Произведение «Паритет» автора Олег Шваб - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 9)

ПРОЛОГ

Старый мир не рухнул в одночасье. Он был похож на полотно старых мастеров, где со временем все краски стекали вниз, образуя у подножия рамы густую, тёмную жижу отчаяния, а верх холста оставался неестественно ярким и пустым. Трещины зияли не в фасадах, а в самой ткани существования, разделяя реальность на несоприкасающиеся слои. В одной больнице, пахнущей дорогим антисептиком и тишиной, жизнь продлевали на десятилетия. В другой, в двадцати минутах езды, её отмеряли по талонам — три дня ожидания, пятнадцать минут приёма и пожизненный приговор «хронического», термин, вытеснивший в тех стенах само понятие «выздоровления". Одни дети рождались с цифровым ключом от всех знаний планеты, другие — с социальным долгом, взятым на них родителями. Это было не просто неравенство. Это был разрыв в самой физике реальности, где гравитация отчаяния притягивала ко дну сильнее, чем любое усилие воли.
Именно в эту точку максимального социального напряжения и ввинтили рычаг Паритета. Он пришёл не в образе пламенного трибуна, а в лице бесстрастных архитекторов с белыми воротничками и безупречными презентациями. Они говорили не на языке ненависти, а на холодном, убедительном наречии статистики, социодинамики и этического инжиниринга. Их диагноз был точен: общество больно диспропорцией. Их лекарство — системная терапия.
«Нас пугают призраком, — вещали их голоса, — но призрак, который бродит сегодня, — это призрак несправедливости. Мы не будем его изгонять. Мы дадим ему плоть и кровь рационального перераспределения. Мы не отнимем последнее — мы, наконец, поделим первое».
Их целью было не уничтожение классов, а их химическое слияние в однородный, стабильный раствор.
«Мы стоим на пороге исторического выбора, — вещали их голоса с экранов, чистые и уверенные. — Мы можем до скончания веков латать дыры в прогнившей яхте старого мира… или построить новый, непотопляемый ковчег, где у каждого будет своё равное место!».
Их аргумент был обманчиво прост и потому неотразим. «Наука доказала: счастье человека определяется не абсолютным богатством, а отсутствием неравенства! Значит, наша цель — не рост пирога, а его безупречно ровная нарезка».
«Старые утописты говорили: «Каждому — по потребностям». Прекрасная цель, но порочный метод. Потребности ненасытны. Поэтому мы начнём с основы: сначала — каждому по равному минимуму. По потребности в здоровье, в образовании, в достоинстве. А излишки… излишки мы социализируем. Это не экспроприация. Это — возвращение долга обществу».
Они клеймили старую свободу как лицемерную: «Какая свобода у голодного перед витриной ресторана? Какая свобода у больного без денег на врача? Истинная свобода — это свобода от зависти, от страха оказаться на дне! И мы дадим её всем!».
«Нас назовут диктатурой. Но спросите себя: что страшнее — диктатура кучки избранных над миллионами, или диктатура арифметической справедливости над человеческим эгоизмом? Мы просто даём большинству право не на бунт, а на покой. Право знать, что твой пот никогда не станет чьей-то шампанской пеной».
Они предупреждали о сопротивлении эгоистов, но звучало это почти как обещание: «Да, будут трудности. Те, кто привык к привилегиям, будут сопротивляться. Но разве можно жалеть о пузырях воздуха, когда мы спасаем весь корабль от крушения?».
Мир, измученный качкой на волнах неопределённости, согласился на сухое докование в бухте Равенства.
Началось с логичного, почти неоспоримого. Прогрессивная шкала налогообложения, существовавшая и раньше, превратилась в интеллектуальную сеть, откачивавшую «избыточные ресурсы» с финансовых вершин. Деньги текли вниз, как вода, заполняя высохшие озёра социальной сферы. Строились поликлиники — типовые, но чистые. Ремонтировались школы — не блестящие, но функциональные. Зарплаты учителей, врачей, пожарных — всех, кого называли «становым хребтом общества» — подросли. Для миллионов тех, кто прежде ютился в щелях системы, это был не компромисс, а чудо. Графики общественного здоровья и грамотности ожили, пульсируя уверенным, зелёным ростком.
Затем родилась элегантная и чудовищная в своей завершённости идея — гарантированный социальный максимум. Если есть минимальный размер оплаты труда, почему не может быть максимально возможного уровня дохода (МВОТ)? Цель была кристально «этична»: ограничить разрыв, сделать его обозримым, вырвать ядовитый корень зависти. Сначала потолок коснулся только топ-менеджеров государственных гигантов. Это назвали «социальной ответственностью элиты». Потом — всех, кто кормился из бюджета. Затем, под предлогом «борьбы с серыми схемами уклонения», невидимая рука МВОТ легла на плечи любого крупного частника, связанного с госзаказом.
И многие ликовали. В информационных сводках сияли лица людей, впервые купивших автомобиль или съехавших из коммуналки — благодаря тому, что «сверху» отщипнули «лишнее». Массовое сознание с восторгом приняло арифметику социальной мести: чтобы одному стало немного лучше, другому должно стать немного хуже. Это называли перераспределением. На самом деле это был обмен потенциала на успокоение.
Гротеск просачивался, как вода сквозь трещины в новой дамбе. Чтобы обойти МВОТ, корпорации дробились на рои юридических лиц. Талантливые люди, чья ценность на свободном рынке зашкаливала, упирались в стеклянный потолок дозволенного благополучия и либо уходили в тень, либо гасили в себе амбиции. Система отвечала не рефлексией, а ужесточением контроля. Появились «индексы социальной полезности заработка», алгоритмы, оценивавшие, насколько твой доход «морален» относительно среднестатистического соседа.
«Да, будут трудности, — признавали они, и в их голосах звучала не злоба, а почти религиозная убеждённость. — Те, кого старый мир наградил талантом или удачей, почувствуют… коррекцию. Их прибавочная стоимость, которая раньше утекала в частные оазисы, теперь станет общей водой в пустыне. Это и есть подлинное снятие отчуждения — не от труда, а от его плодов, которые наконец-то станут общими».
Но фасад был безупречен. Строились детские сады с бесплатным пятиразовым питанием, но без игрушек, — ибо фантазия, рождённая свободной игрой, была признана первым шагом к неравенству. Закупались огромные партии хороших, универсальных антибиотиков, но прекращались исследования узконаправленных, дорогих препаратов. Возводились микрорайоны-копии — коробки, гарантирующие крышу над головой, но убивавшие саму идею архитектуры как искусства. Это был великий компромисс: отказ от вершин ради гарантированного, ровного плато для всех.
Студент-медик Лев, с его пылающим сердцем и скальпелем, ещё не заточенным для сложных операций, видел в этом торжество гуманизма. Он шёл по коридорам новой районной «Центральной клиники Паритета № 47», вдыхая запах свежей краски и дезсредств, и видел не убожество стандартизации, а чудо доступности. Здесь не было нейрохирургического робота за миллионы, зато было десять исправных аппаратов для флюорографии. Его профессора, раньше бегавшие на частные консультации, чтобы оплатить ипотеку, теперь могли посвящать всё время студентам. Лев верил, что является частью великого исцеления. Он не замечал, как под шумок всеобщего благоденствия из клиник тихо исчезали редкие специализации. Зачем содержать дорогостоящего онкогематолога для горстки пациентов, если можно обучить сотню терапевтов выявлять «общие симптомы»? Эффективность. Справедливость. Логика, не оставлявшая места для исключений.
Корабль цивилизации, взявший курс на идеальную гавань Равенства, отчалил под восторженные крики толпы. Его паруса были сшиты из благих намерений, балластом служило всеобщее одобрение, а киль уже тогда, в самом начале, начал обрастать ракушками маленьких, разумных, необратимых уступок. Впереди лежала безмятежная гладь статистических отчётов. Никто на мостике не вслушивался в тихий, нарастающий с глубины гул — звук самой человеческой природы, которую взялись перестраивать под чертёж, и которая с непобедимой, медленной силой начала давить на сварные швы нового ковчега изнутри.

НОВЕЛЛА 1: ИЗЛИШКИ.
Доктор Лев Сергеевич Седов всё ещё помнил запах хирургии Будущего. Он был молодым ординатором, когда в его НИИ привезли первый лапароскопический комплекс «Гармония-7». Это была не машина — это была белая, стерильная перчатка, надетая на руку бога. Разрезы — точечные. Кровопотеря — минимальная. Пациент вставал на ноги через день, а не через месяц. Тогда, сорок лет назад, это называлось «прорывом». Теперь это называлось «избыточной технологичностью, создающей неравный доступ».
Приказ об изъятии «Гармонии-7» пришёл тихо, по внутренней сети, с пометкой «Акт гармонизации материально-технического оснащения медицинских кластеров для устранения очагов технологического неравенства». В графе «Причина» значилось: «Перераспределение в районные центры для выравнивания уровня оказания медицинской помощи в рамках программы «Единый стандарт