Протокол тишины

ему возможность оставить все как есть. Аргументированно, уверенно. Как обычно.
— Ты про день рождения Кати не забыл? — голос жены прозвучал грустно. Несмотря на вопросительную интонацию, он прозвучал не как вопрос, а как укор.
Конечно забыл. Максим чертыхнулся про себя.
— Нет конечно, — сказал он вслух с такой уверенностью, что на секунду и сам в это поверил, — у нас с ней такие планы на выходные! Кстати, ты в них тоже есть.
— Ладно.
Поверила? Нет? Было непонятно. Впрочем, планы действительно были, и Максим даже о них помнил. Просто он забыл, что день рождения был именно сегодня. Надо позвонить, поздравить.
— Она дома? — спросил Максим.
— Нет, с подругой в кафе пошли.Сказала дома отмечать будем только все вместе.
Максим скользнул взглядом по часам. Время приближалось к девяти. Ну что-ж, вот и повод позвонить. Будет выглядеть логично.
— Хорошо, отправлю ее домой сейчас, — сказал он жене. — У тебя как дела?
— Да нормально всё...
Разговор быстро перешел в бытовое русло и через пару минут иссяк. Услышав гудки отбоя Максим облегченно вздохнул. Очередная победа. Ну или как минимум ничья.
Не оттягивая время он набрал номер дочери.
— Да, папа! — голос в трубке заглушался фоновым шумом. Дочь явно находилась в каком-то многолюдном месте. Это успокаивало. Лучше кафе, чем у кого-то дома.
— Привет котёнок! С днюхой тебя! — Максим включил максимально радостный тон.
— Пап! Мне шестнадцать! Забудь о котятах уже! — смеющийся голос дочери вызвал искреннюю улыбку на лице Максима.
— Ладно, ладно. Но 16 это не 18. А время уже скоро 9. Чуешь?
— Ну па-а-ап. Мы еще посидим. Мы в центре, тут народу полно!
— А домой как пойдешь?
— А ты мне денег на такси скинешь!
Максим вздохнул и закрыл глаза. Спорить не было ни сил, ни желания. В конце-концов, день рождения только раз в году. Пусть гуляет. Да еще это чувство вины: все-таки чуть не забыл поздравить...
— Ладно. Но в 10 домой, — чуть строже, но сохраняя улыбку сказал он.
— Хорошо. На выходных все в силе? — Спросила Катя.
— Конечно. Как договаривались.
— Хорошо, целую!
— И я тебя.
Максим отключился. Не откладывая надолго, он скинул Кате денег и отложил телефон. Улыбка ушла с его лица, оставив после себя чувство выполненного долга. Или завершенного ритуала. На сегодня с семейными вопросами было покончено.
Максим посмотрел на экран компьютера и несколько раз перечитал последний абзац, пытаясь вспомнить свою последнюю рабочую мысль, но она не улавливалась. Что-ж, и на этот случай у него был свой ритуал, центром которого была кофеварка.
Через 5 минут ординаторскую заполнил аромат свежесваренного кофе, и с чашкой в руке Максим вернулся за компьютер.
Прошел час. За это время Максим успел закончить все записи, и уже минут 15 лениво листал новостной сайт. Внезапно (впрочем это всегда случалось внезапно) раздалась трель стоявшего на столе старого телефона. Максим перевел на него взгляд, но трубку брать не спешил. Это был приемный покой, и как только он ответит наступит время работы. Сейчас же, пока он ещё звонит стоял относительный покой. Максим терпеливо считал звонки. Лишь после пятого перезвона он не спеша поднял трубку.
— Ординаторская, — сказал он, прекрасно зная, что услышит дальше.
— В приемный... — стандартная фраза знакомого женского голоса внезапно обновилась: — срочно.
— Иду, — Максим положил трубку и не спеша встал. Зачем она добавила про «срочно»? По другому, в общем, у них в отделении и не бывает.
«Видимо родственники верещат сильнее обычного», — решил он, и хлебнув уже успевшего остыть кофе пошел в приемный покой.
Все было как обычно. За окнами ночную тьму рассекали сине-красные огни маячков прибывшей скорой. Вокруг ввезенных носилок суетились медсестры и фельдшера. Судя по количеству наспех примотанных емкостей с растворами дела у пациента были не важные. Ну что-ж, ничего необычного. Констатировать смерть – тоже часть работы.
— Расступись, — скомандовал Максим подходя к носилкам. Фельдшера со скорой тут-же сделали по полшага назад давая проход. А медсестра приемного покоя словно не услышала. Она лишь повернулась к подошедшему доктору, но осталась стоять на месте.
— Лен, ты чего? — спросил Максим Андреевич, отодвигая ее и наклоняясь, чтоб рассмотреть пациента. И замер.
На носилках, вся в крови и множестве гематом лежала Катя.
Он не узнал ее лица. За массивными отеками и корками запекшейся крови его было почти не видно, но этого было и не нужно. Два маленьких дельфинчика в правом ухе, что он подарил ей на прошлый день рождения, идиотская разноцветная милировка и вечно полосатые гольфы сделали всё дело. Шанс на то, что найдется ещё одна такая-же девочка бесконечно стремились к нулю. Как и цифры на наспех присоединенном мониторе показателей.
— Девушка, на вид 15-16 лет, документов нет, личность не установлена, — услышал он доклад фельдшера, — ДТП, ЧМТ, вероятно внутренние кровотечения, травма шеи. Давление 60 и 20, на вазопрессорах, Дыхание амбушкой...
Остальной доклад Максим слушать не стал. «Констатация смерти – тоже работа» — пронеслась в голове его последняя мысль. Он постарался не обращать на нее внимания. Взяв дочь за руку, он на долю секунды коснулся кончиков ее пальцев, но тут-же взял за запястье пытаясь нащупать пульс. Безуспешно. Шейные артерии выдали слабую неритмичную пульсацию. Зрачки расширены. Выудив из кармана тонкий фонарик Максим дважды мигнул им в глаза дочери. Реакции не было.
Он поднял голову и посмотрев на медсестру негромко сказал:
— Пиши, Коврова Екатерина Максимовна, дата рождения – сегодня. Возраст 16. И везите в операционную. Третью положительную готовьте.
Каталку быстро поволокли в сторону операционной. Максим задержался, обращаясь к фельдшеру:
— Что там случилось?
— Фура на скорости таксиста впечатала в отбойник. Еле выковыряли. А вы ее знаете? Родителям сообщите?
— Сообщу.
Максим забрал сопроводительный лист из руки фельдшера и поспешил вслед за каталкой.
— Максим Андреевич, — крикнула ему вслед медсестра, — может... Вызвать кого?
— Сегодня моё дежурство, — не оборачиваясь отчеканил Максим, — справлюсь.
В операционной царила стерильная, давящая тишина, нарушаемая лишь ровным гулом систем вентиляции и монотонным писком кардиомонитора, вырисовывавшим на экране слишком пологую кривую. Под безжалостно ярким светом безтеневой лампы сверкал разложенный на синей салфетке инструментарий — стальные зеркала, зажимы, скальпели, готовые к работе. Ассистент замер у края стола, держа кисти в стерильных перчатках перед собой. Все было как всегда. Но сегодня автоматизм дал сбой. Это было видно по тому, как все — анестезиолог, ассистент, медсестры — старательно отводили глаза от вошедшего Максима. Эта знакомая каждому тишина была не тишиной концентрации, а тишиной ожидания катастрофы. Она звенела в ушах, густая и тяжёлая, как сироп.
Максим занял свое место у стола. Его взгляд, как предатель, рванулся к лицу на столе. Не к лицу. К травме черепа. К гематомам.
Стоп. Взгляд — на рану. Не на лицо. Лицо не релевантно.
Но дельфинчики в ухе. Идиотские, разноцветные, купленные в спешке в подземном переходе — теперь самый страшный идентификационный признак в его жизни. Знак Кати.
Помеха. Дельфинчики — посторонний предмет. Не идентификатор. Помеха удалена (мысленно). Продолжаем.
— Максим Андреевич, — тихо, почти опасливо, позвала старшая медсестра, — давайте вызову из взрослого отделения? Игорь Михайлович свободен...— Вызови УЗИ, — его голос прозвучал резко, металлически, перебивая ее. Звук заставил его самого вздрогнуть. Он простоял без движения несколько секунд — вечность в масштабах этой травмы. И все это почувствовали.
Сбой в алгоритме. Немедленная коррекция. Включиться.
«Осмотр брюшной полости. Проверить паренхиматозные органы», — пронеслось в голове готовое, техническое обоснование.
— Конечно, — кивнула медсестра, и ее взгляд тут же метнулся к помощнице. Та рванула с места.
Максим положил ладони на живот пациента. Кожа под стерильной перчаткой была теплой, почти живой.
Тактильная информация: температура в норме. Не интерпретировать. Пальцы — проверяют плотность, а не кожу. Фокус.
Он знал каждую родинку на этом теле. Знание отца. Архивировать. Не сейчас.
Пальцы привычно слегка надавили, ожидая почувствовать мягкую податливость.
И замерли.
Вместо знакомой упругости мышц его пальцы уперлись во что-то твердое и неподвижное. Словно под кожей лежала деревянная доска. Он сместил ладони, прощупывая подвздошные области, эпигастрий — везде одно и то же. Жесткая, безжизненная преграда. Разлитое мышечное напряжение.