Сказки Лас Вегаса. Часть 5

бешено популярного «Маленького человека». Девушка принялась притопывать ногами и прихлопывать ладонями, подражая Шер из клипа, где она поет вместе с Сонни, потом, двигаясь в ритме песни, стала приближаться к Миле и делать губами «поцелуйчики». На ее голом, плоском животе виднелась татуировка скорпиона в позиции атаки.

С агрессивными нам не по пути, с нетрадиционными тоже. Мила слегка качнула головой «нет» и свернула к столику первой  девушки – несмотря на предостерегающий цвет волос, она выглядела не враждебно, скорее одиноко. Двум одиночествам всегда есть о чем помолчать. Миле сейчас не до разговоров, той, по всей видимости, тоже. Даже лучше, если она иностранка и не говорит на местном языке.

Рядом свободный стул, Мила села, не спрашивая разрешения – в глубинке люди обходятся без столичных церемоний, и в ожидании официантки тоже уставилась в окно. «Француженка» повернулась, коротко глянула на нее, взяла бутылку - запотевшую, только что вышедшую из холодильника, налила в стакан столько, сколько позволила пена, подвинула Миле.

Пить алкоголь, пусть и слабый, не входило в намерения Милы, строго придерживалась правила: пьяный за рулем – потенциальный убийца. Но в ближайшие часы садиться в седло своей «бэ-эм-вэшки» не собиралась: лучше отдыхать в кондиционерной прохладе, чем жариться на пустынном солнце, а горло пересохло, и неизвестно еще сколько придется ждать  официантку - она одна на всех. Предложенное пиво выглядело заманчиво холодным и свежим, к тому же дружеские жесты отвергать нельзя. Мила взяла стакан, чокнулась с ее бутылкой, выпила до дна.

Соседка посмотрела на нее более осмысленным взглядом и сказала на чистом английском:

- Рассказывай.

Феномен незнакомца: первому встречному расскажешь больше, чем давнему другу. Мила вытерла рукой пену с губ и уставилась в окно, где как на гигантском экране мелькали кадры ее судьбы.

- Мне было семь лет, когда появился отчим. Мама болела, я вела хозяйство, а он работал где-то далеко, на лесозаготовках, приезжал на пару дней, потом опять надолго пропадал. К нам, троим детям, относился, вроде, неплохо, но после смерти мамы резко переменился. Видно, закончилась подписка на адекватность. Снял маску нормальности, стал проявлять ко мне интерес. Не насиловал, но преувеличенно ласково гладил, обнимал, лизал щеки. Потом произошло самое главное, а я даже не поняла и не испугалась. Наоборот, было приятно его внимание, ведь меня давно уже никто не обнимал и не ласкал. К тому же, он был красив, и я, кажется, влюбилась – первой, непорочной любовью.

Потом беременность, аборт – из меня вырезали все женское, долго восстанавливалась. Отчим охладел ко мне, может, боялся огласки, может, потому, что я выросла, а его тянуло к малолеткам… Я сначала обиделась, потом плюнула. Некогда было. Его постоянно нет дома, а на мне сестра, брат, готовка, стирка, уборка и прочее.

И все бы ничего, но стала я замечать его похотливые взгляды в сторону Элли, она на три года меня младше. Однажды я вытирала на кухне посуду и услышала разговор, вернее – спор на повышенных тонах. Выглянула из-за двери. На площадке второго этажа стояли отчим и сестра: он пытался ее обнять, она отбивалась. Увидела меня, крикнула – Мила!

Дальше все произошло, как в ускоренной съемке: я бросила тарелку и понеслась к сестре на помощь. Но не успела. Отступая, Элли скользнула ногой по ступеньке и упала с лестницы…

- Она жива?

- Она живет в инвалидном кресле.

- Убила бы на месте похотливую сволочь. - Соседка сжала губы, взяла столовый нож и сделала несколько выпадов в сторону воображаемого противника. - С педофилами надо как в Китае с коррупционерами: пулю в лоб и счет за патрон - семье.

Редкое неравнодушие для случайного слушателя. Мила глянула на нее подробнее и заметила над левой бровью татуировку мертвого младенца, под глазом – каплю-слезу. Высоко на плече –  по-кукольному красивая, будто срисованная со старой рождественской открытки девочка держит распятие, что означает скорее всего «крест на детстве».

Кажется, девушке близка тема…

Подошла официантка. Мила заказала ту же яичницу, две бутылки пива и, когда Ванесса отошла, продолжила:

- Надеюсь, отчим попадет в ад. Там для педофилов приготовлен отдельный котел. Хичкок будет засовывать ему в задницу ананас и насылать на гениталии птиц-грифонов.

- Хорошо бы ему кто-нибудь при жизни это засунул… - сказала соседка и протянула руку через стол. - Манон.

- Мила.

- Он еще жив?

- Живет и процветает. На наши деньги. Он - официальный опекун, получает детские пособия, к тому же выплаты на лечение Элли из спецфонда. А лечить ее не собирается. Сука ненасытная. С удовольствием отдал бы нас на попечение штата, да жадность не позволяет. Лесоповал бросил, устроился автомонтером в гараж на Южной улице Вегаса, там дорогие телеги ремонтируют и раскрашивают по желанию заказчика. Про них еще телепередачу делали на Дискавери.

Так эта мразь мало того, что сам мной пользовался, стал втихаря подкладывать меня клиентам. За толстые пачки баксов. Малолетки ценятся среди извращенцев. Вот где я насмотрелась… Богатый – далеко не самый умный, порядочный, чистый. Некоторые дома ценой в миллион засраны хуже бразильских флавел. Я «работала», как раб на хлопковой плантации. Днем – дома, ночью – у клиента. Крутилась как морская свинка в колесе, забыла когда у меня день рождения. Не знаю, как долго выдержала бы. Кажется, я уже начинала умирать, только за брата и сестру еще держалась… и молилась… своему – детскому Богу.

Однажды приехал в гараж продюсер, пожилой дядя. Увидел меня там, случайно. Творческий человек, он сразу заметил диссонанс: тело начинающего жить человека, а взгляд как у мертвеца - белое безмолвие эмоций. Поговорил с кем надо, «взял» меня на ночь. Привез домой, напоил чаем с пирожными. Специально заказал мой любимый лаймовый пирог – люблю кисленькое… Уж не знаю, как ему удалось меня разговорить, я же ни с кем не откровенничала, а ему рассказала.

И он мне помог. Хитро так, по-еврейски, по методу царя Давида, который говорил: чтобы накормить человека, дай ему не рыбу, но удочку. Сказал: отсюда я тебя вытащу, а дальше сама. Купил нам с детьми дом, на остальное я зарабатываю - тем же способом, но с другой категорией клиентов. Их, кстати, тоже поначалу тот продюсер посоветовал. И я ему безмерно благодарна. Моя психика постепенно восстановилась, хотя получила изрядную вмятину. Детские травмы забываются быстро, если длятся недолго.

- Прям как в сказке про Кота в сапогах. Все довольны и счастливы. Почему тогда взгляд убитый?

- Да опять эта сволочь отчим. Его из гаража тогда уволили, устроился в другой, подальше от Вегаса, в Рино. Мы от него съехали, в секретное место, но детские пособия он продолжал получать, вдобавок требовал, чтобы я каждый месяц привозила ему  наличку. И я привозила, платила, спала с ним одну ночь и опять уезжала. Не знаю – что это было… Стокгольмский синдром какой-то новой формы или просто жалость. Выглядел он каким-то опущенным…

А вчера всю жалость как отрубило. Я приехала, привезла «зарплату», а он меня отдал двоим бугаям на всю ночь. Боже, как вспомню этих жеребцов… Оказалось, он им проиграл бешеные деньги и мною заплатил долг. Знаешь, если бы был под рукой пистолет, я бы выпустила в него полную обойму, а в могилу вбила осиновый кол, чтобы этот вурдалак больше не воскрес.

Официантка принесла заказ. Яичница дымилась и приглашала немедленно себя отведать, но Мила отодвинула тарелку, открыла пиво, налила себе и Манон – та стала отпивать медленными затяжками. Потом сказала:

- Не одной тебе жизнь показала фигу.

- Рассказывай.

- Я родилась в Валлонии – это франко-говорящая часть Бельгии, в деревушке, прилепившейся к восточному склону Арденнского хребта. Название забыла и не хочу вспоминать. Там не происходило ничего примечательного, кроме инцеста. Мой отец был мой дед одновременно, и никто не считал это чем-то необычным, я в том числе. Он и ко мне подкатывал, но уже был не в состоянии лишить меня девственности. Зато одному из любовников матери это успешно удалось.

Дикая деревня была – во всех смыслах. Отрезанная от мира, отставшая от цивилизации. Зависшая в том темном средневековье, когда еще принадлежала одному французскому барону, не отличавшемуся здравомыслием. Он поливал цветы бычьей спермой, надеясь, что они дадут ему великую сексуальную силу. У него была любовница, красавица Амели. Говорят, любил ее безумно, а когда родился ребенок – так же безумно разлюбил: ее отдал на потеху пастухам, а ребенка бросил на съедение свиньям.

Говорят, она обладала ведьминскими силами и прокляла барона и его потомков, которые в то время составляли чуть ли не половину населения деревни, ведь он трахал все, что двигалось. От инцеста рождаются больные дети, в основном, дебилы. С умом у них туго, зато с половым влечением хорошо.

Все дети в деревне были в той или иной степени братья и сестры. В школу мы не ходили, зачем учить то, что никогда не пригодится. Учились работать с детства – дрова рубить, овощи выращивать, за скотиной ухаживать. А по вечерам…

У нас дома начиналась оргия. Не помню момент, когда стала женщиной, наверное, еще в утробе матери – мужики всегда на мне лежали. С пьяными рожами, грязнющими руками, вонючие, слюнявые… Тьфу!

Иногда мне удавалось вовремя спрятаться – дом был большой, столетний, закоулков много. Я забивалась в дальний, темный, пахнущий плесенью и птичьим пометом угол, брала какую-нибудь старую религиозную книжку с картинками из библейских сказок и копировала картинки на чистые листы книг. Помню, особенно хорошо получался Иисус, которого только что сняли с креста – весь в ранах, страдает, а за что, собственно?

Так и я. За что мне все это – спрашивала внутри себя и не находила ответа. Рисовала, отвлекалась, и вроде ничего… Забывалась – до следующего раза.

В шестнадцать у меня родился ребенок. Мальчик Андрэ. Кудряшки, голубые глазки… чисто ангелочек. Не знала, кто отец, но  неважно – ребенок был мой и больше ничей. Хотела немного окрепнуть после родов и сбежать с ним из того ада.

Окрепнуть не дали, практически сразу стали трахать, неважно, что больно тебе, кровь хлещет, этим придуркам все равно. Дубовые рожи и души. Андрэ плачет в соседней комнате, а в меня тут очередной мамкин «жених» тычет своей кочерыжкой, да еще рот затыкает ручищей, которой туннели можно копать. Кажется, я потеряла сознание. Очнулась – тишина. Вышла в комнату, спрашиваю – где Андрэ? Кто-то говорит: да его в окно выбросили, кричал сильно. Представляешь: дом стоит на крутом склоне, даже машины сюда не поднимаются, вокруг непролазный лес, дикие звери – рыси, кабаны… внизу река по камням скачет… и где-то там мой малыш, один, в буквальном смысле брошенный…

Голос Манон дрогнул. Из глаза выпала слеза и потекла прямо по татуированной капле. Манон быстро смахнула ее, потерла лицо ладонями, пару раз шлепнула себя по щекам. Посидела молча, наклонив голову, потом вздохнула и продолжила:

- Несмотря на ночь, я пошла его искать, думала – найду по голосу. Не нашла. Лучше бы я тогда же сорвалась со скалы… Изрезалась о сучья и шипы, вернулась злая, как ведьма Амели. Стала на них орать, а мать говорит