Пролог
Я долго не знал, не мог понять, что являюсь отщепенцем. Понял это я совсем недавно, если не только что. Что меня подвигло на знание самого себя? То, что я не до конца понятным мне образом оказался в далеком прошлом, в начале двадцать первого века. Одно дело, пуститься в прошлое или будущее на век назад или вперед. И совсем другое дело, очутиться в прошлом на сто веков назад. Сто сотен лет – большой, гигантские срок. За это время исчезли люди. Я последний из них. Почти перевелись и гуманоиды, искусственные люди. Остались одни роботы.
Наверное, искусственный интеллект «сжалился» надо мной и перенес меня в то прошлое, где были еще люди и почти не было его самого и искусственных тел в придачу.
Здесь были одни люди, с которыми, в принципе, можно было установить контакт для того, чтобы они не мешали мне заниматься самим собой. Конечно, мне потребовалось время, и не один год, не один десяток лет, чтобы научиться делать вид, что я интересуюсь людьми, переживаю за них. Сто столетий – солидный срок для того, чтобы разобрать, что за это время случилось с людьми. В общем, они мало в чем изменились. Может быть, только в одном, - они стали искусственными. Да, и из их искусства осталось только одна техника. Правда, она сложная. Мне с ней не справиться. Поэтому жизнь в прошлом должна была оказаться для меня раем. Но не тут то было. Меня из одной крайности бросило в другую: из техники в натуру, в животное состояние. Те люди, к которым относились мои многотысячелетние предки, ближе к животным, чем я. Оно и понятно: искусственная жизнь накладывает неизгладимый отпечаток и на последнего человека в ряду гуманоидов.
Именно среди людей прошлого я стал ценить простую жизнь. Осознание того, что человеку больше ничего не надо, кроме телесных потребностей пришло ко мне довольно поздно, уже в старом возрасте, когда начинаешь бессмысленной повторять к месту и не месту глагол: «устал» - непереходный, невозвратный, совершенный вид существования в грамматическом смысле. Ты понимаешь, что жизнь, которую уже безвозвратно потерял, ценность, с которой ничто не сравнится, ибо ты живешь в материи, а не в духе. В духе жизнь развертывается в ином мире. В этом мире ты тешим себя иллюзией так называемой «духовной жизни», имея в виду на самом деле паллиатив – жизнь душевную, в физическом теле, им обусловленную.
Как я понимаю то, чем занят? Что такое исповедь? Это признание в задуманном и содеянном. Не знаю, как читатель, но я в качестве автора исповеди располагаю тем, что задумал. Оно предмет моего внимания. Я внимаю тому, что думаю.
Обычно предметом внимания человека является не то, что он думает, а то, о чем он думает. Но меня занимает вопрос о чем я дума в качестве того, что я думаю в том смысле, аспекте мышления, как я делаю это, мыслю. Это "как" есть образ моего существования в мире, тот способ или метод, которым я есть здесь и теперь.
Для меня исповедь есть признание или откровение, раскрытие или открытие, обнаружение того, что есть. И это "что" есть одновременно "кто" есть. Что я есть, есть в есть, в бытии? Кто. И кто? Я. В каком смысле? В смысле персоны. Здесь персона, личность есть тот, кем открывается, как "что" открывается "чем". Кем же? Отщепенцем. Кто я лично? Отщепенец.
Зачем это знать читателю? Разве это может заинтересовать читателя? Но я пишу не для того, чтобы увлечь читателя, соблазнить его отщепенством. Мне важно понять самого себя в оном качестве. Нужно понять, как мне быть этим, что с этим, с самим собой делать? По-моему, в моем случае быть самим собой - это быть отщепенцем. Что означает слово отщепенец в обычном словоупотреблении? Быть отщепом, осколком чего-то. В моем примере быть осколком стекла, зеркала, как целого. В нем, в этом отщепе, кем являюсь я, отражается все зеркало, как связь осколков. Но оно само есть отражатель того, что есть целиком, как мир.
Я есть отражение отражения в мире. Но благодаря этому я могу быть в мире в качестве не связанной части, причастной целому. Я есть независимая величина, как переменная или постоянная? В рефлексии, коей является мысль, как отражение отражения я отвоевываю себя, самоопределяюсь, идентифицирую самого себя.
Одно дело, когда я полностью отождествляю себя с целым, в качестве части, связанной с другими властями, ими обусловленной.
И совсем другое дело, когда я отождествляю себя с отщепенцем, как с частью, освободившейся, к счастью, из неволи, связи с другими частями, связанной ими по рукам и ногам.
Конечно, я зависим от них по происхождению, генетически, но не прагматически.
Однако, отвязавшись, не привязался ли я к чему-то или кому-то иному, неведомому мне, стал его частью? Что это? Иной мир? Или нечто другое? Кто знает. Я знаю только то, что стал частью самого себя.
Глава первая. Сознание
Каким было мое первое осознанное впечатление, которое я до сих пор помню? Этот вопрос является немаловажным для меня, потому что я не мыслю себя без сознания. Как можно мыслить вне сознания? Естественно, никак. Вот почему так важно знать, когда я стал, если не мыслить, точнее, думать, то во всяком случае сознавать, чувствовать себя. По первому явлению сознания в сознании можно, нет, еще не судить, но гадать, догадываться о генетической причине, о происхождении сознания.
Итак, я помню себя, стоящим у речки, на пустынном берегу в матросском костюмчике. Мне года три. Место дей1ствия за околицей немецкой1 деревни, где я родился и рос первые годы.
Затем я помню себя «на елке», в костюме Арлекина. Здесь мне четыре года.
Хорошо. Это были первые вспышки сознания в моей жизни, которые я помню.
Но интересно, когда оно стало все чаще посещать меня и привязалось ко мне и, я надеюсь, навсегда осталось? Так начинался роман с сознанием длиной, я надеюсь, во всю жизнь. Точно я не помню, но скорее всего тогда, когда я стал практиковать медитацию и познакомился с самим собой. Это случилось сравнительно недавно, уже после того, как я стал работать учителем философии и узнал людей в своих учениках и других учителях. Прежде в качестве ученика мне редко приходилось задумываться.
Чем же я был занят? Естественно, чувством зависимости от других учеников, с которыми мне приходилось соревноваться в успехах в учебе и от учителя, которому было положено подражать самим процессом обучения. И только живые впечатления не от событий, а от бездумного созерцания уводили меня от подражания к неподражаемому переживанию.
Первые впечатления имеют явно чувственный характер. Таким же является и первое впечатление от самого себя, то чувство, которым запечатывается сознание. Я понял себя в том смысле, что почувствовал самого себя, что еще не было понятие Я, но уже было чувство Я.
Значительно позже, уже в институте, ко мне пришло понимание самого себя на уровне понятия. Что этому способствовало? Обучение? Вот еще! Нет. Ирония. Она самая. Именно ирония приводит человека к осознанию самого чебя, к тому, что у тебя есть сознание и оно не есть мир, в котором есть ты, вернее, есть, существует твое тело.
Ирония и связанный с ней смех отстраняет тебя от мира, позволяет расширить пространство тебя самого в сознании того, что ты видишь в смешном свете другого или самого себя, как в случае самриронии. Именно самоирония позволила Сократу у Платона в диалогвх найти в себе то, что есть в мире, но миром ее является, - само бытие. Она помогает человеку обнаружить сознание в мысли в качестве того, что в состоянииотделить его в сире, чтобы сосредоточить в бытии самого себя.
Идеологически настроенные люди, которых простонародье называет "философами", взяли за моду противопоставлять взгляд изнутри взгляду снаружи. Якобы есть те, кто мнит себя и витает в облаках. Это идеалисты. Но есть и те, кто живет снаружи, не возвышается над миром, но живет в нем, существует, так сказать, приземленно. Это материалисты. Они же софисты в педагогике.
Если приземленные софисты являются болтунами, то идеалисты есть созерцатели.
Так ли это на самом деле? Я полагаю себя в мысли и поэтому мыслю мыслящим человеком. Мысль приходит ко мне не снаружи, а изнутри моего существа. Мне представляется, - так понятнее, но не значит реальнее, - что внутри меня есть некто, кто таким образом общается со мной, ведет, так сказать, "телепатический сеанс", находится со мной на связи. Выдумываю ли я, грежу, вижу ли сон наяву? Кто знает. Я знаю только, что это явление не менее реальное для меня, чем явление природы, в котором ум находит действие на меня закона. Но какой закон действует на меня в явлении сознания? Не закон ли свободы, эмансипации от мира в миру?
Конечно, можно смотреть на себя и снаружи, с точки зрения другого, например, человека, или муравья, собаки, кошки, самого мира. В этом нет большого труда. Только что они увидят во мне? Объективное, то, что не зависит от моего сознания, от взгляда изнутри? Их взгляд истиннее моего? В чем его истинность? В меньшей кривизне отражения? Неужели мой взгляд априорнее их взгляда? Но он же не является врожденным.
Или вся разница между априорностью и апостериорностью заключается в том, что опыт сознания прежде всего берется в содержании чувств и форме, терминах разума? Можно ли опыт мыслей понимать, как опыт разума? Наверное, можно. Иначе откуда берется заблуждение разума. Не всякий путь, метод разума ведет к истине. Вероятно, не всякий самосознающий знает себя. Кто есть Я? Тот; кто сознает? И только? Но это бедное содержанием, пустое, хотя и по форме верное, утверждение.
[justify] Идеологам несть числа. Они не просто любопытные, увлеченные испытаниями, экспериментами. Они злоумышляют против мысли с ее же помощью. Их питательной средой