Степаныч

целиком и употребил. «Отпустив» себя совершенно, он «заполировал» принятое дорогим французским коньяком и, изрядно захмелев, завёл свою обычную шарманку о «жидах, бизнесменах-хапугах и нынешней продажной власти». Тщетно Ирина с матерью пытались урезонить вошедшего в раж разбуянившегося Степаныча – того, что называется, перемкнуло, и останавливаться на достигнутом он явно не собирался. После очередного пассажа об «окопавшейся во власти и бизнесе жидовской мрази» дело едва не дошло до драки, и Лёвин отец, видя, что тормозить и сдавать позиции Степаныч отнюдь не намерен, вызвал двоих валуевоподобных «горилл»-охранников и приказал выставить раздухарившегося вояку-жидоборца вон.
– Чтобы ноги этого пьяного скота в моём доме больше не было! – с негодованием произнёс глава еврейской семьи, глотая корвалол. – Лёва, за что мне всё это? Зачем ты пригласил к нам в гости этого забулдыгу-антисемита? Ты бы ещё бомжа с помойки в наш дом привёл…
– Это же Ирин отец, папа, – замялся Лев, обнимая готовую провалиться со стыда сквозь землю Ирочку. – Я хотел, чтобы всё было по-человечески…
– Со свиньями по-человечески нельзя, – строго сказал Иосиф Аркадьевич. – Таких «папаш» в приличные дома даже на порог не пускают.

Через две недели после этого эпического застолья состоялась свадьба Ирины и Льва. Степаныча на неё после его памятной скандальной эскапады, разумеется, не позвали, и он люто обиделся на свою дочь.
– Ради какого-то жидёнка пархатого собственного родного отца предать! – горько сетовал Степаныч. – Нет у меня больше дочери…
Вскоре в семье Ирины и Льва появилось пополнение: сын Боря и дочка Лиза. Отец-банкир подарил молодым отдельную «двушку» в Москве с видом на набережную, а Лёва – опять же не без помощи влиятельного родителя – выбился в топ-менеджеры своего банка. Ирина была домохозяйкой и в основном занималась воспитанием детей да хлопотала по дому. Степаныч с семьёй дочери не общался и внуков своих в глаза не видал, а Ирина даже и не пыталась «навести мосты» с отцом. Не поддерживал он отношений и с бывшей женой, навсегда вычеркнув её из своей жизни – предательства бывший военный не мог простить никому, тем более самым близким людям.

Вот так и получилось, что Степаныч вдрызг рассорился со всей своей семьёй и остался один, как перст. Был у него, правда, родной брат Михаил, но тот жил где-то под Челябинском и со своим подмосковным родственником общался крайне редко. Раньше семья Михаила жила в солнечном Таджикистане, но в 1992-м году её оттуда выгнали местные, заставив бросить хозяйство и за бесценок распродать все свои пожитки. С тех пор Степаныч затаил злобу не только на евреев, но и на таджиков и прочих «чучмеков», а после Первой Чеченской, где по милости «воинов Аллаха» он чуть было не расстался с левой ногой и был тяжело контужен, а его боевой товарищ «не разлей вода» Санька Русаков – старлей из сапёрного батальона – подорвался насмерть на ваххабитской мине, возненавидел чеченцев и вообще всех кавказцев. Вытравить эту лютую ненависть из себя Степаныч даже не пытался, и его злоба к «жидам и чуркам» крепла день ото дня.
Жил отставной десантник нелюдимо, а из всех жизненных радостей у него оставались лишь охота да выпивка. Каждую осень и весну он на своей старенькой, изъеденной ржавчиной «Ниве» ездил стрелять уток и зайцев и неизменно возвращался с богатыми трофеями. Доводилось ему добывать и более крупную дичь: кабанов или косуль. Даже сейчас, невзирая на регулярные пьянки, Степаныч не растратил свой богатый боевой опыт и бил по цели без промаха, благо было чем – модернизированный карабин «Сайга», предмет бешеной зависти всех дворовых пацанов, осечек не давал. Каждый окрестный мальчишка мечтал хотя бы подержать в руках это грозное оружие, но Степаныч даже потрогать его никому не позволял.
Как-то раз, идя домой вьюжным зимним вечером по заснеженной улице, бывший офицер-десантник набрёл на почти окоченевшего от холода голодного маленького щенка, ютившегося неподалёку от уличной помойки. Он подобрал беднягу, принёс домой, выходил, откормил, и вскоре уже никто не мог себе представить Степаныча без его верной собаки, которую он нарёк Трезором. Выкинув из своей жизни семью, Степаныч всю свою нерастраченную любовь и заботу отдавал псу, и тот не остался в долгу, отплатив своему спасителю и благодетелю самой искренней преданностью. Трезор всегда радостно встречал своего хозяина, виляя хвостом, и громким лаем приветствовал его. Степаныч стал брать питомца и в свои поездки на охоту, и Трезор помогал ему доставать из воды подбитую дичь и отыскивать прятавшихся в лесной чащобе зайцев. Несмотря на то, что он был самой обыкновенной дворнягой, на охоте Трезор проявил себя с самой лучшей стороны, и Степаныч не мог нарадоваться на своего любимца.
«Всё-таки не зря говорят: собака – лучший друг человека, – говаривал, бывало, майор долгими осенними вечерами, закусывая только что подстреленной уткой. – Семью потерял, да друга нашёл! И слава Богу – равновесие в природе есть, ёксель-моксель!»

Единственным местом, куда Степаныч обычно наведывался без Трезора, была находившаяся рядом с городской железнодорожной станцией пивная, прозванная местными обитателями «рыгаловкой» за, мягко говоря, не слишком высокое качество тамошней еды. Впрочем, у всех окрестных маргиналов данное заведение пользовалось бешеной популярностью из-за дешевизны как бухла, так и закуски. Заправлял «рыгаловкой» армянин по имени Ашот, и название своему подведомственному хозяйству он придумал соответствующее: кафе «У Ашота». От степанычевого дома до этой «обители усталого духа» можно было не спеша дойти минут за десять, и Степаныч посещал её весьма часто, так что Ашот порой даже делал майору скидки на выпивку как постоянному клиенту. И хотя в стенах этой пивной оставалась, как правило, большая часть пенсии отставного десантника, но зато здесь он мог вволю выпить, закусить и отвести душу в разговорах со своими «колдырями»-единомышленниками.
Из всех выпивох, собиравшихся у Ашота, Степаныч наиболее сблизился с двумя – дворником Иваном из своего двора да неким Витьком, который раньше работал милиционером, но был изгнан из правоохранительных органов за тесную дружбу с «зелёным змием» и ныне просиживал штаны в одном гаражном кооперативе в качестве охранника с графиком работы сутки через трое. Оба майорских приятеля практически во всём разделяли взгляды Степаныча на жизнь и по большей части с ним соглашались.
– Жидовская мразь русский народ изводит! – возмущённо говорил уже основательно «подогретый» Степаныч своим собутыльникам. – Все деньги себе захапали, сволочи, а простой русский работяга концы с концами не сводит. Да ещё и чурканов к нам понавезли, чтобы работу у нашего мужика оттяпать и перспективы лишить. А самое хреновое в том, что многие так называемые наши за гроши жопу готовы жидовне вылизывать. Против своего же народа идут, суки продажные! Всё и всех предали и продали, лишь бы им кость кинули с барского стола. А вот меня жиды хрен купят, хоть и дочь моя родная за одно «чудо-юдо» замуж выскочила против моей воли, потаскуха сраная. Теперь я её знать не знаю – не хочу с жидами ничего общего иметь!
– Да, крутовато ты о ней… Но ведь она, дочка-то твоя, всё-таки русская, – пытался было возразить ему Иван, начисляя по стаканам очередные пятьдесят. – Может, не стоило с ней совсем-то рвать? Как-никак, родная кровь…
– Да какая она на хрен русская после этого! – выдыхал майор, беря кусок чёрного хлеба. – Муж у неё жид, дети тоже жиды наполовину соответственно, и живёт она в жидовской семье по жидовским же правилам. Поэтому, Вань, кто она теперь? Правильно, жидовка! А сколько ещё наших девок за хачиков замуж выскакивают просто потому, что у тех бабок немерено! Вот и деградируем помаленьку… Если так и дальше покатит, лет эдак через сто русских у нас в России вообще не останется, а будут только чурки, негры, китайцы и ещё хрен пойми кто. А жидовня будет всем этим сбродом рулить да деньги себе хапать!
– Что-то уж больно мрачно ты всё это обрисовал, Степаныч, – говорил в ответ бывший мент Витёк, без особого успеха пытаясь выковырять сломанным ногтем капитально засевшую где-то между нижними коренными зубами котлетную жилу. – Может, не всё так хреново?
– Вот косовские сербы тоже так думали, когда албанцев к себе пускали, – отвечал Степаныч и пододвигал к сидящему «на раздаче» дворнику пустой стакан. – А что потом? Албанцы, гады, Косово захватили, а сербов либо вырезали, либо повыгоняли на хер. Вот и нам то же самое светит. Чурки уже почти все наши города под себя подмяли. Ты сам посмотри, на рынках кто? Одни черножопые. А русских отовсюду постепенно увольняют и заменяют на чурок. На Дальнем Востоке уже одни косоглазые заправляют вовсю, в Чечне и Дагестане русскому человеку вообще лучше нос не показывать – его там либо замочат, либо схватят и в рабство продадут. Так пойдёт, глядишь, скоро в Москве на Красной площади рядом с Мавзолеем чечены баранов начнут резать! А власть жидовская за нас заступаться и не думает даже – ей наоборот выгодно, чтобы мы все передохли поскорей.
– Что ж получается, нам полная хана, так что ли? Должен же быть хоть какой-нибудь выход? – вопрошал Витёк. Иван в это время наливал примерно по седьмой и горестно вздыхал, задвигая поглубже под стол пустую «литруху».
– А как же! Есть выход – русская национальная революция, – резюмировал свою «предвыборную программу» радикально настроенный майор. – Нам надо поднять восстание, свернуть шею жидовской верхушке и выгнать всех чурок из России ссаными тряпками. Руководить должен… ну, допустим, какой-нибудь русский генерал-патриот. Железная рука, которая установит у нас порядок и дисциплину и раздавит всех врагов страны. Только так Родину спасём и никак иначе! Одно плохо, мужики: в армии у нас сейчас настоящих офицеров-патриотов днём с огнём не сыщешь, почти всех нормальных мужиков либо поувольняли, либо поубивали, либо на нары пристроили, а кругом сплошь одни холуи да прихлебатели жидовские остались. Лишь бы карман набить… Потому и некому народ на бой против жидов и чурканов подымать…
И даже гранёные стаканы после таких слов звенели как-то невесело.
Безусловно, Ашот слышал всю эту крамольную риторику, отдающую совершенно откровенным экстремизмом, но не слишком заморачивался на этот счёт – пусть, мол, Степаныч выговорится и отведёт душу, главное, что он завсегдатай его, Ашота, кафе и исправно оставляет тут свои кровные. Тем не менее, нет-нет, да и вскипала в нём гордая армянская кровь, и он порой еле сдерживал себя, чтобы не сорваться, когда слышал эти насквозь пропитанные духом русского национализма и ненависти к инородцам речи пьяного