Нежные создания

Туркестана недостижимой. Но нам надо было позарез в Петербург. До боли и жути. Сил терпеть не было уже. Но как попасть в Петербург? Наверное, для этого сперва надо было умереть.

  18.
  Крайний радикализм присущ юным революционерам, они готовы на всё, и если мечта требует прыгнуть в огонь, сломя голову, они прыгают, не думая о последствиях, не думая о своих родных и близких, не думая о том, какой вред можно нанести другим людям своей мечтой, свободой и искусством. Некоторым революционерам наплевать на всё это, они словно выкованы из стали, они вышли из лона огненного и смогут хоть целую вечность пролежать в ледяной могиле. Они - как монумент, как памятник, глыба и стихия.
  Мы же были совсем другие. Мы были какие-то нежные. Слишком впечатлительные. Едва нам жизнь показала свои зубки, едва она, если так выразиться, слегка улыбнулась, как мы тотчас стали революционерами. Обиделись. Обозлились на весь мир. Нежные создания, блин.

  19.
  Умереть нам казалось делом простым. Как два пальца обоссать. Товарищ Матня набрал полную ванну воды, лёг в неё и стал резать вены на своей руке.
  Я проглотил сто таблеток димедрола и лёг спать.

  20.
  ...интересно, а это кто? кто они, существа в белых халатах? привратники у райских врат? ангелы с огненными мечами? я думал, что гулял в последний раз по зимним улицам Ташкента, снег таял, мерзкий снег, некрасивый, грязный, и холод, по этим улицам ходил, как ходят бродячие собаки, но гулял я не в последний раз, но тогда мне думалось - в последний, и сейчас тоже снег, снег грязный, и зима холодная, мёрзну я, дрожу, мёрзну, как та псина из легендарного фильма Бортко о Шарикове - рядовом продукте революционных усилий нашей пошлой жизни, и не только мёрзну, и ещё боюсь я, жмусь к холодной стене в какой-то подворотни, и поглядываю время от времени туда, вперёд, где какие-то ржавые железные ворота со скрипом открываются, а потом закрываются, и когда они открываются - Зимний виден, и когда закрываются - страх подбирается к сердцу, всё ближе, подбирается мелкими шажками, винтовку свою всё крепко сжимаю, словно это успокаивает меня, но, конечно, на самом-то деле я сам себе внушаю, что это успокаивает меня, на самом-то деле тревога рывками набрасывается на меня, шутки закончились - революция в самом разгаре, мы все пошли на штурм Зимнего дворца, шутки шутить тут никто не станет, прибить могут запросто, возьмут вот прицелятся из винтовки, на курок нажмут, и - всё, нет тебя, будешь трупом лежать на этом грязном снегу, лежать и коченеть, пока тебя не закопают, а то и вовсе не закопают - просто выкинут куда-нибудь, или совсем выкидывать не станут, будешь лежать, пока не сгниешь, ворота открываются и закрываются - со скрипом, там - Зимний, его надо штурмовать, мы все тут собрались ради этого - революцию делать, нас тут много собралось, идейных таких товарищей, но каждый на самом деле штурмует свой Зимний, каждый штурмует свои дворцы, чтобы как-то устроить свою жизнь, самому в ней устроиться, выразиться в чём-то, реализоваться, какой-то статус получить, нишу свою занять, местечко под солнышком застолбить, и так можно до бесконечности ля-ля-ля, а этот Зимний мы штурмуем вместе, я сказал, что мы вот идейные товарищи, а что у нас за идеи-то, а? чего мы, товарищи революционеры, хотим, а? чтобы нас поняли? а вот, кто мы такие, интересно, чтобы нас понимать? что мы собой представляем? художники и поэты? музыканты и писатели? это кто так про нас сказал, а? мы сами? вот именно, мы сами так про себя сказали, и не просто сказали, а предъявили словно ультиматум: "смотрите, какие мы умные, мы всё про жизнь знаем, книжек море перечитали, и неважно, что у нас молоко ещё на губах не обсохло и сопли вытирать свои мы толком не научились, зато мы научились ультиматум предъявлять, но сами-то чего стоим? чего мы такого сделали, чтобы ультиматумами имели право выражаться? я вот себя писателем считаю, но писатель ли я на самом деле, для других людей я кто со своими ультиматумами и "шедеврами"? кто я для них? для чего мне штурмовать этот Зимний? (какие мы, однако, уроды, и жизнь наша - уродливая вся, со всеми её хвостами и дополнительными пальцами на руках и ногах)(бегаем туда-сюда, суетимся, мечтаем о миражах и иллюзиях, выдумываем идеи и цели, забывая о том, насколько мы смертны, насколько жизнь просто коротка - минуту ты её прожил или лет сто) для чего..?


  Часть вторая. 1937

  1.
  Бить надо уметь.
  Бить так, чтобы не забить до смерти, но чтобы было адски больно и невыносимо. Это уже целая наука. Куда бить, как бить, сколько раз бить... Наука, блин.
  У меня бить на трезвую голову не получается. Как и у Виталика, впрочем. Поэтому мы купили бутылку водки, выпили её, выкурили по паре сигареток с ментолом и принялись за дело.
  Я стал бить поэта. Виталику достался какой-то художник.
  Я бил поэта таким образом, чтобы выбить из него вдохновение, дух искренности и правдивости. Выбивал идею, смысл и значение. Выбивал красоту и прекрасное. Выбивал рифму и слог. А потом предложил подписать признание: "Я, Поэт и Гражданин, заявляю со всей ответственностью и решительностью, что искусство - это говно. Жить ради него не стоит." Конечно, поэт не подписал. Истекая кровавыми стихами, он плюнул в меня. Гордо и с вызовом. Дурак. Наверное, возомнил себя героем. И я опять принялся его дубасить.
  Виталик бил как попало. Художника это смешило и забавляло. Потом Виталик промазал и врезал в стену. От боли он скорчил лицо в противной гримасе и стал дуть на поврежденную руку и махать ею. Художник засмеялся. Я взял табуретку, подошёл поближе и разбил её об голову художника. Он отключился.
- Не убил? - испугался Виталик.
- Не убил, - заверил я. - Живуч гомосек.
- С чего ты решил, что он гомосек?
- Двигается, как баба. Жесты и всё такое.
- А у тебя? Гомик?
  Я посмотрел на поэта. Выглядел он довольно жалко. Как настоящий представитель интеллектуальной прослойки современного общества. Хлюпал носом и глотал кровавые сопли вперемешку со своими стихами. Он даже гордился тем фактом, что страдает за высокие идеи. Понимает, гад, что его в пример потомки будут ставить.
- А Бог его знает... - пожал я плечами. - Вроде не гомик. Мне кажется, что он выпить не дурак. Как все творческие личности.
  Виталик усмехнулся. Он тоже когда-то считал себя творческой личностью.

  2.
  Великий вождь всех времён и народов, заложив руки за спину, медленно шагал по своему просторному кабинету и напряжённо думал. А как же не думать? Кругом враги, предатели и лицемеры. Куда ни кинь. Кругом. Это он знал ещё с детства.
  Надо было думать. Хорошо думать. Обо всём думать. Шагать и думать о народе. Как сделать жизнь каждого человека ещё лучше. Даже если он не хочет. Даже если он упирается. Даже если он становится врагом. Даже если придётся поставить его к стенке и расстрелять. Всё равно надо думать. Думать о народе. Думать о каждом человеке.
  Жизнь не меняется. Люди не меняются. Поэтому их приходится менять. Одних - убирать, других - назначать. Через несколько лет опять менять. И всё - для благо народа. Для государства. Люди этого не понимают и не ценят, они слишком эгоистичны и развращены. Ими надо управлять жёстко. Не жалеть. Не любить. Иначе всё полетит в тартарары.
  Великий вождь должен быть великим человеком. И должен на своих великих плечах нести великое бремя великой государственной ответственности. Ему некогда обращать внимание на мелочи, когда на кону - благополучие общества. Никто больше этого бремени не понесёт, никто и никогда.
  Великий вождь должен понимать, что всегда и везде происходит борьба. Самая разная. И в этой борьбе он должен побеждать, чтобы и дальше оставаться великим вождём и вести за собой народ. Без этой борьбы он может перестать быть великим вождём и может потерять это исключительное право - вести за собой народ.
  Сталин остановился около своего стола. Он неподвижно стоял минуты две, а потом взял телефонную трубку и сказал в неё негромко:
- Товарища Поскребышева ко мне.
  Через одну минуту и тридцать две секунды в кабинет вошёл маленький лысый человек. Он замер на месте, вперив в великого вождя взгляд преданной собаки. Великому вождю нравились маленькие люди. Во всех смыслах этого слова. Великий вождь сам был маленького роста.
- Садитесь и печатайте моё распоряжение, - велел Сталин, не глядя на него. Он взял со стола трубку, набил её табаком и прикурил.
  Поскребышев уже сидел в углу большого и просторного кабинета за небольшим столом, на котором была пишущая машинка. Он ждал слов хозяина, ждал молча и терпеливо. Он мог долго ждать. Однажды он так сидел и ждал четыре часа, пока великий вождь расхаживал по кабинету и курил трубку. Сидел и не двигался четыре часа. Он понимал, что хозяин проверяет, насколько его собака послушна его командам.
  Но на этот раз отец народа был милостив. Затянувшись пару раз как следует, Сталин принялся диктовать:
- Распоряжение... Лично товарищу Ежову... Принимая во внимание, считаю своевременно приступить к лог пог вог скок... О выполнении доложить немедленно...
  Поскребышев исправно и послушно отпечатывал на машинке текст, но когда великий вождь принялся произносить непонятные слова "лог пог вок скок", он остановился и в изумлении воззрился на своего хозяина.
- Вам что-то неясно? Может, мне объяснить? - спросил Сталин, заметив реакцию своего помощника.
  Поскребышев вздрогнул. Он вспомнил, что великий вождь никогда не произносит непонятных слов, он выражается очень ясно и убедительно. Это всем нам, простым людям, может показаться, что великий вождь произнёс непонятные слова, но на самом деле нам это показалось, нам это послышалось. И поэтому верный Поскребышев ответил:
- Никак нет, товарищ Сталин. Всё ясно и понятно.
- Это хорошо, - одобрил отец народа. - Печатайте.
  Поскребышев допечатал и подал Сталину. Великий вождь поставил свою подпись.
- Товарищ Ежов должен ознакомиться с этим распоряжением как можно скорее, - сказал Сталин и пытливо посмотрел на Поскребышева.
  Верная собака поняла своего хозяина и помчалась исполнять его приказ.

  3.
  Дежурные уволокли поэта и художника. Поэтому у нас теперь возникла возможность опять выпить. А мы старались не упускать такие возможности. Однажды я заявился домой к Виталику поковыряться в его новом компьютере. Во внутреннем кармане моей куртки я спрятал пузырь. Пока мама Виталика говорила с соседкой в прихожей, мы быстренько хлопнули его. Закусывали одним маленьким бутербродом на двоих. Потом мама проводила соседку, предстала перед нами, задала пару вопросов Виталику и поняла, что он пьян. Она удивилась, всплеснула руками и заохала:
- Как же так?! Я же отлучилась всего ровно на пять минут! И ты успел за это время напиться!
- Да ладно, мам, - говорил Виталик. - Всё нормально.
  Но его мама долго не могла оправиться от потрясения.
  Вот так мы с Виталиком старались не упускать возможности. Мы вышли на улицу, купили в ларьке бутылку водки, буханку хлеба и банку шпротов. В кабинете устроили маленький пир. После первой решили включить комп и посмотреть концерт "Наутилус Помпилиус". Это был последний концерт легендарного рок-коллектива. Прощальный. Между песнями Бутусов рассказывал о причинах распада группы. Выглядел он так себе, дурацкая