Так в каком качестве мы есть в вечности? В качестве Я. Оно одно на всех и мы в нем не в виде безличного материала массы, каким являются многие в жизни, так и не ставшие самими собой, а в личном виде. Между тем человеку в массе внушают до сих пор отказ от себя ради этой массы народа, так что он сам начинает убеждать себя, чем он хуже других, и поэтому будет, как все, бытовать в мире, бороться за свое место в нем, а не быть Я.
Я - это не место в мире, в котором нет места для Я, о чем, кстати, загадочно говорил еще две тысячи лет назад Иисус, извещая людей, что он не от мира сего, а две с половиной тысячи лет назад Будда иносказательно толковал, что, переправившись на другой берег, человек, бросает плот, а не тащит его на себе за собой.
Сама жизнь в этом мире не стоит больше того, что она есть. Это бессознательно знают бытовые люди, ибо весь смысл заключается в привычке, в обычае, в быте. Если бы не было привычки тянуть лямку этой постылой жизни, многие давно бы наложили на себя руки. Но жизнь есть и поэтому живущие вынуждены жить до тех пор, пока не сдохнут, не задохнутся от ее отвратительной вони. Становясь людьми, они начинают идеализировать материальную жизнь, населять ее духом, разумным содержанием и получать душевную радость от собственного сочинения, творения жизни. Жизнь доставляет и радость, а не только огорчение, и поэтому благодаря ему является не только подлой, но и благой. Кто в этом виноват? Никто иной, кроме самого человека.
В вечности нет будущего, нет того, чего еще нет. Поэтому в ней не на что надеяться. Вечность безнадежна.
Но в ней нет и прошлого. Поэтому нечего и помнить. Следовательно, вечность беспамятна.
Там нет смены состояний времени. Но есть одно настоящее. В вечности нет ничего не настоящего. В ней все по-настоящему. В вечности близкое далеко, а далекое близко.
Вечность непрерывна, ибо прерывность мгновенна. То есть, смерть в вечности не имеет длительности. Настоящие моменты времени сливаются в вечности в одно целое настоящее, в котором одно настоящее не раздельно связано с другим настоящим, связано им.
Поэтому, чтобы попасть из времени в вечность, требуется забвение, но не самого себя, не Я, а как раз не-Я. Вот тогда не на кого будет и надеяться, кроме, как на самого себя. В вечности само собой я есть Я. Там все "я" не становятся, но уже есть Я.
На самом деле смерть не уничтожает Я, она его утверждает и подтверждает. Чего в ней нет, так это не-Я. Поэтому так важно стать еще до смерти самим собой в качестве Я. Но как им стать, когда многое, если не все, препятствует этому становлению во времени, в котором нет ему места. Вот, что означает смысл фразы Иисуса о том, что его царство не от сира сего. Это царство и есть Я. Его царство есть место Я. Этот мир есть вместо него.
Когда любое существо умирает, то оно умирает для этого мира. Только если существо это чувствует, то человек это сознает, думает об этом. Для него, и для человека, и для, например, кошки или собаки время останавливается, что со стороны выглядит, как если бы они были заворожены его созерцанием. И они чувствуют и знают, кто шерстью, кожей, кто сердцем, а кто умом, что они находятся на пороге иного, того мира, который заслоняет от них мир этот. Сам переход происходит мгновенно, что они не способны заметить его.
Так как все меняется, то они не замечают того, что оказались в ином мире, ведь они то не поменялись, но остались самими собой, правда, если уже были Я. Кто же не был Я до смерти, то и не будет Я после нее. Он будет в том, кто был его наблюдателем. Поэтому так важно для себя и для других, в ком не пробудилось Я, иметь внутренний мир, будучи до смерти в этом мире.
Следовательно, после смерти, есть иной мир. Этот иной мир и есть мир сознания, в котором нет места бессознательному. Вечные обитатели никогда не спят.
К чему можно свести представление, выработанное людьми за долгие века существования в материальном мире, где всего на всех никогда не хватает? К тому, что на земле большинству из них достается тяжелый адский труд ради легкого райского покоя на небе, у бога, в итоге. Веря в это, можно надеяться на такой благополучный исход. Но достаточно непросто легкомысленно рисовать в своем воображении утешительные картинки, а серьезно подумать, то вся эта сказочная (мифическая) и религиозная (культовая, ритуальная) картинка рвется в неразрешимых противоречиях неутешительных сомнений в ее истинности.
Главное, что люди во всех смертных грехах упрекают друг друга, а потом вынуждены признать самих себя виновниками сложившихся обстоятельств. Ну, это ладно, - они из одной крайности бросаются в другую, чтобы понять и принять то, что есть на самом деле. К такому пониманию подталкивает их размышление. Но если думать последовательно до логического конца, следуя правилу хода мыслей от простого к сложному и от низшего к высшему, преодолевая естественно возникающие между этими крайностями или противоположностями противоречия, то можно прийти к выводу, что так устроено не только мышление, как работа в мысли, но и жизнь в материальном мире. И нет никого виноватого в этом. Такова твоя судьба (так сказать, "let it be").
Замечу, к слову, когда я говорю или пишу, то мне надо не доверять, но и не проверять, а самому думать, сравниваться себя не со мной, а с самим собой в мысли. Что это означает? Только то, что следует принимать слова не на веру, а на мысль, следует задумываться, размышлять, чтобы быть таким человеком, каким он может быть, а он может быть разумным, а не только душевным существом, как все вы, люди.
Чем я только не занимаюсь, как только мой автор стал героем, а я автором, сочинившим мир прошлого. У меня не было своего прошлого. Но оно было у моего прежнего автора. Во всяком случае, у меня не было того прошлого, в котором я был тем, чем являюсь теперь. Поэтому я могу быть автором не только своего настоящего или даже будущего, но и прошлого тоже. Неважно, в каком прошлом я нахожусь, в семнадцатом или седьмом веке нашей или до нашей эры. Важно то, что я мигом могу очутиться в будущем по отношению к этому прошлому, которым может быть то время, в котором я пробудился, проявился, стал буддой. Для меня будда – это тот, кто явился самому себе. Это первое условие пробуждения от жизни, как сна. Читал одну научную книгу, в которой речь шла о том, как на йогах и бонзах ставили опыты, когда они находились в медитативном состоянии. Там, где я пробудился отождествляют медитацию, как размышление, с той медитацией в качестве дхьяны, которую практикуют вышеназванные персонажи. Нет это не размышление, а отказ от него и вместе с ним от самого себя. Но ради чего? Ради Я? Конечно, нет. Ради не-Я. Зачем противостоять миру, будучи Я? Следует слиться с ним, чтобы успокоиться, «снять», совлечь самого себя с мира. И тогда якобы тебе откроется то, что есть в мире. Что же есть? Они утверждают, что в нем есть истина. И что она такое? Говорят: пустота, полная всего того, чем до краев заполнен сосуд нашего сознания. Сознание пусто в том смысле, что является только зеркалом мира, отражающим его в себе. Следует добиться, чтобы сознание точь-в-точь, без искажения отображало мир и то, что есть в мире. Угол искажения и есть «я» сознающего. Восточная медитация ставит перед собой цель добиться объективного отражения реальности без субъективного образа, объективного и без субъектного, а тем более субъективного сознания.
Для меня же важен субъект, он сам в сознании, заходя в этом дальше собственного сознания и доходя, совершая трансцензус, до сознания Я.
Если бы я был человек, то к какой школе духовной практики мог бы причислить себя? Большинство людей может быть приписано к школе не духовной, а материальной практики. Их вполне устраивает жизнь в этом мире, в котором идет борьба с другими за "теплое местечко под солнцем". Их понять можно, но стать таким же я не могу. Адепт такой материальной школы должен быть существом воли, живущим по принципу: "я так хочу". Это существо желания. Для его исполнения ему следует быть человеком дела, телесным или плотским человеком. У него развито телесное Я (деятельный центр).
Есть еще другая школа. Эта школа уже не материальной практики, но душевной. Адепт такой школы живет чувствами. В отличие от человека дела у него развита не материальная, плотская чувственность, но душевная чувствительность. Душевный человек живет не делами, но мечтами. Его жизнь, по преимуществу, не внешняя, но внутренняя, не ритуальная, а сказочная, мифическая, нарочитая, вымышленная. Он склонен к вранью, к сочинительству того, чего нет в материальной действительности, но есть в его сознании, порождено им.
Тот принцип, на котором основывается его творчество, является воображение чувств. Представитель школа чувства, не теле, дела, образами своего воображения, изложенными, например, словами, символами, заряжает ими чувства публики, с которой делится своими творениями. В результате публика становится поклонником его.
Третий род уже духовной практики - это интеллектуальная практика. Есть две разновидности такой практики: одна - практика познания, другая - практика мышления. Их взаимное отношение носит перекрестный характер. Так адепт практики познания, как человек уже не дела, не хозяин, или чувства, не поэт, а познания, ученый, думает для того, чтобы знать. Напротив, человек мысли, мыслитель знает, для того, чтобы думать.
[justify] Не то, что не важен сам человек, но намного важнее то состояние, благодаря которому он, как существо, становится человеком. Бывает часто так, что есть существо, но нет того состояния, которое может сделать его человеком. Находясь в таком состоянии, а это состояние непременно возвышенное, он поднимается над своим зависимым положением, освобождается от
