- Глава 1.
Волконский
...Он плавал в своих грезах. Настолько теплых, заманчивых, настолько прекрасных, что выныривать в реальность решительно не было желания.
Реальность была жесткой. ЖестОкой. Реальность была болью. Волнами боли. Накатывающими с равномерностью морского прибоя. Периодически боль переходила в шторм.
Пока не подходило время приема обезболивающего.
И тогда он заново возвращался в золотой, солнечный сентябрь. И снова ждал появления той, с кем едва познакомился в реальности (этой реальности, есть ведь и другие, он был уверен - есть. Параллельные, перпендикулярные, идущие “голова в голову”, но есть.)
В своих грезах он видел ее (её) отчетливо. И не только видел. Он ее слышал. Более того. Он ее осязал.
Но лишь в своих грезах.
А после этих грез (назовем, наконец, вещи своими именами - наркотического опьянения, опьянения опиатами) наступал тяжелый, “лекарственный” сон. Тьма подкрадывалась на своих бархатных (кошачьих, бесшумных) лапах, и одну из этих лап возлагала на его лицо и тихонько, мысленно приказывала ему “Спать” (спать без снов), а он был слишком слаб, чтобы противостоять воле Тьмы. Тем более, что Тьма вовсе не была злой. Не была холодной и колючей, как морозная зимняя ночь... она была коварной, но очень приветливой. И желанной.
Поскольку во Тьме не было боли.
Боли - от самой сильной до терпимой. Ноющей. Впрочем, о ноющей боли он мог пока только мечтать. В основном, приходилось стискивать челюсти, чтобы не заорать, не начать биться головой о стену, не начать крушить всё вокруг... Но он был беспомощен. Его поломанные конечности (обе ноги, бедро, рука (к счастью, левая, Волконский был правшой), треснутые ребра, поврежденные внутренности... они буквально кричали, причем, каждый - своим голосом, и в этой дикой какофонии боли он уже не ориентировался, на каком свете находится, может, это и не объективная реальность (данная нам в ощущениях, привет, университетский курс философии), может, это то, что католики называют “лимб”, а христиане - чистилищем. Видит Бог, он это заслужил, более чем...
Однако, здоровый, тренированный и еще достаточно молодой организм делал свою работу. Кости срастались, ткани восстанавливались. Лекарства действовали. И с сильных анальгетиков его постепенно начали переводить на более слабые. И мозг понемногу прояснялся.
Однажды он посмотрел в больничное окно и... удивился. Все еще зима? Увы, грёзы о солнечном сентябре являлись лишь грезами.
- Сколько я тут уже пробыл? - обратился он к лечащему врачу.
- Тридцать два... нет, считая сегодняшний, тридцать три дня. Вы, дорогой мой, в рубашке родились. В коме пробыли трое суток.
- В коме? - голова все еще была слишком тяжелой, чтобы осмыслить услышанное.
Глаза эскулапа за стеклами очков в тонкой оправе были очень серьезными. Строгими. Внимательными. Сергей навскидку прикинул его возраст - от сорока пяти до пятидесяти, причем, ближе к пятидесяти.
- Что вы помните? Почему здесь оказались?
- Авария? - малейшее мыслительное усилие вызывало боль. И тревогу. Почему-то тревогу. По меньшей мере, беспокойство.
- Именно. То, что выжили, можно считать чудом. Каким вас к нам доставили... в прямом смысле места живого не было. Вы перенесли три операции.
- А сейчас? - он внутренне похолодел, боясь услышать что-то вроде - “паралич”, “нарушение двигательных функций” или еще какой-нибудь поганый сюрприз, вернее приговор. Хотя то, что он находится в сознании, может разговаривать и даже дышит не при помощи кислородного аппарата, уже вызывало колоссальное облегчение.
- А сейчас у вас одна задача - идти на поправку. Предупреждаю - будет нелегко, процесс полного восстановления займет месяца два, и это будет не увеселительная прогулка, - губы врача затронула короткая улыбка.
- Я готов, - обреченно пробормотал Сергей Волконский.
Собственно, иного выхода, кроме как продолжать выкарабкиваться в реальность, у него не оставалось.
* * *
Анастасия
...Она знала, что разговор будет тяжелым. Тягостным. Но раз уж приняла решение - надо ему следовать.
- То есть, ты решила...
- Я решила остаться с Дэном.
- Собираетесь заключить брак? (“Какой отвратительный казенный слог”, подумала Настя).
- Примерно так.
- А ты не слишком спешишь? Или на это есть объективные причины? Ты, случаем, не беременна?
Она ощутила, что лицо ее начинает пылать. Ее попросту бросило в жар. Как всегда, в моменты сильного замешательства (так называемого “испанского стыда”).
- Нет! - ответила Настя более резко, чем следовало, - Представь, в наше время еще находятся дураки, заключающие браки по любви.
Горицкий (ее патрон, покровитель, а если уж честно - ее любовник (с разницей в два десятка лет, что, впрочем, большого значения не имело (в настоящий момент, во всяком случае) слегка усмехнулся.
- Позволь тебе не поверить, малыш. Он тебе привычен, он тебя устраивает, вот так будет точнее.
Она едва не выскочила из-за стола (разговор происходил в гостиной его особняка), но вовремя вспомнила наставления покойного отца - “чем сильнее тебе захочется дать волю своим чувствам, тем больше ты должна прилагать усилий, чтобы держать себя в руках” - и поэтому постаралась выглядеть спокойной. Просто отставила в сторону блюдо с какими-то деликатесами (откровенно говоря, она терпеть не могла морские деликатесы), взяла в руку бокал с белым вином, сделала пару глотков.
- И что? - вскинула на своего покровителя спокойные глаза. - Это всё только слова, они ничего не значат... почти ничего.
- И ты твердо решила со мной расстаться? - слишком пронзительный у него взгляд. И глаза желто-зеленые, почти как у камышового кота (разве что зрачки не вертикальные). - Ты должна понимать, какие последствия это может повлечь .
Ее снова обдало жаром. И одновременно - холодом.
- Я хоть сейчас верну машину. И шубу. И вообще все шмотки и цацки и...
Он снисходительно вздохнул, будто был вынужден выслушивать бессмысленный лепет двухгодовалого ребенка.
- Не нужно ничего возвращать. Это, в конце концов, подарки, возвращая мои подарки, ты тем самым меня унизишь. Обесценишь.
Тоже отпил из своего бокала с шардоне.
- И, кстати, твоих счетов я тоже не трону. Пользуйся, пока есть возможность, - коротко (и холодно) усмехнулся. Она прекрасно поняла эту усмешку. “Пока есть возможность, ибо, расставшись со мной, ты возможности тратить деньги в свое удовольствие, не считаясь с расходами, увы, лишишься”.
- Денис - айтишник, он неплохо зарабатывает.
Горицкий снисходительно кивнул.
- Охотно верю. Но, чтобы по-настоящему хорошо зарабатывать, ему придется податься в хакеры, а это, милая моя, уже чревато. Это противозаконно.
Настенька упрямо сжала губы. Чего он добивается, в конце концов? Такими приемами он не отговорит ее от решения остаться с Дэном (и только Дэном).
- Знаешь, - он вытянул руку над столом, тихонько коснулся ее ладони, несильно сжал, - Как бы ты смотрела на то, чтобы переехать в Европу? Германию, к примеру. Или Словению. Да куда угодно, хоть в Данию...
- На правах твоей содержанки? - спросила она невинным тоном.
Невозмутимое лицо Станислава Георгиевича начала заливать краска - определенно, и у его терпения был предел.
- Не забывай, у меня - взрослый сын...
Настя не сдержала усмешки.
- Да, конечно. Очень ранимый молодой человек. Кстати, недавно видела его страницу на фейсбуке. Даром твой сын времени не теряет - постоянно в окружении красоток модельной внешности. Да он обо мне и забыл давно...
“Даже если и забыл, то быстро вспомнит, - подумал мрачно Станислав Георгиевич, - Одно дело - отец женится, и другое - женится на девушке, в которую некогда безответно был влюблен его собственный сын... Нет, такого Гера точно не простит.”
- Дело вообще не в этом, - сказала Настя даже с некоторой грустью. - Просто вся эта ситуация и так продолжается слишком долго. У Дэна в конце концов лопнет терпение, и он просто уйдет. А я...
“Не уйдет, - Станислав Георгиевич еле сдержал циничную ухмылку, - Если не ушел сразу же, как только начал догадываться, откуда у его невесты деньги на покупку дорогих вещей, то и не уйдет. Тут ведь как с невинностью - раз уж лишился, то не восстановишь (даже если хирурги постараются). Как с воровством -