* * *
...А потом наступила Весна. Именно Весна, с большой буквы. Можно даже сказать, ВЕСНА - капслоком. Внезапно снег исчез (полностью, даже не оставив после себя огромных луж, ступая в которые никогда не знаешь, коснешься ли на дне льда (еще не растаявшего), или сырой, не прогретой, но уже настоящей земли. Глины. Грязи. (Или обычного городского асфальта).
Волконский продолжал встречаться с Настей, именно - встречаться, и, пожалуй, можно было бы смело уже называть ее его девушкой, с которой было легко, комфортно, и - что уж там себе лгать - необременительно.
Она легко соглашалась на его предложения прогуляться по городу, заглянуть в кофейню (или поужинать в каком-нибудь не слишком пафосном, но вполне достойном заведении), они пару раз заходили на художественные выставки, поскольку Настя, как выяснилось, очень неплохо разбиралась в живописи (чем, признаться, Волконского немного удивила, он считал, что нынешняя молодежь от классической живописи чрезвычайно далека), и даже как-то их занесло на спектакль гастролирующей столичной труппы... Словом, это были хорошие отношения с едва ли не идеальной девушкой, которая не требовала от него практически ничего (он сам предлагал, она лишь не отказывалась), которая не раздражала своим примитивизмом - и, что греха таить, - привязанностью к электронным игрушкам, которая не торчала в соцсетях, не увлекалась самолюбованием (так Волконский мысленно называл все эти пристрастия к селфи, фотографированию самих себя, причем, с использованием разного рода приемов фотошопа, чтобы выглядеть презентабельней), и даже девушка, с которой не приходилось беспокоиться о непредвиденных последствиях, поскольку у нее и с этим все было заранее продумано (иными словами, был вживлен некий предмет, не позволявший случиться нежелательному в течение минимум трех лет).
Бывший парень (с которым они, по словам Настеньки, “окончательно расстались”) не докучал ей ни звонками, ни сообщениями, ни тем более визитами. Что касается ее солидного покровителя (о котором Волконскому меньше всего хотелось думать), здесь она просто молчала, а он и не спрашивал.
...Тот ясный день в самом начале апреля запомнился прежде всего погодой, которую в старину назвали бы “вёдро” - удивительно теплой, но не агрессивно, а мягко, дул легкий ветерок, но именно - легкий, истинно весенний, небо было чистым, ясным, высоким, апрельским (каким не бывает в другие месяцы, лишь в апреле), и Настя неожиданно предложила “поехать на природу”, просто полюбоваться пробуждающейся от долгой и утомительной зимней спячки землей, уже начинающей выпускать на поверхность самых смелых и дерзких “разведчиков” - маленькие яркие “солнышки” мать-и-мачехи, синие капельки пролесок и дивные, волшебные в своей хрупкости и красоте лилово-голубые цветки печеночницы. Верба выкинула свои пушистые, трогательные, серенькие почки, которые некоторые славянские народы называют нежно “котиками” (они и впрямь напоминают кошачью шерстку), на тополях набухали почки, которые совсем скоро начнут благоухать терпким своим ароматом, а хвойные деревья словно бы обновили зелень своих иголок.
Словом, Волконский охотно согласился, тем более, что ехать-то далеко и не пришлось, достаточно было немного углубиться в ближайшую лесополосу рядом с поселком, в котором находился его коттедж, погулять между юными березками и маленькими елями, просто подышать полной грудью весенним воздухом, выдохнуть, наконец, зимнее тяжелое снежное наваждение...
Он практически оправился от последствий той зимней аварии, о которой сейчас хотелось вспоминать меньше всего, однако, курс физиотерапии должен был тянуться еще как минимум год, пока он не восстановится полностью, поэтому и подвижность, и быстрота реакции были, увы, не те, и длительные пешие прогулки впоследствии (обычно к вечеру) отзывались несильной, однако тянущей и ноющей болью в ногах (об этом он Насте не рассказывал, но она, не иначе, женской своей обостренной интуицией, словно бы чувствовала его состояние и ни в коей мере не докучала, даже иногда поглаживала его ноги массирующими движениями, что вызывало у него одновременно физическое удовольствие и легкую неловкость (ибо в такие моменты как никогда остро он осознавал их разницу в возрасте - четырнадцать лет, не шутка, практически полтора десятка...).
Итак, стоял теплый апрельский денек, конечно, обманный (как обычно в апреле и бывает), ибо после полудня ясное небо могли закрыть облака, а то и тучи, и еще неизвестно, что эти тучи могли просыпать на землю - холодный дождь или даже снеговую крупу. Но сейчас все было ясно, было беззаботно, Настя, облаченная в привычные джинсы (он давно заметил ее пристрастие к именно спортивному стилю в одежде и нелюбовь к платьям и юбкам) и короткую кожаную курточку, ступала по земле осторожно (не дай Бог, наступить на какой-нибудь весенний цветок или даже затоптать только что проклюнувшуюся травинку), он шел следом, с некоторым снисхождением наблюдая за повадками этой девочки, практически вчерашнего ребенка (и тем не менее, уже полноценной женщины), внезапно она остановилась перед кустами ивы, выпустившими своих “котят”, начавших пушиться золотистой пыльцой, обернулась к нему:
- Смотри, бабочка! Настоящая... какое чудо...
Действительно, над “цветками” ивы порхало лимонно-желтое создание, одно из первых проснувшееся и желающее в полной мере насладиться своей недолгой, но яркой жизнью, отогреться на солнце, напиться сладкого нектара, повстречать свою “пару”, вывести потомство и... наверное, со спокойной совестью уснуть.
- Как она не боится? - едва ли не шепотом спросила Настя, не у Волконского спросила (на него она сейчас не смотрела), а будто разговаривая сама с собой. - Ведь еще могут быть холода...
- Могут, - согласился Сергей, отчего-то немного осипшим голосом, ибо в этот момент наглое весеннее солнце едва ли не в упор светило в глаза девушке, находящейся рядом с ним, без малейшей фальши освещая и ее нежную, с легким розовым румянцем кожу, и выбившуюся из забранных в хвост темно-каштановых волос волнистую прядь, отливающую темным золотом, и тонко очерченные ноздри аккуратного носика, и припухшие губы (над верхней он неожиданно заметил легчайший пушок), и, наконец, глаза, вобравшие в себя удивительную синь апрельского неба, и словно светившиеся изнутри сапфировым светом... Глаза, миндалевидные, чуть приподнятые к вискам (будто бы по-восточному), с густыми, пушистыми, именно “девчоночьими” ресницами, накладывать на которые толстый слой туши она не считала нужным, как, впрочем, и вообще накидывать на лицо излишек косметики, ей это было и не нужно, она была...
...была...
В этот момент словно непрошенная рука легонько сжала его сердце, и одновременно что-то сместилось, что-то качнулось перед глазами, так меняется восприятие реальности, когда мироздание в очередной раз решает над нами подшутить и сказать,кто в действительности здесь главный, и кто решает всё.
“Она необычная, - пронеслось у него в мозгу, и тут же он поправился, - Нет, не просто необычная... она необыкновенная... Она прекрасна.”
И спешно отвел от нее глаза. Но ощущение осталось, ощущение свершившегося чуда никуда не делось, и он уже знал - неважно, как на нее посмотрит снова, и неважно, какой ее увидит, это ощущение неожиданной нахлынувшей волны, это чувство, что рядом с ним не просто девушка, очень хорошенькая молодая девушка, которая определенно к нему привязана и с которой ему хорошо и комфортно, нет, ощущение, что с ним необыкновенная девушка, что такая девушка - единственная на всем белом свете, что ей нет и не может быть аналогов, это ощущение уже не пройдет, не забудется, не улетучится... как бы ему того ни хотелось.
Он влюбился. Сам того не желая и тем более не ожидая этого, влюбился по-настоящему.
И теперь понятия не имел, что ему делать.
...Ни о чем не подозревающая Настя уже отвернулась от бабочки (и от него) и сейчас тихонько присела на корточки перед проклюнувшемся на свет нежно-лиловом соцветием печеночницы. Протянула руку (ее ладонь показалась Волконскому невероятно тонкой и хрупкой), но срывать цветок не стала. Лишь тихонько коснулась мягкого округлого листа.
- Как жаль, что они цветут так недолго...
- Жаль, - все тем же подсевшим голосом согласился Волконский, опускаясь на корточки рядом с ней. Своей девочкой и в то же время... в то же время, девочкой, вызвавшей у него неожиданную стихийную волну давно забытых, непривычных и - что там греха таить - нежеланных чувств.
На ее лице появилась легкая улыбка, будто она что-то тоже почувствовала.
Сергей потянулся к ней, привлек себе, просто привлек, обнял лишь с одним желанием - не отпускать от себя.
И тут же очередное озарение посетило - ему будет непросто ее удержать.
- Все нормально? - осторожно спросила Настя, тихонько высвобождаясь из его объятий (что немедленно отозвалось в его душе странно болезненным уколом).
- Да, все хорошо, - ответил он как можно спокойнее, сейчас как никогда пришелся бы к месту небрежно-снисходительный тон, каким Волконский обычно привык обращаться к женщинам (зачастую бессознательно), но как раз в отношении этой девочки подобный тон больше не годился.
“Это весеннее обострение, - пронеслась в голове очередная растерянная мысль, -[i] Это скоро