Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит мир последних содроганий! О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле —
И делишь наконец мой пламень поневоле!
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит мир последних содроганий! О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле —
И делишь наконец мой пламень поневоле!
Онегину и «пламени поневоле» не надо. Это новый виток отношений, а значит, ответственность, труд. А любой упорный труд, включая душевный, был ему тошен. «Наука страсти нежной, которую воспел Назон», то есть «Наука любви» Овидия – это всего лишь хитрости, приемы, искусство флирта, наконец. И в них Онегин преуспел. Но душевный труд – дело более серьезное.
Недаром, Татьяна, читая книги в доме Онегина, начинает понимать его яснее. «Уж не пародия ли он?» - думает она. Пародия, то есть маска, обвертка из красивых слов, чужих мыслей и чувств: «чужих причуд истолкованье/слов модных полный лексикон», за которыми бесцельная пустота, скука?..
А раз пустота, так надо, по крайней мере, сохранить видимость полноты смысла, сохранить обвертку. Зафиксировать эффектную картинку. И она зафиксирована. Логичный финал. Логичное счастье для всех.
Евгений Онегин – роман о счастливых людях. Каждый из них в своей привычной ипостаси, в том, что для них наиболее ценно и нужно. Ну, что ж, «привычка свыше нам дана/замена счастию она».
И все герои остаются с теми, кому они наиболее дороги. Ленский – со своими грезами и «поблеклым жизни цветом, который он воспевал в осьмнадцать лет», и которые и забрали его в свою туманную даль.
Татьяна и Ольга с любящими их мужьями. Старушка Ларина с любящими дочерями, и вполне спокойная за их судьбу.
И Онегин остается с любящим его человеком. С самим собой.
Александру Блоку приписывают выражение: "...Все, чего человек хочет, непременно сбудется; а если не сбудется, то и желания не было; а если сбудется "не то", то разочарование только кажущееся. Сбылось именно то"
У героев «Евгения Онегина» сбылось именно то.
Спасибо создателям фильма «Евгений Онегин» 2024 года. Они заставили меня вновь перечитать это великое произведение. И на многое взглянуть по-новому.
P.S. Не хочу выглядеть брюзгой, но никак не могу понять одной вещи. Почему в вышеупомянутом фильме прекрасный актер Владимир Вдовиченков, по-видимому, олицетворяющий самого Пушкина, читает текст от автора так, будто ведет обычный разговор во дворе с соседями? Кстати, это не такая уж редкая практика: передавать текст классических произведений нарочито просто, без возвышенной одухотворенности.
Почему? Стремление показать, что классика настолько близка обыкновенной реальной жизни, что поэт или писатель – свой парень в доску, и поэтому все написанное им можно воспринимать как обыденную речь? Или таким образом, словно сократить расстояние между собой и гением? «Смотрите, он прост, он такой же, как мы, и говорит простым языком.»
Но хорошо и навсегда ответил Александр Сергеевич как-то всем тем, кто пытался принизить талант до своего уровня: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.» (Из письма А.С.Пушкина П.А.Вяземскому, 1825 год.)
Истинно художественное произведение – это тайна, это порыв человеческого духа к великому, это возвышенное благородство. И читать его нужно так, чтобы облагораживалась душа слушающего, погружалась в сладостный мир высоких дум и чувств. В этом уважение к автору и к собственной душе. Так высокохудожественно, словно священнодействуя, читал «Евгения Онегина» незабвенный И.М.Смоктуновский. Читал так, чтобы душа слушателя «стеснялася лирическим волненьем» и была опалена негасимым огнем пушкинского гения.
«А душа, уж это точно, ежели обожжена, Справедливей, милосерднее и праведней она.»1
Это сказал совсем другой поэт, и совсем в другую эпоху. Но сказал верно.
