Протокол тишины.
— Зажим, — короткая монотонная команда прозвучала в тишине операционной словно звон набата.
Максим протянул ладонь не отрывая взгляда от операционной раны, выискивая глазами тонкие нити сосудов, которые предстояло как можно быстрее пережать. Едва почувствовав сквозь перчатку холодную сталь инструмента, он схватил его и окунул в рану.
— Промокни.
Операционная сестра несколькими короткими движениями собрала натекшую кровь, на короткое время открыв хороший доступ к селезенке. Точнее говоря, к тому, что от неё осталось. Хирург еще раз прощупал её пальцами, в последний раз убеждаясь, что ничего не упустил, и подытожил:
— Всё, убираем. Бесполезно. Готовьте кровь.
— Господи, совсем ведь ребёнок... — Прошептала медсестра посмотрев на лицо мальчика, почти полностью скрытое наркозной маской.
— Пусть маме спасибо скажет, — холодно отрезал Максим, и уже тише добавил: — Если выживет.
Медсестра перевела взгляд на хирурга, но промолчала. Конечно, Максим Андреевич был прав. Как всегда. Только от его правды у нее, как всегда, по спине пробегал холодок. Она посмотрела на остальных коллег, но никто не подал и виду, что приговор доктора как-то на них повлиял. Правда глаза от своего рабочего места никто не поднимал.
Два часа спустя Максим Андреевич вышел из операционной. Его ассистент и медсестры еще продолжали возиться с пациентом, накладывая последние швы и устанавливая дренажи, но Максиму это было уже не интересно. Пересекая линию двери он даже не оглянулся, чтоб убедиться, что у его коллег все под контролем. Он сделал все, что мог, а с последними мелочами должны справится и без него.
Короткими, выверенными за годы работы движениями он снял операционный костюм, накинул халат и вышел в коридор. Тут его уже ждал коренастый, крепко сбитый мужчина, чьё раскрасневшееся лицо и трясущиеся руки никак не гармонировали с мощным телосложением. Максим Андреевич направился прямиком к нему. Эту часть ритуала нельзя пропустить, но можно было максимально сократить, что он и хотел сделать.
— Доктор... — Испуганный голос мужчины еще больше контрастировал с видом мужчины, чем мелко трясущиеся руки.
— Ваш сын жив, — сразу отрезал Максим Андреевич, стараясь пресечь на корню все вопросы, — селезенку пришлось удалить, потерял много крови. Сейчас состояние тяжелое, но стабильное.
— Он выживет? — голос мужчины стал чуть более спокойным, но руки продолжали дрожать. Заметив, что одна рука потянулась к его халату, Максим Андреевич сделал полшага назад. Рука тут-же одернулась назад, словно ее владелец только-что заметил свое движение. Впрочем, вероятно так и было. За годы работы в экстренной травматологии Максим уже привык к не всегда адекватному поведению и пациентов и их родственников. И к вопросом, на которые у него нет ответа. Впрочем, если на первое он уже давно научился не реагировать, то вот эти вопросы со временем начали не столько вводить его в ступор, сколько просто раздражать. Ну действительно, что можно на это ответить? Человек смертен. Это Максим Андреевич усвоил еще на школьной скамье. А то, что, как сказал Булгаков устами Воланда, он смертен внезапно – он убедился в первые годы работы. К сожалению, о том, как донести эту мысль до близкого родственника находящегося на грани человека – толком нигде не учили. Впрочем, единого набора слов здесь и не было.
— Мы делаем все, что возможно, — Максим попытался сказать это самым мягким и обнадеживающим тоном, который старательно натренировывал все эти годы, — но нужно время.
Мужчина кивал каждому слову врача как заведенный болванчик, одновременно пытаясь что-то еще уточнить, но Максим Андреевич продолжал, стараясь не дать возможности ему ничего сказать:
— Авария была очень тяжелая. И то, что сейчас он стабилизируется уже хороший признак, Но давайте дождемся утра. Рядом с ним опытные реаниматологи, и все что можно сделать для него – делается.
— Может нужны какие лекарства? — наконец смог вставить мужчина.
Максим Андреевич хотел было дежурно ответить, что все есть, но внезапно ему пришла в голову идея.
— Если вдруг есть кто из родственников со второй положительной группой крови, то возле приемного покоя есть донорский кабинет. Сейчас крови достаточно, но вдруг понадобиться больше.
Мужчина быстро закивал головой. Его глаза забегали, словно он уже в уме обзванивал всех своих родственников и знакомых. Максим тихонько кивнул сам себе. Это явно займет отца мальчика на некоторое время, и он оставит его в покое. А кровь... Кто знает, может действительно понадобиться. Не мальчику, так другому пациенту.
Он шагнул в сторону намереваясь пойти в ординаторскую, но мужчина все-же умудрился взять его за рукав.
— А жена, доктор?
Максим постарался подавить в себе резко вспыхнувшее раздражение. Повернув голову в пол оборота он сказал, мягко отстраняя руку мужчины:
— Она во взрослом отделении, я не знаю. Сходите в соседнее крыло, узнайте там.
Фраза прозвучала уже не приветливо и не тепло. Видимо лимиты добродушности подошли к концу. Но мужчина лишь кивнул, и пробормотав что-то, отдаленно похожее на «простите» поспешил в сторону взрослого отделения.
Максим с облегчением выдохнул. Теперь все ритуалы были соблюдены, и можно заняться работой.
Ему уже давно хотелось, что бы в больнице были специально обученные люди, которые общались бы с родственниками, профессионально вселяя в них надежду, или не менее профессионально снимали «розовые очки» – в зависимости от ситуации. Диагнозы, операции, протоколы, дневники – вот на чем должен быть сосредоточен врач, а не на вытирании соплей. Да, когда-то, когда он зеленым юнцом пришел сюда работать, он мог долгое время разговаривать с детьми, родителями, супругами и прочими родственниками своих пациентов, вселяя в них надежду и уверенность. И сколько раз, потом, жизнь жестоко наказывала его за это смертью этих самых пациентов. Внезапной, непредсказуемой, неумолимой. И как-же тяжело было после этого смотреть в глаза людям, которых совсем недавно он обнадеживал. А ещё тяжелее было смотреть в собственные глаза. Каждое зеркало становилось его судьёй, присяжным и палачом одновременно. Сутками напролет он анализировал, искал в чем он ошибся. И не находил. Да, большинство пациентов выживали, выздоравливала. Подавляющее большинство. Умирали единицы. Но каждая такая смерть словно уносила и часть его души.
А потом, спустя много лет и много смертей, пришло понимание. «Внезапная смертность» — это не абстрактная цитата из романа, это просто статистика. Жестокая, неумолимая и не зависящая от того, насколько сильно ты стараешься или сопереживаешь. Нужно просто научиться это принимать. Холодно и расчетливо. Научиться сочувствовать — этому учат в институте. А вот научиться не сочувствовать — этому учит только практика. Год за годом. Смерть за смертью.
Теперь его принцип был прост и надежен, как скальпель: пациент — это объект работы. Органы с диагнозом. Набор клинических задач. Сочувствие не входит в протокол лечения. Оно только мешает. Отнимает силы, которые нужны для следующей операции. Заставляет делать ошибки.
Максим зашел в ординаторскую, сел в кресло и разбудил видавший лучшие времена компьютер. Нужно было сделать записи в историю. Краткие, холодные, безэмоциональные. Описать что сделано, и набросать дальнейший план. Самая простая часть работы. Здесь нужна лишь логика и знания. В этих двух своих составляющих он был уверен.
Из бюрократической медитации его вывел звонок телефона. Максим скосил глаза на экран и увидел надпись «жена». Это заставило его оторваться от клавиатуры.
— Да, дорогая, — сказал он в трубку, откинувшись в кресле. Впрочем «дорогая» прозвучало слишком дежурно, что тут-же заметила жена.
— Привет, Макс. Мешаю? — ее голос прозвучал несколько разочарованно. Максим немного встрепенулся и решил по-быстрому исправить ситуацию.
— Нет. Прости. Просто вечерок начался не очень.
— Понятно. Что-то часто у тебя авралы последнее время, — голос немного смягчился, а разочарование уступило место легкому сочувствию.
— Грешен видимо, —проворчал Максим.
— Может все-таки подумаешь, чтоб сменить работу?
Максим вздохнул. Эта тема периодически вскакивала в словах жены. Причем в последнее время все чаще и чаще. Стоило ему только хоть как-то намекнуть на усталость или ошибиться в бытовых мелочах, как она сразу поднимала эту тему. Лишь однажды она, как-бы мельком, сказала, что он приходит с работы словно не целиком. Тогда он отшутился, что вторая часть задержалась в пробке. Но эта мысль засела и у него в голове, хотя он старался гнать ее от себя.
— И кем мне работать? Таксистом? — На этот раз шутить не хотелось. Хотелось как можно быстрее свернуть этот разговор. Потому что максим понимал, что аргументов для спора сейчас у него не достаточно.
— Перестань, ты отличный врач. Любая частная...
— Ань, давай не сейчас, — прервал ее Максим, подавляя раздражение, — не по телефону и не на дежурстве.
Аня замолчала. Максим облегченно выдохнул. Потом он что-нибудь ответит. Что-то, что даст