Произведение «Протокол тишины» автора Олег Шваб - Литературный сайт Fabulae (страница 4 из 7)

«Смерть». Дальше можно было не читать. Курсор завис на мгновение. Щелчок. «Смерть».
В тот же миг интерфейс среагировал. Половина активных полей в форме поблёкли, стали серыми и недоступными. Совсем как зрачки, не реагирующие на свет. Словно в цифровой карте пациента тоже что-то оборвалось, и система, слепая и беспристрастная, отозвалась на это техническим затемнением. Осталось доступным лишь одно маленькое окошко: «Время исхода».
Максим вгляделся в него. Часы в операционной, большие, с секундной стрелкой, всё ещё стояли у него перед глазами. Он ввёл цифры. 23.28.
Система мягко «пискнула», приняв запись. Внизу экрана появилась зелёная полоска и надпись: «Сохранено».
Он откинулся в кресле. Первая часть работы была сделана. Протокол — соблюдён. Тело дочери теперь имело полный, юридически безупречный цифровой след. От поступления до исхода. Исход.
И только теперь, когда экран погас, отразив его собственное спокойное лицо, он почувствовал не боль, не ужас, а оглушительный гул той самой ватной тишины, которая заполнила всё — от кончиков пальцев до самого черепа. В нём не было ничего. Только идеально оформленная пустота.
Теперь нужно было сообщить родственникам. Обязательная процедура. Тяжёлая. Неприятная. Но отработанная до автоматизма. Ни откладывать, ни игнорировать её протокол не позволял. Первым — уведомить ближайшего родственника. В данном случае — отца. То есть себя. Логично. Последовательность действий не должна нарушаться из-за формальных совпадений.
Максим поднял глаза, посмотрел на своё отражение в почерневшем экране монитора. Перед ним сидел мужчина в белом халате, с пустым лицом и уставшими глазами. Ближайший родственник. Он ждал. Ждал, когда врач выполнит свою обязанность.
Врач в кресле выпрямился, приняв чуть более формальную позу. Он установил с отражением визуальный контакт, как учили — не слишком пристальный, но и не избегающий взгляда. Его губы, сухие и тонкие, разомкнулись, и он беззвучно произнёс выученную за многие годы формулу, обращаясь напрямую к тому мужчине в экране:
— К сожалению, все наши усилия оказались тщетны. Ваша дочь скончалась.
Далее пауза. Небольшая, регламентированная, позволяющая усвоить информацию. Отражение не издало ни звука. Не закричало. Не заплакало. Оно лишь смотрело на него тем же пустым, вопрошающим взглядом, ожидая, возможно, дополнительных данных: времени, причины, дальнейших шагов.
— Мы сделали все, что могли. Шансов не было. Простите.
Сообщение доставлено. Процедура выполнена. Максим медленно кивнул — не себе, а врачу в мониторе, подтверждая завершение этапа. Тот в ответ чуть склонил голову. Взаимопонимание было достигнуто.
Максим отвернулся от экрана. Формальности соблюдены. Можно переходить к следующему пункту: звонку супруге.
Он поднял телефон. Его пальцы, холодные и точные, совершили привычную последовательность нажатий и сами нашли номер Ани в избранном. Он смотрел на мигающую иконку вызова, анализируя своё дыхание. Глубина вдоха — нормальная. Частота — 16 в минуту. Идеально. Сердцебиение успокоилось, вернулось к рабочему ритму. Психомоторное возбуждение отсутствует.
Интересный клинический случай, — констатировал внутренний наблюдатель, отделившийся где-то за левым виском. Полное отсутствие аффективной реакции на сверхстрессовый стимул. Механизм компенсации или латентный срыв? Потребует изучения.
Трубку никто не взял. Максим нажал кнопку отбоя, ровным движением положил телефон на стол, точно по линейке края. Перезвонить позже, или перезвонят сами. Не форсировать. Протокол допускает паузу.
Пока можно было заняться насущным. Он вновь разбудил компьютер и открыл протокол операции. Сухой, безличный медицинский язык тек с него теперь естественнее, чем кровь из вены. Он не писал — он редактировал встроенный шаблон, подгоняя переменные под конкретные значения.
Срединная лапаротомия. Обнаружено: разрыв капсулы печени, размозжение селезёнки, гемоперитонеум...
Эти слова, чёткие и неотвратимые, выстраивались на экране. И каждое из них было кирпичом в стене, отгораживающей его от того, что осталось лежать на операционном столе. Они обволакивали своим спокойным, неопровержимым смыслом, вытесняя хаос. Выстраивали единственно возможную картину: картину, в которой изначально, с момента поступления, не было ни единого шанса. Не было трагедии. Была лишь несовместимая с жизнью патология.
Протокол был ясен. Причина — следствие. Исход — логичен. И в этой железной логике было странное, омерзительное утешение.
Дверь ординаторской резко распахнулась. В проёме стояла Аня. Лицо её было бледно, глаза бегали, в руках она сжимала телефон, как гранату.
— Макс, ты где?! — её голос был сдавленным, на грани срыва. — Где Катя? Мне... мне из приёмного позвонили, какая-то медсестра, сказала, что её сюда привезли... Я за рулём была, не могла взять трубку...
Максим медленно поднял на неё взгляд. Ну вот. Началось. Пункт 1 протокола — сообщить. Он уже выполнил его на себе, но система требовала подтверждения для второго родственника.
— Я звонил, — сказал он ровным, информативным тоном, как диспетчер, сообщающий об изменении расписания.
Аня замерла на пороге. Её взгляд, дикий и вопрошающий, впился в него. Она не поняла. Или не захотела понять.
— Что... Что случилось? Где она? — она сделала шаг внутрь, движения стали медленными, неловкими, как у автомата с севшими батарейками. Она подошла к его столу, упёрлась руками в столешницу, костяшки пальцев побелели. — Максим. Говори.
Максим вздохнул. Лёгкое, едва заметное раздражение скользнуло по краю сознания. Этот момент — момент непонимания, отрицания — он проходил сотни раз. Всегда одинаковый. Всегда неэффективный.
— Катя умерла, — произнёс он чётко, без пафоса, разделяя слова небольшими паузами, чтобы усвоили. — Её не спасли.
Аня не закричала. Она словно окаменела. Глаза округлились, в них не было слёз — только нарастающее, непробиваемое неверие. Она медленно, очень медленно опустилась на стул напротив, будто у неё подкосились невидимые колени.
— Что... Что ты сказал? — её губы еле двигались.
«Повторение запроса», — просигналил внутренний классификатор. Максим подавил вздох. Придётся повторить. И, вероятно, не один раз.
— Она попала в аварию. Травмы были несовместимы с жизнью. Мы пытались, но шансов не было. Смерть наступила в 23:28.
Он встал, подошёл к кулеру. Действие по шаблону: при остром стрессе показан приём чистой воды. Налил в пластиковый стакан. Поставил перед ней на стол. Вода чуть колыхнулась.
— Выпей, — сказал он, возвращаясь на своё место. — Слушай, я объясню. У неё был массивный гемоперитонеум, разрывы печени и селезёнки. Это как... как если бы внутри лопнули несколько полных шаров. Даже если бы она была прямо в операционной в момент удара, шансы были бы... минимальны.
Он говорил спокойно, методично, подбирая максимально простые аналогии, как делал это для растерянных родителей сотни раз. Его цель сейчас была не в том, чтобы разделить горе. Его цель — донести неопровержимость. Чтобы она поняла логику и, приняв её, успокоилась. Перестала задавать бессмысленные вопросы. В этом был странный, клинический альтруизм.
Аня не смотрела на стакан. Она смотрела на него. Её взгляд медленно скользил по его лицу, по его спокойно сложенным на столе рукам, по безупречно надетому халату. Шок от потери дочери в её глазах смешивался с другим, нарастающим