А л е к с е е в с к и й (продолжает что-то писать). Недосуг мне, Самуил Гдальевич. Работы, вон, невпроворот!
Ч у д н о в с к и й (презрительно машет рукой). Какая это работа? Волокита одна! Пора настоящим делом заняться! Тебе уже известно, что вместо вашего Попова назначен я?
А л е к с е е в с к и й (не отрываясь от письма). Как же! Все только об этом и жужжат. Бывший балтфлотовец Чудновский – председатель Чрезвычайки! (Смотрит на Чудновского.) Блестящее начало карьеры, Самуил Гдальевич! Тебе ведь и тридцати-то нет?
Ч у д н о в с к и й (недовольно морщится). Николыч! Ты вот это самое – по имени-отчеству-то – брось! Заладил как попугай: «Самуил Гдальевич, Самуил Гдальевич!» Сёма я! Понял!
А л е к с е е в с к и й (удивлённо). Как – Сёма?
Ч у д н о в с к и й. Да так – Сёма! Для тебя, конечно. Для других – товарищ Семён.
А л е к с е е в с к и й. Постой! Не пойму что-то. Имени своего чураешься, что ли?
Ч у д н о в с к и й (раздражённо). Да ты сам-то пораскинь мозгами: большевик – и с библейской кликухой! Са-му-ил! Срамотища! Мне это – во! (Проводит ладонью по горлу.) Ты когда-нибудь стоял голым в строю – грудь вперёд, руки по швам?
А л е к с е е в с к и й (смеясь). Слава богу, не приходилось.
Ч у д н о в с к и й. То-то! А я... (огорчённо машет рукой). Это предки мои, хрычи старорежимные, постарались. Мать их!.. Да что с них взять. Темнота!.. Сам понимаешь, родителей не выбирают!
А л е к с е е в с к и й (еле сдерживая смех). Не смеши! Откуда же им было знать, что ты в переустройство мира ударишься?
Ч у д н о в с к и й (зло). Смешно дураку! Откуда, откуда...
А л е к с е е в с к и й (смахивая слезу). Ну, да ладно! Бог с тобой! Сёма, так Сёма, мне даже удобнее. Ты ведь мне в сыновья годишься...
Ч у д н о в с к и й (строго). Вот про это забудь. Тоже мне, папаша выискался! В революции мы все равны: все друг для друга братками будем! Я гляжу, на тебе полным полно старой окалины. Не в ногу со временем идёшь! (Значительно.) Бога, вон, два раза упомянул! Давай, перековывайся! (Снова идёт по кабинету, осматривая его.) И работу нашу заново ковать станем. (Оглядывает печь‚ заглядывает за вязанку дров‚ смотрит в окно.) Я тут пробежал по тюрьме, так прямо скажу: это не тюрьма! Это чёрт знает что! Арестанты как тараканы по коридору шныряют, с караулом чуть ли не в обнимку ходят! (Идёт к карте‚ смотрит на неё.) Письма на волю и обратно стайками летают! А свиданья – так каждый день! Как такое понимать?
А л е к с е е в с к и й (пишет). Что тут непонятного? Караул осторожничает. Ему не резон отношения портить – вдруг власть переменится?
Ч у д н о в с к и й (заглядывая за карту). Ржавый якорь им в кишку! Не переменится! Наша власть навсегда! (Замечает пустую рамку.) А это что за пейзаж?
А л е к с е е в с к и й (бросая взгляд). Здесь до революции Николашка красовался. При белых хотели портрет Колчака повесить, как символ власти, естественно. Но Верховный не позволил. Дескать, не за власть воюет, а за идею – за великую и неделимую Россию!
Ч у д н о в с к и й (с удивлением). Ишь ты! Поскромничал, значит? (Сплёвывая на пол.) Ну и дурак! Потому и сидит теперь на параше. Ха-ха-ха! (Идёт к столу.) А я так скажу, браток: власть – архиглавнейшая вещь! Всякая идея без неё что дохлая килька на берегу. Много ли от той кильки проку? Никакой! Одна вонь. Надо бы, Николыч, в эту рамку портрет товарища Ленина вставить. Ленин наш вождь. Пусть все знают, чья нынче власть!
А л е к с е е в с к и й. Где ж я его возьму, портрет-то? Нешто их сейчас печатают? Сам видишь – нынче полная разруха! Да и рамка эта не годится! Видишь, на ней царские гербы!
Ч у д н о в с к и й (внимательно присматривается). Фу‚ чёрт! Верно! (Озадаченно чешет в затылке.) Ну, так поищи другую! А за портрет не боись! Я достану.
А л е к с е е в с к и й (решительно). Нет уж, Семен, уволь! Я и так зашиваюсь. Видишь, бумаг сколько? Десятый день Колчака допрашиваем!
Ч у д н о в с к и й (вновь присаживается на край стола‚ берёт одну из папок‚ пробует её на вес). Да! Бумаг у тебя до хрена. По уши ты в них закопался. (Бросает папку на стол.) Вот только одного не пойму: чего вы с ним цацкаетесь, с этой белогвардейской сволочью?
А л е к с е е в с к и й. Сволочь он или нет – закон для всех один, Сёма!
Ч у д н о в с к и й (возмущённо). Законник выискался! Сейчас другие законы. По мне – так кончить его, и все тут! Была б моя воля...
А л е к с е е в с к и й (отрываясь от письма‚ удивлённо глядит на Чудновского). А чего это ты так злобствуешь? Можно подумать, что он дорогу тебе заступил.
Ч у д н о в с к и й (нехотя слезая со стола‚ мрачно). Может, и заступил.
А л е к с е е в с к и й. Что, серьёзно?
Ч у д н о в с к и й (нехотя). Было, схлестнулись однажды.
А л е к с е е в с к и й (откладывая перо). И когда же?
Ч у д н о в с к и й. Ещё до революции. В Гельсингфорсе.
А л е к с е е в с к и й (с интересом). Вот как! Чего же вы не поделили?
Ч у д н о в с к и й (неопределённо отмахиваясь). Да так... Он тогда вскоре смылся, гад. На Чёрное море подался, Я уж было и братков подговорил. Мы б ему мозги-то враз повышибали! Стоял бы сейчас на том свете навытяжку перед своим начальничком, адмиралом Нипениным.
А л е к с е е в с к и й. Ты, я слышал, был свидетелем убийства командующего Балтфлотом?
Ч у д н о в с к и й (с гордостью). Ха! Свидетелем! Да это я и прикончил его! Заколол штыком как паршивого пса. Не пикнул даже, гад! Эх, была б моя воля!.. (Замечает устремлённый на него взгляд Алексеевского.) Ладно. Разболтался я тут. Побегу, к другим загляну.
Чудновский стремительно покидает кабинет.
Явление 3-е
А л е к с е е в с к и й один.
А л е к с е е в с к и й . Ну и ну! (Удивлённо качает головой.)
Звонит телефон. Алексеевский берёт трубку.
Следователь Алексеевский слушает... Что? Не пойму. Какая баба?.. Буржуйская, говоришь?.. Следователя требует? Да кто такая?.. Ах, жена Колчака! Так бы сразу и сказал. Ну, давай её сюда. (Кладёт трубку.) Вот мужичьё бестолковое! Я было подумал, что опять кто свидание выпрашивает, или с передачей заминка. С бабами больше всего мороки: крики, слезы, на жалость бьют... Вот Тимирёва – да! Тимирёва – другая. Загадка!
[justify][b][font=Cambria,
