Иван и рад стараться, одновременно разбирая завал и перекидывая уголь с одной ленты на другую. И с пола подбирай тоже. Спина, шея болят. Пот течёт по телу, выедая глаза, смешиваясь с угольной пылью, заливая глаза, выедая глазные яблоки. Постоянно сплёвываешь угольную пыль, останавливаешься, зажав по очереди то одну, то другую ноздрю, высмаркиваешь нос. Вылетают чёрные сгустки угольной пыли в слизи. Говорят, всё по первости сильно раздражает. Потом замечать не будешь, только после смены схаркиваешь чёрную слизь. Работать в респираторе неудобно. Не хватает воздуха, и когда «намордник» на лице чертовски неудобно трудиться.
Каску назад, отёр лоб, каску на место, чтобы фонарь светил. Коногонкой называют. Это коногоны, когда уголь в шахте на гора на лошадях вывозили, первыми придумали прикрепить фонарь на выступающий козырёк. Оттуда и пошло. Тяжело, сложно. Но Иван уже втянулся и с первого аванса проставился перед своим звеном.
Турбомуфта рассказывал за столом. Выпил, закусил, откинулся, хлопнул по плечу Ивана:
-- Я думал, что через неделю убежишь. Сдюжил. Молодец! Год продержишься – шахтёром станешь! Ну, а если уж совсем невмоготу станет – кричи: «Старик Шубин, помоги!»
-- Шубин? – Иван наморщил лоб, поднял глаза к потолку. – Не помню такого ни в бригаде, ни в смене. Память у меня хорошая.
-- Нет у нас в бригаде. – Хитрый усмехнулся. – Легенда такая есть шахтёрская. Байка. Раньше как боролись с газом? Как думаешь?
-- Не знаю. – Иван пожал плечами. – Принудительной вентиляции не было. Но, вентиляционные шахты были.
-- Не говорят в шахте «вентиляционные шахты». Шахта – она одна. А имеются «вентиляционные скважины или стволы», запоминай, студент! Но они у нас тоже имеются. Но где участок проходки, и где та скважина. Вот и раньше, все поднимались наверх. Спускался самый отчаянный или самый бедный. За это платили отдельные деньги. Надевал полушубок овчинный, шапку, лицо тряпкой укутывал, обливали водой, факел в зубы – вперёд! Безумству храбрых поём мы песню. Или венки со скидкой. Одно и то же. Вот он должен был обойти шахту по закоулкам, выжигать газ. Там где газа много, он сгорал легко. А вот где газа мало, смешался с воздухом… Не все поднимались. Вот тогда и стали таких храбрецов называть «Старик Шубин». Говорят, что видят их в шахтах. Прячется по углам. Не любит людей. Иногда пакостит по-мелкому. То инструмент утащит, то цепь на конвейере оборвёт. Но, если совсем невмоготу, или какая авария приключилась, то кричи в темноту: «Старик Шубин! Помоги!» Говорят, помогает дед. И силы берутся. Может, внушение, а, может, и правда. Под землёй свои законы, свои правила. Не земные. Подземные. Простые, понятные. Не то, что на поверхности. Там звери пострашнее и позубастее. Начальством называются.
И разговор плавно перешёл на обсуждение начальства.
Кидает Иван уголь. Перебрасывает. Подбирает. Кидает. Кратковременная остановка для отдыха бывает редко.
Смена в смену. Ивану кажется, что он уже не один год провёл в шахте, кидая уголь. Порой – не одну жизнь.
Обед. Забутовка из тряпицы. Спрашивай, что у соседа. Жди. Предложит. Выбирай, ешь. Работа. Кидай уголёк, не давай остановиться конвейеру. Шабаш на сегодня. «Вертолёт» устало идёт, машет рукой. Ну, шабаш, так и шабаш.
Клеть медленно поднимается из забоя. Как же хорошо дышится! Баня.
Ремонтируется фасад. Девчонки – штукатуры на лесах.
-- Эй, девчонки! Насмотрелись, небось, в окна на голых мужиков-то? И как?
Самая бойкая за словом в карман не лезет, отвечает мгновенно:
-- Мужей ищем. Пока ничего интересного. Короткие все какие-то, обрубают вам что ли в шахте?
Мужики посмеялись, покачали головой над острым языком девки, пошли мыться в душ.
Утром смена. Иван неспешно шёл на остановку. Хорошая погода. Лето. Рано. Народу мало. До первого автобуса полчаса. От съёмной квартиры до остановки ходу пятнадцать минут расслабленной походкой.
Ему нравилось вот так ходить. Спокойно. Наслаждаясь погодой. Не сразу пришло это. В Москве иной ритм жизни. Бежать, спешить, рваться вперёд. Остановка – ничего не успеешь, тебя обойдут.
Долго не мог привыкнуть к этому неспешному образу жизни в небольшом шахтёрском городе Кемеровской области. Иногда он заваривал кофе, не выпивал его дома, а шёл и потягивал его из кружки-непроливашки.
Аромат кофе, воздух, пропитанный летними травами. Зноя ещё нет. Горы, что окружали город, были ясно видны. Такой красоты он раньше не видел. Его внимание привлекла девушка лет двадцати пяти, которая гуляла с пуделем в парке.
Большой королевский, белой масти. Намытый, подстриженный, начёсанный. Красавец. Горделивая осанка. Хвост подстриженный, кисточка на конце. Голова с гривой. Лапы с опушкой. Красавец. Он с удовольствием носился по скверу, гоняясь за палкой, которую, несколько не умело, бросала девушка.
[justify]Она под стать пуделю была одета в белое платье, перехваченная на талии широкой чёрной лентой. На