ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
В кибуце Тель-Хай, 1 марта 1920 г.:
И о с и ф Т р у м п е л ь д о р.
М и р р а, бывшая сестра милосердия.
С а н д о р, помощник командира.
Ш л о й м е, молодой боец.
Б а с я.
Д о к т о р Г е р и.
Е в р е й с к и е б о й ц ы.
К а м а л ь - э ф е н д и, предводитель бедуинов.
Люди из прошлого:
О н а.
Пятигорск, 1902 г.:
О т е ц И о с и ф а, старый солдат Российской армии.
Порт-Артур, ноябрь 1904 г.:
П о л к о в н и к Н.А.П е т р у ш а, командир 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.
С о л д а т.
Лондон, лето 1917 г.
В л а д и м и р З е е в Ж а б о т и н с к и й.
Л о р д Д а р б и, военный министр.
Г е н е р а л В у д в о р д.
А д ь ю т а н т, лейтенант, потерявший глаз в Галлиполийскую кампанию.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
(1 марта 1920 года. Комната в кибуце Тель-Хай. У открытого окна, защищенного мешками с песком, полулежит на топчане тяжело раненый И о с и ф Т р у м п е л ь д о р, под его расстегнутым френчем видны окровавленные бинты. Он напряженно прислушивается к звукам близкой ружейной перестрелки. М и р р а стоит у изголовья, отпиливает головку ампулы и наполняет шприц.)
И о с и ф: Мирра, что это ты собралась мне вколоть?
М и р р а: Морфин, Йосеф, это поможет тебе переносить боль.
И о с и ф: Побереги обезболивающее для раненых ребят. Боль сейчас очень нужна мне: она помогает мне держаться на этом берегу... На этом берегу реки по имени ′реальность′. Я не должен перейти ее, пока наши продолжают драться!
М и р р а: Всего пару ′кубиков′, Йосеф! Это необходимо, иначе ты не выдержишь! Даже у твоих сил есть предел...
И о с и ф (почти грубо): Если я смог заправить собственные кишки обратно в рану, то уж как-нибудь потерплю... Да что ты можешь знать о пределе сил, девочка?
М и р р а (вспыхивая): Больше, чем ты думаешь! Я с шестнадцатого года работала в госпитале Минской общины Красного креста и повидала сотни раненых! Тебе это известно...
И о с и ф (мягко): Да, я знаю, ты у нас молодец, Мирра! Но морфина мне все равно не надо. Пойми, я сейчас должен трезво соображать, а не смотреть наркотические картинки! Иди, сделай еще укол Натану, мне даже отсюда слышно, как он, бедняга, воет... Явится Сандор - немедленно его ко мне!
(В окно, со звоном разбив раму, влетает пуля. М и р р а в испуге прижимается к стене и роняет шприц на пол.)
И о с и ф: Не видать Натану дополнительного укола... Неужели ты так испугалась этого девятиграммового кусочка свинца, безвредно застрявшего в потолке, девочка? А еще фронтовая сестра милосердия!
М и р р а (оправдываясь): То, что я служила в военном госпитале, еще не значит, что я в траншеях под обстрелом сидела! Я этого фронта в глаза не видела, и, клянусь, никогда увидеть не мечтала! А здесь, в Палестине, из-за каждого камня пальба идет!.. Йосеф, почему ты так укоризненно смотришь на меня? Я, в конце концов, женщина, а не солдат! Мне страшно, когда в меня стреляют!..
И о с и ф: Ты и женщина, и солдат, Мирра. Ты еврейка, и ты приехала сюда по собственной воле. Если мы хотим жить здесь, на Родине, в Эрец-Исраэль, то даже наши женщины должны научиться держать в руках оружие и не бледнеть от свиста пуль! Мы слишком долго теряли эту землю... Каждому из нас придется завоевывать ее обратно!
(Входит С а н д о р - ′деревянная′ выправка бывшего офицера австро-венгерской армии, пыльные сапоги с голенищами ′бутылочным горлышком′, брезентовый патронташ через плечо)
С а н д о р (раздраженно): Йосеф, ты звал... Я здесь только из уважения к тебе! Ты должен понимать, бой в разгаре, я должен быть на позициях! Я - командир...
И о с и ф: Прости, Сандор, но ты больше не командир. Я отстраняю тебя от командования.
С а н д о р: Verdammt, Йосеф, ты бредишь! Мирра, что смотришь?! Он истекает кровью, у него рассудок помутился...
И о с и ф (резко): Рассудок помутился у тебя, когда ты убрал наших стрелков с внешней стены и пропустил арабов во двор!!
С а н д о р: Я сократил фронт обороны. У нас осталось всего полтора десятка бойцов, с тактической точки зрения целесообразно сосредоточить всех здесь, в здании...
И о с и ф (зло): С тактической точки зрения, если угодно, стена позволяла нам оборонять периметр Тель-Хая. Теперь она - удобный исходный рубеж атаки для наших врагов, и пустил их туда - ты!
С а н д о р (с нотками паники в голосе): А что я должен был делать? Этот verfluchen Камаль-эфенди не соглашался прекратить огонь и дать нам забрать погибших, пока мы не позволим его людям вытащить со двора трупы своих! Поверь мне, он в самой натуральной ярости, Йосеф! Зачем только ты приказал стрелять?! Как бы все не кончилось плохо, очень плохо!.
. Как нам теперь выводить наших отсюда людей, а? Бедуины концентрируют силы для новой атаки, а Камаль орет, как бешеный, что мы превратили мирные переговоры в бойню, и что именно твоя пуля сидит у него в ляжке...
И о с и ф: Жалко, что не в башке... Мирные переговоры были обречены, еще не начавшись, Сандор. Камаль и так знал, что никаких французских солдат здесь нет, у него прекрасные лазутчики. Камаль пришел сюда не за этим. Он хотел раз и навсегда показать нам: он и его головорезы - единственная сила на этой земле, только у них есть право носить оружие. Мы, евреи, для них - ′яхут′, ′улет-эль-мот′, люди, лишенные чести, лишенные права защищать себя! Именно потому телохранитель Камала и стал отбирать у бедняжки Дворы маузер... Он выполнял волю своего господина, и ты трижды не годишься в командиры, если не понял этого! У нас нет иного выбора, кроме как драться до конца. Не уступать врагу ни одной позиции, на которой можно его задержать! Ты больше не в траншеях в Галиции, это другая земля и совсем другая война. У нас нет сотен километров тыла за спиной, нет запасного рубежа обороны. Каждый наш рубеж в Эрец-Исраэль - главный...
С а н д о р (переходя на крик): Вот и попробуй, обороняй этот рубеж с мальчишками и девчонками из Ха-Шомера, которые винтовку-то держать едва умеют! Die beschissenen Kinder, keine Zoldaten!! Кроме меня и тебя, здесь хоть каких-то вояк - по пальцам пересчитать! На кого рассчитывать?!
И о с и ф: Хотя бы на Давида Шнеерсона. Сейчас ты пойдешь и передашь командование ему.
С а н д о р: Но он же рядовой...
И о с и ф: Извини, генералы остались в Европе. Зато у Шнеерсона есть то, что необходимо командиру: твердость. А ты... (внезапно смягчившись) Я не виню тебя, Сандор. Ты слишком устал душой на Великой войне. (снова жестко) Сдай команду Давиду и - марш к бойнице! Надеюсь, солдат из тебя лучше, чем командир... Повтори!
С а н д о р (′служебным′ голосом): Слушаюсь сдать команду Шнеерсону! (идет к двери, вдруг останавливается и оборачивается) Знаешь, Йосеф, а ты во всем прав. Как всегда - прав! Дрянной из меня здесь командир... Я слишком рьяно пытался быть самым лучшим там, на Великой войне. На чужой войне! Der ′K und K′ Oberleutnant perfekt... In die Holle!! Здесь - своя война, а во мне уже слишком мало жизни... Ты здесь самый лучший командир! Шалом, Йосеф! Мирра, присматривай за ним! (выходит)
И о с и ф: Мирра, нечего тебе здесь околачиваться. Иди к раненым!
М и р р а: Ты тоже - раненый...
И о с и ф: Им ты нужнее, и не спорь со мной! Иди, девочка, потом зайдешь ко мне еще, как будет время...
М и р р а: Хорошо, Йосеф, я пойду и вернусь. Ты только держись, пожалуйста!! Слышишь меня? Не засыпай! Тебе нельзя отключаться, иначе ты не удержишься за жизнь...
И о с е ф: Я держусь, Мирра. Ступай.
(М и р р а выходит. И о с и ф откидывается на подушку и издает долгий болезненный стон.)
И о с и ф (осторожно придерживая повязку на животе, мучительно ругается в стиле российского унтера): А-а-а-а, твою евхаристию через цугундер, сучий потрах, все нутро на хрен разворотило... Больно-то как, больно!!..
(Из полумрака выступает фигура его О т ц а.)
О т е ц: Молодцом, Ося! Теперь постони, теперь можно. Они теперь не услышат тебя, сынок. Можешь стонать.
И о с и ф: Ты снишься мне, папа? Я уже начал бредить? Как странно, ты ведь умер, а твой голос все такой же... Такой, каким я помню его! И этот
Драматическая история жизни и смерти Иосифа Трумпельдора, героя Русско-Японской и Первой мировой войн, георгиевского кавалера, офицера Российской и Британской армий, одного из создателей еврейских отрядов самообороны в Эрец-Исраэль (в Палестине).
Выражаю искреннюю благодарность моему другу израильскому писателю Александру Шульману за помощь в работе над пьесой.