Издательский Совет и все, все, все

Посылать в жопу не просто так, а глубоко и навсегда, я научилась в шестьдесят лет с копейками, когда переехала жить в другую страну, на Родине хоть обпосылайся, посланные обычно оттуда вылезают и продолжают действовать на нервы, порубленные ими же в лапшу.

Ох, сколько посланных в это дьявольское место я помню не только по походке. Вот, например, работала я в Издательском Совете РПЦ МП вместе с одной мадам. Вернее, она в кассетах, я в утвари, непосредственно мы не соприкасались. Место это было своеобразное, со своими прибамбасами. Наверное, никогда в жизни я не попала бы туда, если бы не мой дедушка-священник, послуживший как бы визитной карточкой.

А началось всё с моего первого зятя. Я получила на руки внука, тяжёленького такого карапуза, ну, меня и заклинило с одного бока, и загремела я в больницу при всём моём удовольствии. Сами понимаете, лучше трещать костями под руками мануальщика, чем упражняться, вспоминая забытые навыки по пеленанию, да и достали меня детишки, если честно: они спят, ребёнок орёт, я вскакиваю и бегу его спасать, потом гуляю с коляской до рынка, пру сумки, упражняюсь с кастрюлями, кормлю, мою…

Да, епишкина ж мать, я что, на помойке себя нашла? После больницы и вовсе получила оплеуху, дескать, мы теперь должны Вас кормить, дорогая тёща? Не, кормить должна я, мы же понимаем, мы же понятливые. Диплом рисовать, устраивать в приличный роддом, говно возить, - это я. Да, ладно, чего там. Давай, доченька, поднимай свою розовую попку и вперёд. Мы – их бин больной, баста.

До пенсии мне было, как медному котелку, работа накрылась тазом трёх с половиной килограммового младенца. И вот, в один ветреный день, гуляя с коляской, я увидела объявление о найме на старом доме в Абрикосовском переулке. Так я попала в Издательский Совет, где требовался продавец. Надо сказать, что видуха у меня была не слишком привлекательная, волосы стояли торчком, взбодренные ветром. Позже вы узнаете, почему я акцентируюсь на этом.

Для начала меня отправили на часовню, так сказать, проверка боем. В ассортименте лавки были книги, свечи и прочая церковная утварь. Меня удивило, что нет никакой отчётности, сменщица сдавала выручки в три раза меньше, чем я, и у меня было только одно объяснение, почему она мною недовольна. Но это стоит отдельного рассказа, к тому же, я, как обычно, попала в очередную историю. По прошествии некоторого времени меня перевели непосредственно в Издательский Совет.

Маленький магазинчик утвари я раскрутила до немыслимых высот, когда вместо обычных двух тысяч в день он начал приносить от ста до ста пятидесяти, расширился и стал пользоваться большой популярностью. Иные постоянные покупатели специально приходили пообщаться именно со мной.
- Почему Вас вчера не было? – спрашивала какая-нибудь дама, - я хотела у Вас купить, - и так далее, и тому подобное.
И вот мы подобрались к посланным в жопу.

На часовне я познакомилась с беженкой Людой, у неё было трое детей, маленькое сморщенное личико и торопливая походка. Она постоянно спрашивала «чего-нибудь подешевле» и я, входя в её положение, продавала ей свечи и всякие мелочи по отпускной цене. Люда перекочевала следом за мной в Абрикосовский. Она появлялась в магазине пару раз в неделю.

Я сгрузила Люде массу детского шмотья и обуви, с трудом запихивая её в лифт с объёмистыми узлами, и радовалась, что хоть чем-то могу помочь её детям. Моя одежда Люде не подходила из-за её мелкого калибра.

Наконец, когда все мои тряпичные активы закончились, Люда попросила у меня денег. До зарплаты оставалось десять дней, я не шиковала, но Люда выглядела так обездвижено, как будто не ела три дня. Просила она «до завтра», и я отслюнила ей четыреста ре, оставив себе какую-то мелочь. Люда тут же начала набирать себе свечек и крестиков, чем ввела меня в полное изумление.

- Ты же говорила, что твоим детям есть нечего?
- А я старушкам крестики продам и наварю…

И Люда пропала. Ни завтра, ни послезавтра она не появилась. Я кое-как дотянула до зарплаты, к своему стыду, перезаняв у подчинённых, ругнула себя в стотысячный раз и успокоилась. Как там было у Марка Захарова, - «хороший человек, солонку спёр и не побрезговал…» Но Люда нашлась. Где-то через полгода в девять вечера заиндевевшая Люда появилась на моём пороге, стряхивая с себя снег. Она достала из сумки трёхлитровую банку с огурцами в мутном рассоле и попросила напоить её чаем.

В это время у меня как раз образовалась очередная финансовая дыра, и я даже обрадовалась Людиному появлению. Однако в процессе распития чая, когда Люда попыталась польстить мне, с заискивающей улыбкой сравнив с кассой взаимопомощи, выяснилось, что она явилась не отдать долг, а лишь воспользоваться моим диваном, оставшись у меня на ночь.

Оох, как меня взорвало!
- Люда, - сказала я возмущённо, - ночевать ты у меня не будешь, и забери свои огурцы, у меня нет к ним гарнира.
- Ты в своём уме? Посмотри на часы! Я опоздаю на электричку! – губы Люды задрожали от злости. Она пыталась поставить меня в зависимое положение от совести.
- Ничего, переночуешь на вокзале. И вообще, Люда, иди-ка ты в жопу!

Я открыла дверь, и Люда с шипением пошла в жопу. Она вылезала оттуда ещё пару раз, пытаясь начать с чистого листа, и у меня же ещё оставалось чувство вины после лицезрения её обосранного вида…

Позже кто-то поведал мне, что у Люды были корова и козы, и ездила она в Москву торговать производными от молока и огорода.

И вот тут Люду сменила Ирина Николаевна. Она была невелика ростом, чернявая, с толстой косой, ни дать – ни взять православная женсчина скромной наружности. Как-то они обе сами ко мне прилепились, как жевательная резинка к подошвам. Ирина заглядывала в глаза этак по-особому проникновенно, крестилась, и я начинала терзать себя недостаточной святостью.

Нас послали на православную выставку-ярмарку, куда мы повезли репертуар из своих отделов. То есть, репертуар был у Ирины Николаевны, а у меня утварь и сувениры, - всё это ехало на микроавтобусе, а мы - на поезде в плацкартном вагоне. Поселили нас в Новодевичьем монастыре. В комнате обреталось человек двадцать паломниц, совсем как в стародавние времена. Но выбирать не приходилось, надо было терпеть всех этих странных хожалок по святым местам.

Меня всегда мучил вопрос, когда паломники работают, на что они живут, есть ли у них дети, и с кем эти дети остаются. Нет, я не против попутешествовать за чужой счёт, даже за, но жить в подобных условиях хотя бы один день сложно, а мы должны были ночевать в общей «келье» три ночи. Ну, про аромат я умолчу, казарма ещё та, помыться-то негде, в туалет очередь, а из кабинок то и дело слышится запорное «Господи помилуй». И ржать как-то неудобно, всё же чуть наискосок от клозета очередная монахиня вычитывает псалтир, стоя у пианино.

Ирина Николаевна оказалась завсегдатаем подобных заведений, её ничто не смущало. Перво-наперво она стырила у меня стеллажи, предназначенные для утвари, расставив на них свои кассеты с песнопениями, хотя достаточно было бы списка наименований для покупателей. Нет, она хотела, чтобы всё было красиво, поэтому я, как тыгдымский конь, металась от помещения выставки к монастырю, добывая полки, дощечки и тому подобное, для создания стеллажей.

В этом мне помогали два паренька, что очень раздражало Ирину Николаевну, как мне показалось, её напрягало их тёплое отношение ко мне.
Надо сказать, что и в Издательском Совете я была окружена вниманием молодёжи, которой было со мной легко и весело.
У меня даже завёлся дружок Ванечка Пашковский, он снимал в нашей богадельне помещение под рыбный склад и приносил мне различные деликатесы, бывшие в дефиците, а я в свою очередь снабжала его подарками для жены и тёщи, ведь у меня была масса знакомых художников со времён торговли на Вернисаже.

Итак, всё устроилось, выставка открылась, у меня украли телефон, подаренный тогда ещё не мужем, я расторговала почти все свои товары, накупила вместо них в последний день выставки всякой всячины для магазина в Москве, отбив украденный телефон и в качестве морального ущерба приобрела замечательные ботиночки ручной работы за сущие копейки. Они служат мне до сих пор.

С Ириной Николаевной я общалась безо всякого удовольствия, однако приходилось соседствовать везде и всюду. Её не смущали наркоманы, занимавшиеся любовью перед Казанским собором, дремлющие на полу вагонов метро, колющиеся в туалетах кафе, её напрягала только я, вернее, моя кипучая энергия. Она ввинчивалась взглядом в каждый мой жест, вслушивалась в каждое слово, я была для неё экзотическим животным, за которым её уполномочили вести наблюдение.

По приезде в Москву я взяла отпуск, сдав начальству накладные, надела любимое платье, австрийские лодочки на шпильке, и отправилась было в Дом кино, но тут раздался телефонный звонок:
- Наталья Владимировна, - пел в трубке ехидный голос Ирины, а у Вас недостача, мы не можем найти фарфоровые яйца с изображениями святых…

- Найду я вам ваши яйца, - выкрикнула я и повернула в сторону Абрикосовского. Как я и думала, Ирина шарилась в микроавтобусе вприглядку, тормоша упаковочную бумагу. Я мысленно плюнула на Дом кино, сама разгрузила автобус, расставила утварь по полкам, и, конечно же, нашлись не только яйца, но и униженные извинения Ирины Николаевны, на которые мне тоже было наплевать.

- Идите в жопу, Ирина Николаевна, сказала я ей с превеликим удовольствием. Скажите спасибо, что я не сломала каблуки!
- А что бы тогда было?
- Не советую Вам этого узнать.

Вечером Ирина вылезла из жопы и пришла ко мне домой. Я варила курицу. Надо сказать, что делаю я это в цептере без воды, то есть, бульон при выпаривании вытекает концентрированный, я делю его и курицу на четыре части, из одной варю супчик на двоих, а три отправляю в морозилку для следующих варок. 

Ирина Николаевна была голодна. Впрочем, меня всегда настораживал её всеобъемлющий аппетит. При её солощей фигуре в неё всего помещалось с избытком, она могла съесть пару тарелок супа, два вторых и три компота, я лично наблюдала весь этот каннибализм в Ленинграде, пардон, в Питере, и, когда я положила чайную ложку бульона в чашку, Ирина сделала мне замечание:

- Вам что, бульона для меня жалко?
- Нет, но Вы не сможете столько выпить, я же развожу его кипячёной водой…
- А мне не надо разводить, выливайте весь.

И я вылила, подумав о глистах, играющих в карты в животе моей знакомой. Ирина Николаевна позвонила мне на следующий день и обвинила в том, что я её чуть не убила. Она три дня не ходила на работу, её несло изо всех щелей… Смешно сказать, она выпила концентрированный бульон, натекший из целой курицы. Но моей импровизированной подруге этого показалось мало, и она зачастила. На моё недоумение о её появлениях к ужину она ответила бумажкой с адресом в Коктебеле и приглашением в гости, видимо, предполагая, что я никогда до неё не доеду.

Перед окончанием отпуска я зашла на работу. В отделе никого не было. К тому времени я уже получала золотые и серебряные вещи: цепи, кресты, оклады, да и сувениры у меня были не дешёвые, я находила уникальные предметы и мой отдел сверкал всеми гранями вернисажной продукции в лучшем смысле