Чёртова внучка 8 глава

не знающие губы – сочные, словно раздавленные винные ягоды. А уж этот запах – запах её безлунных майских ночей – и без оглядки назад бьёт в ноздри, даже если держаться от него на расстоянии полусотни шагов. 
   Выпрямившаяся во весь рост кикимора последовала дальше, вглубь чащи, так и не одарив ни единым взглядом мускулистого фавна, возвышающегося над ней подобно многоветвистому ясеню, осенившему собой грациозную берёзку.
– Эй, Ингигруден, не игнорируй меня! – раздражённо крикнул Ульвар и заторопился по её пятам, стараясь заглянуть девушке в глаза.
– Ой, надо же, говорящее дерьмо! – желчно произнесла болотница. – Так оно ещё и шевелится! Каких только чудес не встретишь в нашем лесу.
– Детка, прекращай это. У тебя нет никаких причин дуться на меня. Признай, ты ведь так и не смогла меня забыть.
– Ещё бы. Я трахалась с дерьмом – такую гнусность захочешь да не забудешь.
– Ты думаешь, я не понимаю, почему ты бросила этого тюфяка? Я же сразу понял, чем всё это закончится. Ингигруден выходит замуж – да я чуть со смеху не лопнул, когда это услышал. И главное, за кого! За соседского мальчика, за этого маменькиного сынка, который всё детство таскался за тобой по пятам, как телёнок, со своими цветочками-ягодками. Где уж этакому слюнтяю удовлетворить мою кобылку. Такая лихая тёлка ему явно не по мерке. Тебе нужен настоящий мужик – дикий, необузданный.
– Это ты, что ль, дикий и необузданный? – скептически фыркнула девушка, смерив его презрительным взглядом. – Да ты обычный домашний козёл, которому пора член подкоротить, чтоб прекратил беситься.
– Слушай, Ингигруден, а, может, всё-таки это не ты его, а он тебя бросил? – с издёвкой вопросил фавн. – Небось, как всплыла правда, чем ты там раньше занималась, так враз вся любовь и испарилась. Перед мамочкой совестно стало за такую жёнушку. Да знай он перед свадьбой про твои былые забавы, нипочём бы не связался с такой шлюхой.
– Бьёрн знает обо мне гораздо больше, чем ты можешь себе представить. И даже больше, чем известно тебе. Его никогда не смущало моё прошлое. Впрочем... мне на это наплевать.
– А что насчёт твоей кралечки? Ей-то ты, поди, не торопишься о таком рассказывать? А может, в кралечке-то и всё дело? А, Ингигруден? То-то тебе все мужики как-то резко опротивели. Не боишься, что по лесу уже скоро поползут всякие занятные слухи на ваш счёт? Местным никогда не нравилось, что ты сдружилась с человечинкой. Но, вполне возможно, твоя постыдная привязанность имеет куда более интересное свойство. Она ведь как раз в твоём вкусе. Эти махонькие, миленькие девочки – как же прелестно они трепыхаются и повизгивают, когда тащишь их на дно, не так ли? Ты же не забыла это чувство? Ощущать их слабость, тепло податливых, парализованных страхом тел... Обладать этой упоительной властью над их жизнями... К тому же ты ведь умела мастерски растянуть процесс, и пока они неспешно захлёбывались в болотной жиже, успевала вволю с ними наиграться. Недаром же тебе даны такие сильные руки со столь длинными-длинными пальчиками. А эта малышка просто чудо как хороша. И знаешь, я ведь ничего не имею против этих ваших девичьих нежностей. Мне и самому любопытно попробовать такую лакомую ягодку. Так почему бы нам не вспомнить былые дни и не развлечься как-нибудь втроём? 
   Не успел он договорить, как кикимора развернулась, да и хватанула его со всей своей совершенно нечеловеческой силищей за такое место, за которое Ульвара ещё не хватали, так что он непроизвольно всхлипнул и сморгнул проступившие от боли слёзы. 
– Только приблизься к Эрмингарде, мигом яйца тебе оторву и сожрать заставлю. – сухо пригрозила ему Ингигруден. – И проваливай уже, баран ты кудлатый, пока я тебя твоим же стволом не оттрахала.
   Да и отправилась себе восвояси – гибкая и стройная, скользящая между сосен. С яростью и жадной горечью глядя ей в спину, фавн с тихим оханьем облокотился на ближайшее дерево и разразился руганью.
– Сучка ж ты бешеная! Да ты скоро весь лес против себя настроишь! Вся родня от тебя уже открестилась! И мужику твоему стыдно людям в глаза смотреть из-за твоих похождений. А когда эта твоя шмакодявка наконец догадается, чего тебе от неё нужно, так и она сбежит от тебя, сверкая пятками! Так и сгниёшь в одиночестве у себя на болоте, пропитая и обкуренная, как последняя шваль! 
   Равнодушная к его воплям девушка нырнула в почти непроходимые заросли и вновь шла, шла, шла без направления и цели, словно желая обойти весь лес вдоль и поперёк. Вдруг затаилась, отступила на шаг и слилась с дубравной зеленью. А по недалёкой тропке неслась во весь опор, танцуя на бегу и точно бабочка размахивая рученьками, эта пёстренькая, рыженькая, бестолковенькая – милая сердцу и ненавистная самой её природе. Человечишка, дитя иного мира, дочка этой окрещённой чужачки. Всклокоченная от своей суетной беготни девочка целовала цветы, обнималась с деревьями, перешёптывалась с цикадами. Пытается, неразумная, понравиться Лесу. Верит в его любовь. А Лес никого не любит. Он жив лишь тем, что пожирает собственных детей. А значит, и игра, что он затеял с маленькой пришелицей, не возымеет благого исхода.
   Так близко, близко – буквально руку протяни и можно уволочь за шейку в кущи. Приласкать сестричку или задушить чужачку. Неприметная для Кунигундовой внучки среди буйного цветения весны Ингигруден всё напряжённее и пристальнее всматривалась в чащу, но взор её был обращён вовсе не на подругу. Бездонная, голодная тьма, что повсеместно преследовала Эрмингарду, влекла взгляд, притягивала, ужасала, вызывала ненависть, отвращение, ревность и ещё некое смутное, не имеющее именования чувство. А эта беспечная будто вовсе не чует объемлющего её со всех сторон мрака. Или всё же чует? И сознательно манит по свою душу Того, о ком лесные боятся и помыслить? Настолько безумная? Или и вправду предуготованная ему жертва? Нет, не её. Пожалуйста, не её, не её, не её! Возьми другую.
   Опустившись в цветочные заросли, Ингигруден легла ничком – тревожным сердцем, рвущимся прочь из груди, прильнула к матери-земле, лицом уткнулась в траву, чтоб заглушить стон, переходящий в рёв. Изогнулась костистым телом в конвульсивном трепете. Совладав с собой, болотница откинулась на спину и безучастно созерцала бег облаков. Мерзавец-Ульвар, милый Бьёрн, глупышка-Эрмингарда – как же она объяснит им то, что и сама понять не в силах. Словно со дня болота смотрела Ингигруден в небо. Недосягаемое томит. Вожделенное и недоступное порождает вражду. Лес не избрал её. Значит, и она не отдаст Лесу Эрмингарду. Пусть уж никто из них не получит желаемого.