Чёртова внучка 8 глава

принялась поправлять вырез, чтобы у неё ничего оттуда не выглядывало. – Щаз же спусти меня на землю, извращенец! Даже не надейся лапать мою грудь под предлогом лечения! 
– Я не собирался тебя лапать. Ну, правда. Просто согласись, крапива это как-то чересчур сурово. Тем более, зачем тебе заниматься самолечением, когда твой старший брат знахарь. Пусть даже и совсем хреновенький знахарь. Но я ведь всегда раньше лечил мою маленькую сестрёнку. Ты же всюду носилась, как сумасшедшая, и постоянно расшибала свои коленочки и локоточки. Горе ж ты моё, как тебя угораздило-то пораниться в таком нежном месте?
– Ни звука больше об этом, а то я вообще не стану с тобой разговаривать. Лучше ответь мне... моё платье... Тебе нравится моё платье?
   Брякнула и притихла, не дыша. Прозвучало оно, конечно, глупо, будто рыжая сама с ним заигрывает. Но ей во что бы то ни стало, надо выяснить, причастен ли он к утренней истории с цветком. Если Фридлейв никак не связан с этими загадочными дарами, то он должен удивиться, откуда у неё взялось такое необычное платье. А коли вдруг таинственным дарителем является он сам, Эрмингарда обязательно его разоблачит – по интонации, жестам и взгляду. Однако пронырливый знахарь, как у него имелось в обычаях, увильнул от серьёзного ответа и смутил молоденькую приятельницу очередной дерзкой шуткой.
– Скорее всего, тебе не понравится мой ответ, но я человек честный, так что скажу, как есть. Ни одно платье на свете несравнимо с той красотой, которой наделила тебя щедрая матерь-природа, и которую ты вынужденно скрываешь под этими своими платьями. Я вообще не понимаю, кто эти платья придумал. Ладно, зимой зябко. Но сейчас-то – солнышко пригрело, цветочки расцвели. Самое время бегать по лесу нагишом да валяться на травушке.
– Я тебе сейчас поваляюсь, сволочь ж ты рогатая! Одно похабство на языке!
– Я не имел в виду валяться в том смысле, в котором ты подумала. Я подразумевал абсолютно невинное валяние на травке. Вон смотри, как зайчики весело скачут. И ничегошеньки не стесняются. И к слову, милая, сколько раз можно повторять, это не рога. – трагично молвил мужчина, как всегда задетый за живое. – Это... такие маленькие, совсем-совсем малюсенькие костяные наростики. Можно сказать, это мой тонкий интеллект слегка выпирает из головы.
– Сказала б моя бабка, чего там у тебя из башки выпирает.
– Ха-ха-ха! Да ладно. Не смешно.  
– Всё, опускай меня, приехали.
– А, может, ещё покатаемся? Мне понравилось быть твоей лошадкой. Такой очаровательной наездницы у меня ещё не было. Ай! Ай, не бей меня! Я же пошутил! Ладно, согласен, шутка не удалась. Ай, перестань! Признаю, все мои шутки неудачные. Ай! И вообще я дебил. Ой-ой! И меня надо оскопить. Ай! И сжечь на костре. Ай-ай! И прах мой по ветру развеять. Ай-ай-ай! Эрмингардочка, ну хватит меня лупить. Ты мне так все мозги вышибешь.
– Ты и так их уже пропил! Всё, проваливай. – пропыхтела мелкая с надутым видом, когда он бережно поставил её на землю.
– Я, конечно, понимаю, что добро надо делать бескорыстно. Но всё же я надеялся на самую маленькую награду за благое деяние. Как насчёт поцелуя?
– В щёчку?
– Можно и в щёчку.
– А кулаком в щёчку не хочешь? 
– Чего ты опять бесишься? Я же не имел в виду, как вчера. А как раньше. Обычный поцелуй в щёчку. Классический, так сказать. Нет? Ты мне больше не доверяешь? Ну хотя бы в лобик. Там у меня точно нет языков. А в носик? Тоже нет? И даже в глазик? Так, может, в ушко? 
   Однако болтливый прохвост подставлял ей вовсе не лоб и не изъязвленную ожогом щёку, а тянулся к девушке губами. Возможно, он и не собирался её всерьёз целовать, а как обычно дразнился, но рыжая чего-то так разволновалась, что возьми, да и швырни ему горсть соли прямиком в лицо.
– Ай! Чёрт! Эрмингарда! Ты сдурела?! Прямо на рану! Да на свежую! Голой солью! Ты издеваешься, да?!
– Ой... прости... – чуть не плача, промямлила девочка и умчалась за сарай.
   И вправду, чего это она творит. Бедненький Фридлейв. Он же шутит, а она точно блажная. Робко выглянула из-за угла. Мужчина со страдальческим видом держался за лицо и тихо чертыхался. И будто этого ему было мало, тут ещё и Кунигунда выскочила из избы да напустилась на бедолагу:
– А тебя-то, хер ползучий, какого чёрта сюда занесло, а?! Никак спьяну заблудился во чужом огороде? Да вот только для тебя, козлины, не припасли тутова капустки! Живо выметайся!
– О, Кунигунда, доброго денёчка. Отличная погодка, не так ли? Ой, да куда ж ты так хорошеешь-то день ото дня! Никак не могу поверить, что Эрмингарда твоя внучка. Да вы ж вылитые сёстры. А я-то, дурак, к такой женщине, да и без букета.
   Не растерялся, подлец. Даже к её бабке и то клинья подбивает. Но на сей раз его красноречие пропало втуне. 
– Ты мне тута не котуй, чай, не в лупанарий припёрся! Не про твою честь я енту паскуду вскармливала! И кончай ужо возле неё ошиваться! А увижу вас любовничков вместе, так обоих живьём закопаю! Мало мне было одной шлюхенции! Ещё и эта, того и глядишь, притащит в подоле какую-нибудь каракатицу!
– Честное слово, о таком пока что и речь не идёт. Рановато оно ещё Эрмингарде. Да и мне торопиться некуда. Ну и чего ж ты так неласково гостей встречаешь? Может, я свататься пришёл, а ты сразу набрасываешься.
– Да я её скорее за чёрта лысого просватаю!
– А разве ж чёрт ей не дедом приходится? Нехорошо как-то за родню замуж выдавать. Тем более, когда по соседству есть женихи и посимпатичнее.
– Даже не зарься на неё, хероног пропитый! У меня на енту прошмандовку совсем иные планы.
– Кунигунда, пожалуйста, не обижай мою девочку. А то ведь и вправду заберу её у тебя.
– Какая она твоя?! Девочку он себе нашёл! Твои девочки это черти, которые тебя на том свете за яйца будут драть! Заберёт он её! Ща так получишь, шо ужо ни у кого ничего забрать не смогёшь! И шоб ноги твоей тут больше не было!
– В этом я готов торжественно поклясться. Моей ноги и вправду тут не будет. Ибо у меня нет ног. Физиология-то иная. – не удержался знахарь от саркастичного замечания, чем окончательно взбесил каргу. 
– Ща я всю твою физиологию вместе с тем, шо у тя там промеж щупалец болтается, разрублю на колбасу!
   Да с сим и замахнулась на мужчину топором, безо всяких шуток вполне готовая его прикончить. Едва не вскрикнув от страха за милого друга, Эрмингарда готова была броситься ему на выручку, но Фридлейв и сам сумел доказать, что всё-таки недаром зовётся знахарем. Всего-то щёлкнул пальцами – и древко топора тут же развалилось в щепки, а лезвие бестолково плюхнулось на землю. Умереть со смеху – какая тут у Кунигунды сделалась рожа.
– Ах ты ж, ирод, припёрся огород мой топтать да хозяйство разорять!
– Я бы не тронул твоё имущество, если б ты не посягала на мою жизнь. Да ладно, не обижайся, подарю я тебе новый топорик – чистенький, наточенный, блестящий – им меня и прикончишь. Но моя мужская гордость не позволяет мне принять смерть от столь грязного и ржавого топора, который годится только к убою свиней. Засим вынужден проститься. Жди меня в следующий раз с цветами и бутылкой. Будем обсуждать помолвку.  
   С чувством собственного достоинства мужчина элегантно откланялся и спокойно удалился, не обращая внимания на плюющуюся ему вслед бесовку. Какой же неудачный у него нонче денёк. Эрмингарда ему соль на рану, Кунигунда облаяла ни про что. А он всё ж держится молодцом. Этакого прохиндея не так-то просто заткнуть за пояс.  
   Едва Фридлейв скрылся за деревьями, рыжая вышла из своего укрытия к бабке.
– Вот тебе соль. – кивнула она на бочку.
– А сама ли управилась али какой добрый волшебничек подсобил? Видать, мастерски отжевала егойную землянику, раз он так расщедрился.
– Совсем ты паршивая ведьма, если даже не можешь различить, чьё колдовство.
   Смерила язвящим душу взглядом. На бочку зыркнула, да и ухмыльнулась клыкасто:
– Что ж, сучечка, добре. Завтра получишь от Адельгейд следующий урок. А нонче можешь гулять вволю. Вот только патлатого своего не привечай впредь, ясно? А то враз помогу избавиться от ухажёра. Хочешь закончить, как мамаша? Брошенной с приплодом? И до конца дней сопли на кулак наматывать, по ненаглядному своему кручинясь? 
– Как мама я не закончу. Даже не надейся. – процедила Эрмингарда, не поднимая глаз от земли.
   Нельзя обнажать свою ярость. Кунигунда не должна догадаться, что ей всё известно про гибель матери. Надо затаиться и ждать. А когда придёт время – растоптать душегубку точно червя. 
   И уж неслась девонька прочь от дома. Торопилась быстрее смертоносную пиявку из-под лопатки вытащить. Бабка-то не зевает, алчет восполнить силы, вернуть утерянную юность. Отыскала облезлую крысу в канавке – её и сделала старухиной питательницей. Вполне достойное ведьмы угощение. Но хоть всё шло и недурно, а смута тучей грозовой зрела над душой девичьей. Неспроста ведь карга освободила её от домашних хлопот. Чего они там такое затевают, что старуха даже пренебрегла своими ежедневными издевательствами над внучкой. Нельзя позволить им застать себя врасплох. Эрмингарда не допустит, чтобы эта свора обыграла её. 
   ***
   Древний, грозный лес. Не отец и не друг. Её дом, колыбель и будущая могила. Место, которое она никогда не покинет. Так какой смысл любить его или ненавидеть? Лес это весь её мир. Лес это она сама. А от себя, сколько ни бегай, нипочём не убежишь. 
   Косы зеленью увитые, цветочный наряд, лик, что кремень, а меж рёбер точно костёр купальской ночи. И чем тише её шаг, чем размереннее движения, чем бесстрастней взгляд, тем жарче разгорается пламя, что Ингигруден из последних сил удерживает в своей груди.
   Ящерки да змейки, мелкие грызуны и пташки кустарные – расползаются, разбегаются, разлетаются прочь из-под её ног, вдаль от её взгляда. Уж коли кикимора покинула свою трясину, знать, тоску желает разогнать, потешиться над всякой тварью лесной. Вот только невеселы её игры. Лихой забавой кручину свою она врачует. Медленно шагая через дубраву, болотница срывает на ходу цветы да травы, обдирает листву с деревьев и, разминая, кромсая, терзая их пальцами-ножами, отбрасывает под ноги – невозмутимая и безразличная, как сама Смерть, собирающая урожай. Пусть умирают, пусть гниют, кормят собой алчущую землю, взращивают из себя новые всходы. Всё умирает и смертью своей живит вселенную. Не ведающий конца и не имеющий смысла круговорот. 
   Осторожно сняв со своих волос стрекозку, девушка с ледяным интересом костоправа изучила тонкие прожилки на её прозрачных крылышках, переливающееся сапфирами изящное тельце, необъятные галактики зениц. Сколь бесполезно роскошная красота. Две хищницы взирали друг на друга из своих несхожих, равно непонятных им обеим миров. Только одна из них была не столь прекрасна обликом, как другая. Деликатно оборвав стрекозьи крылья, Ингигруден возложила судорожно изгибающееся тельце на махровый ковёр паутины и подождала, пока мясистый крестовик неспешно приблизится к своей жертве. Она не ищет даров Леса. Она сама приносит ему подношения. 
– Давненько не виделись, жаркая моя. – меж тем прозвучал ядовитый и медовый разом оклик за её спиной. 
   Ей не нужно оборачиваться, чтобы припомнить тяжёлые и жёсткие кудри цвета мглы, облепленные клевером да резедой, грубые, заросшие шерстью руки и сытости